Оборотни Его Величества - Алина Илларионова

— Шах. И мат.

Да, сейчас безопаснее держаться одной нитью.

Но кто поручится, что лучше?

ГЛАВА 4

— Ух ты-ы-ы! — раскинув руки, Алесса в ворохе юбок кружилась по комнате, отведённой друзьям для переодевания. Вообще-то комнат было две, смежных, так что разошлись мальчики направо, девочки налево. Девочки посчитали, что мальчики переоденутся и без помощи служанок, как на подбор хорошеньких да молоденьких, и сманили последних к себе. Умылись, перекусили крошечными воздушными тарталетками, и началось преображение под аккомпанемент хихиканья, шуточек и ненавязчивого щебета о пустяках. Алесса сама не заметила, как втянулась, и придворная жизнь перестала казаться страшной сказкой, которую не расскажешь на ночь. Корсет, вопреки опасениям, оказался вполне терпимой вещичкой, делающей осанку строгой и гордой, каковой и вшивая интеллигентка Ирэн позавидовала бы. Шнуруя его на спине, фигуристая востороносая служанка восхитилась осиной талией, которую даже утягивать не понадобилось, зато в глубоком трапециевидном вырезе платья откуда-то появилась грудь, высокая и весьма соблазнительная. Вообще знахарка из леса нравилась себе до кошачьего визга в этом кипенно-белом белье, тоненьких, как осенняя паутинка, чулках, в двух пышных нижних юбках из плотного шёлка, по словам Ярини, лет десять назад вытеснивших из моды кринолин. И, конечно, основной наряд — голубое атласное платье с узкими рукавами, от локтя распускавшимися кружевными воланами. Из остриженных по плечи волос всё та же кудесница-служанка не иначе как чудом умудрилась соорудить высокую причёску. Шею и ушки украсили чудесными камеями, личико подрумянили…

— Всё-таки понравилось во дворце? — лукаво осведомилась Ярини. Женщина, сменив чёрные вытертые штаны и куртку на нежно-кремовое платье с золотой строчкой, удивительно преобразилась. Было даже немного боязно находиться рядом с нетитулованной императрицей. Пока нетитулованной… Ведь чем бес не шутит?!

Алесса остановилась и, задыхаясь от восторга, выпалила:

— Стены!!! Стены нравятся! Такой простор для росписи!

А понизу стены были зеркальными.

Нежно улыбнувшись отражению, знахарка попыталась изобразить реверанс и чуть не завалилась набок.

Мужчины переоделись раньше и ждали дам, наверняка слушая под общей дверью, потому что в ответ на последнюю реплику Алессы в комнату зашёл иномирянин. В приталенном тёмно-коричневом костюме, высоких сапогах, с зачёсанными к затылку волосами он выглядел ещё более солидно, чем обычно.

— Протестую! Нельзя поновлять роспись, не атрибутировав прежнюю, Алесса, — категорично заявил Владимир. — Этой может быть Бог знает сколько лет. Я уже никогда не прощу себе ту вазу.

— Так ведь разбила её я! — удивилась Триш. И она, и Веррея остались верны предпочтениям, так что маг воды красовалась в синем платье, а демоница — в огненно-алом.

— Но я тебя не остановил! Если бы это видел наш институский оркист, то вам бы головы скрутил, а меня по гроб жизни заставил мыть детским мылом храмовые рельефы!

Триш с Алессой, переглянувшись, на всякий случай вслух пособолезновали вазе. Иногда на иномирянина находил странный «стих», так что набожный изверг-орк, проживавший в Володином институте, почти не смутил. Друзья уважали учёного, очень уважали. Но некоторые выходки просто сбивали с толку, казалось, будто Владимир сбежал из дома для умалишённых, на ходу раздирая смирительную рубашку. Например, ещё в море, когда волк в очередной раз вернулся из полёта с вестями о том, что кораблей не видать на десятки вёрст вокруг, выдал такую загадку: «С когтями, но не птица, летит и матерится.» И не важно, что ответом был какой-то Монтёр, ржали-то над Виллем! А ведь прекрасно знают, что гвардеец избавляется от деревенских замашек и вообще старается следить за словами. Ну, подумаешь, затормозил о теплоходную трубу, бывает, ну, ругнулся нечаянно…

…Кстати, вот и он, лёгок на помине. Вошёл в комнату, да так и замер на пороге с широко распахнутыми глазами, точно узрел явление Пресветлой Саттары.

Алесса, с трудом оторвав от друга восхищённый взгляд, на всякий случай оглянулась, но там стоял гардероб, который вряд ли мог заинтересовать безразличного к нарядам парня. Вилль сделал неуверенный шаг, точно пробуя тропу на болоте.

— Лесь?

— Вилль? — в тон ему шепнула девушка.

Алесса, обожавшая контрасты с тех пор, как научилась рисовать (а случилось это в двухлетнем возрасте куском угля по выбеленной к Новому году печке), предполагала, что светловолосому аватару пойдёт тёмно-синий мундир. Так он не шёл, а бежал, трубя в горн и размахивая алым знаменем, словом, привлекая к собственному содержимому восхищённые взгляды женщин и завистливо-злобные — мужчин. Воротник-стойка подчёркивал нетипичный для узколицых эльфов волевой подбородок; плечи, свободные от завесы лохматых обычно волос развернулись во всю могучую ширь; полоска ремня обхватывала узкую талию, а то, что полы мундира доходили до колен, а сапоги начались сразу под ними — не беда. Художница и так знала, что ноги у Вилля стройные. В-общем, такого парня отпустит гулять в одиночку только самоуверенная дура: не поделят девки, так на трофеи порвут.

Предел девичьих грёз подошёл, взял Алессу за руку и выдохнул:

— Сударыня, если бы я вдруг встретил вас на улице случайно, то обернулся бы и долго смотрел вслед, не смея приблизиться, тем более, заговорить с вами. И пошёл бы своей дорогой, отчаянно завидуя тому, к кому вы спешите.

Признаться, знахарка опешила и потупилась, скрывая замешательство. Она ожидала реакции в духе привычного «Обалдеть!» или «Матюмачиха, ты ли это?!», но никак не изумлённо-очарованного взгляда. Комплимента — тем более.

— Спасибо, — единственное, что удалось выдавить.

«И всё же он мрромантик…» — вздохнула польщённая кошка.

— Погоди-ка… Лесь, ты опять подросла?!

Хихикнув над мужской простотой, Алесса приподняла подол и продемонстрировала расшитую бисером туфельку на высоком каблуке-рюмочке. Всё-таки, несмотря на новенький военный мундир, на сияющие сапоги и тщательно расчёсанные, уложенные в аккуратную косу волосы, Вилль остался тем же парнем из провинциального Северинга с иронично вздёрнутой правой бровью и улыбкой до ушей. Который и крышу покрыть сумеет, и пол настелить, и бельё с мостков в Истринке пожмыхать. А блинчики печёт — пальчики оближешь!

— А ты не шлёпнешься?.. Ай! — Вилль схватился за пострадавший лоб.

— Балда… — Алесса раскрыла веер, коим воспользовалась как воспитательным орудием за неимением под рукой лопатки для блинов.