Гетера Лаиса - Эдмон Фрежак

Вдруг на дороге показалась группа флейтисток. Они шли перед великолепными носилками, которые несли на плечах либийцы. На них возлежала на шелковых подушках молодая женщина необыкновенной красоты. Ее черные, как Эреб, волосы волнами окружали лицо, выбиваясь из-под серебряной анадемы[22]. На ней была тончайшая туника, вышитая цветами лотоса; бледно-голубой шарф слегка прикрывал ее грудь. На руке висел веер из перьев, таких же легких, как ее улыбка.

Флейтистки, при виде колесницы, разбежались в испуге. Носилки остановились. Облако пыли, поднятое колесницей, покрыло их.

В тот же вечер Эринна, выйдя из гинекея, позвала Ксантиаса.

— Ты возвращался из храма за нами?

— Я отстал от вас, госпожа, потому что колесница ехала очень быстро.

— Встретил ли ты носилки, которые несли черные рабы и впереди которых шли флейтистки?

— Да, госпожа.

— Знаешь ли ты ту женщину, которая лежала в этих носилках?

— Я знаю ее имя, госпожа.

— Как ее зовут?

— Лаиса, — отвечал юноша.

Глава II

Свадьба была назначена на первые дни месяца Метагитниона, по окончании празднеств великих панафиней, так как освященные временем обычаи требовали, чтобы все молодые девушки, прилежные руки которых трудились над покрывалом для Афины покровительницы, поднесли его богине девушками.

После победы, одержанной афинским флотом, война почти прекратилась. Обескураженные неудачей, побежденные дорийцы один за другим разбрелись по своим селениям. Опустевшие поля снова оживились, развалины восстанавливались, проворные девочки уже гоняли вечерами к берегам Кефиса блеющие стада овец и коз.

Это было самое жаркое время года. Каждое утро красный шар солнца поднимал тяжелые пары, которые стояли над Эвбеей; бледное небо блистало, как стальное зеркало, а вечером солнце исчезало за Эльвзисом в золотисто-пурпурном сиянии, и ни одно облако не затемняло его яркого света, ни одно дуновение ветерка ни на минуту не охлаждало его знойных лучей. Земля трескалась, листья на деревьях опустились, из-под редкой зеленой травы выступили красные бока холмов. Несмотря на это кое-где зеленели тощие, поздно засеянные поля; срубленные пни оливковых деревьев пускали новые побеги, а с поддерживаемых кольями виноградных лоз свисали гроздья.

Для охраны полей и пастбищ Конон расширил окружавшую город сеть военных постов. Он поставил по границе всей Аттики высокие деревянные сторожевые башни. Часовые день и ночь дежурили на этих башнях, а легкие отряды пращников и лучников патрулировали местность, переходя от одной башни к другой. У городских стен обучались новые отряды пельтаотов[23] и гоплитов, а разложенные по гребню гор приготовленные костры должны были вспыхнуть при первом же появлении неприятеля.

Как только спадала немного удушающая жара, колесница стратега останавливалась перед домом Леуциппы. Эринна всходила на колесницу, покрытая густым покрывалом, которое она снимала, как только затворялась дверь.

Люди пожилые с сокрушением находили, что она ведет себя слишком свободно. Некоторые, пользуясь правами старинной дружбы высказывали свое неудовольствие Леуциппе. Снисходительный к дочери старец избегал всякого вмешательства, находя его излишним. Конона забавляли эти кривотолки, внушенные завистью гинекеев. Но Эринна страдала от этого, потому что старая Лизиса собирала все сплетни и во время утреннего туалета докучала Эринне выговорами и упреками: «Дитя мое, — говорила она ей, — бойся грома Зевеса. В селении Муничии одна молодая девушка была убита громом за то, что сняла покрывало перед своим женихом за неделю до свадьбы». — «Ты знала эту молодую девушку? — спрашивала Эринна. — Неужели она была наказана только за то, что совершила такой ничтожный проступок?» — «Разумеется, я знала, впрочем, я знала не ее, а ту женщину, которая говорила с нею так, как я говорю с тобою. Повторяю тебе: бойся мести богов. Они завидуют людям». — «Это правда, — отвечала молодая девушка, — ты права, кормилица. Я буду бояться возбуждать зависть богов и, чтобы не навлечь их гнева, я не буду больше выходить из дому».

Но по вечерам, задолго до назначенного часа, она была готова к выходу и, сидя под платаном, ждала, когда раздастся знакомый стук колес по мостовой…

Однажды они отправились по другой дороге. Колесница катилась под старыми оливами, посаженными еще после мидийских войн и которых не коснулась опустошительная ярость илотов[24].

Густая листва бросала тень на тропинку, на которой росла скудная трава, заглушавшая стук колес. Они переехали через многочисленные полувысохшие рукава Кефиса, протекавшего по песчаной равнине, соединяющей лесистые склоны Парнеса с отрогами Пентелика. Затем через Сфеидал и Деадалию и достигли узкого ущелья. Дорога перешла в тропинку, которая круто взбиралась на выжженные солнцем скалистые склоны. Временами казалось, что колесница чуть ли не висит над пропастью, камни катились из-под ног у лошадей.

Конон остановил колесницу и обернулся к молодой девушке:

— Не лучше ли тебе сойти, Эринна, дорога тут плохая, и потом мухи кусают лошадей. Они могут взбеситься.

— Зачем мне выходить, раз ты останешься?

— Я, разумеется, останусь; надо же править лошадьми.

— Ну, так и я останусь.

— И ты не боишься?

— Боюсь? — удивилась она.

Конон увидел, как сверкнули ее темные глаза.

— Ты спрашиваешь, не боюсь ли я, дочь Леуциппы, галеры которого были в водах далекой Атлантиды! Ты думаешь, что я из тех бледных молодых девушек, которые падают в обморок при виде совы или мыши. Даже если бы у меня и было робкое сердце, неужели я должна была бы показывать свой страх при тебе, человеке, которого ничто не может испугать?

Он наклонился и обнял ее.

— Не сердись, я люблю тебя, моя маленькая бесстрашная женщина.

Когда они проехали опасное место благополучно, он пустил лошадей шагом и, наклонившись к ней, сказал:

— Знаешь ли ты, что я давно искал тебя, может быть, даже всегда; и тогда, в тот вечер, когда я в первый раз увидел тебя, я сразу почувствовал, что нашел в тебе ту, о которой мечтал. Я часто сопровождал отца в эти леса, где мы с тобой теперь. Мой отец был опытным и смелым охотником. Как только сообщали из какого-нибудь селения о появлении фессалийского льва, он отправлялся на охоту и брал меня с собой. Мы посвящали в жертву Артемиде белую козу и привязывали ее к вбитому в землю колышку. Отец устраивал засаду шагах в двадцати от этого места и терпеливо ждал целыми часами. Лежа возле него с копьем в руке, с обмотанными тростником ногами и руками, чтобы защититься от когтей зверя, я прислушивался к жалобному блеянию козы и мечтал… Я мечтал, потому что я не был рожден для сражений, это судьба сделала меня воином, и я не проклинаю ее за это… В эти долгие ночи я старался представить себе образ женщины, которую полюблю. И я видел тебя, невинная дева; я видел, как ты спускалась на землю на лунном луче. Белая подруга Селены, ты не сохранила воспоминаний о тех наших встречах, но именно тебя я видел в этих мечтах. Селена подводила тебя ко мне и говорила: это та самая девушка, которая будет твоей женой. Она смеется, но она знает, что свет порождает тень и что жизнь доставляет порой горе, чтобы находить радость еще более прекрасной. Она будет проводить с тобою и дни, и ночи. Ее уста созданы для улыбки, для того, чтобы управлять домом и заставлять быть послушными рабов. Ее руки созданы для ласк, и для того, чтобы держать легкий челнок, пропуская его между натянутыми на станке нитями. Ее грудь создана для поцелуя, и для того, чтобы ее дети пили большими глотками красоту жизни.

И теперь, когда я смотрю на тебя, я вижу, что это ты спускалась ко мне в лучах луны. Та нимфа была ты, моя дорогая возлюбленная!

— Моя мать, — сказала Эринна, — часто говорила мне, что стыдливость это самые надежные доспехи девушек. Иначе, — прибавила она с лукавой улыбкой, — я давно сказала бы тебе, что тоже видела сны, и тот, кто грезился мне, был, как ты. Я хорошо знала твой взгляд еще раньше, чем почувствовала его на себе, я знала твой голос раньше, чем услышала его. И, когда по утрам я приказывала жечь мирру перед жертвенником Афины, в клубах дыма вырисовывались гордые контуры лица, похожего на твое. Поэтому-то я и поверила с первого же дня в твою искренность. Я так счастлива, что мое счастье пугает меня. Лизиса говорит, что бессмертные иногда завидуют счастью людей. Но зачем боги будут завидовать мне, когда у меня нет их красоты и я не стремлюсь приобрести их могущество? Как ты думаешь, неужели Лизиса права и нам в самом деле следует бояться их мести?

— О, Эринна, Прометей напрасно стал бы оживлять мраморные тела богинь, которые наполняют храмы. Ни одна из них не была бы красивее и прелестнее тебя. Почему же ты боишься? Здесь мы под покровительством Артемиды. Она живет в этих лесах, полных безмолвия. Тут она купается под сенью зеленых дубов. Горные ручьи принимают ее в свои объятия и серебряными жемчужинами окатывают ее перламутровое тело. Толпа веселых нимф окружает ее. Одна убирает ее волосы, другая оправляет складки развевающейся одежды. Она берет серебряный лук, сзывает своих быстроногих собак и бежит. За ней следует свита ее наперсниц…