Ян Гус. Его жизнь и реформаторская деятельность - Михаил Филиппов

Получив отказ, Гус написал новое воззвание, на этот раз только по-чешски, которое было вывешено у самых ворот королевского дворца. Гус апеллировал к королю и ко всему чешскому народу, заявляя, что ему не дали оправдаться, и предлагая обвинителям явиться на Констанцский собор. Гус не знал, что его враги явятся туда даже без всякого вызова с его стороны.

Вскоре после этого в пользу Гуса неожиданно высказался папский земский инквизитор, викарный епископ Николай Назаретский. В присутствии нескольких чешских дворян он заявил, что считает Гуса превосходным католиком, и даже подтвердил свои слова письменным заявлением. В то же время в монастыре св. Иакова, на собрании светских и духовных феодалов, было прочитано письмо Гуса, который просил сделать архиепископу формальный запрос, считает ли он его виновным в какой-либо ереси? Если нет, пусть письменно удостоверит в противном. Гус имел в числе феодалов многих приверженцев, настоявших, чтобы его письму был дан ход. Архиепископу действительно сделали запрос. Не имея прямых улик против Гуса, архиепископ Конрад хотя и не дал письменного заявления, но на словах высказал, что никакой ереси за Гусом он не знает и что Гусу надо только очистить себя в глазах папы. Эти слова архиепископа были записаны, и трое чешских дворян приложили свои печати к документу, который был послан императору Сигизмунду с просьбою оказать Гусу свою “мощную защиту”.

Все это могло только усилить решимость Гуса отправиться на собор, и он написал императору письмо, в котором благодарил за оказанное ему до сих пор “покровительство” и просил содействия Сигизмунда лишь в том смысле, чтобы ему была предоставлена возможность защищать свои убеждения перед собором непременно в публичном заседании. “Я не побоюсь, – писал Гус, – исповедать Христа и, если уж этому должно быть, готов потерпеть даже смерть за истину”. Из Праги Гус опять уехал в Краковец. Здесь он узнал из писем своих пражских друзей, что враги его не теряли времени, они уже сформулировали обвинения и подготовили все следствие; уже были подысканы свидетели, их привели к присяге и записали их показания. Чешское и моравское духовенство, большею частью состоявшее из противников Гуса, устроило даже денежный сбор с целью покрыть расходы уполномоченных, которые должны были ехать в Констанц для обвинения Гуса. Во главе врагов Гуса стал на этот раз не архиепископ, немец Конрад, а чех Ян из Литомышля – железный епископ, как его называют летописцы. К нему присоединились четыре феодала из клерикальной партии. Но всего опаснее для Гуса было присоединение к этому заговору магистра Степана Пальча – одного из друзей-предателей – и еще троих докторов богословия. Нашелся, однако, тайный друг Гуса, передавший ему копию новых обвинительных пунктов, к которым были присоединены все прежние, включая донос, поданный на Гуса римской курии еще в 1412 году одним бессовестным лжецом Михаилом по прозвищу de Causis (он был нечто вроде духовного следователя по делам еретиков). Гус письменно ответил на все пункты обвинителя и считал себя вполне подготовленным к защите. На путевые расходы Гуса была собрана известная сумма его друзьями и почитателями – у него самого хватало денег только на самую скромную жизнь.

Перед отъездом Гус сделал, однако, распоряжения, показывающие, что в глубине души он гораздо мрачнее относился к будущему, чем можно было думать, судя по его публичным заявлениям.

Гус устроил свои дела так, как будто готовился к смерти. Он написал завещание в виде письма к своему любимому ученику Мартыну. Письмо это Гус запечатал и велел вскрыть лишь тогда, когда будут получены вполне достоверные известия о его смерти.

Письмо это написано с такой задушевностью, в нем столько отеческой нежности и заботливости о молодом человеке и в то же время столько искренности и трогательной простоты в исповеди самого Гуса, что писать так могут только исключительные натуры и только в особых обстоятельствах. Гус простился в этом письме со всеми “связанными с ним верою” друзьями, мужчинами и женщинами; он утешает и, как бы угадывая свой ужасный конец, говорит, что смело встретит смерть, если она неизбежна.

Многие из друзей Гуса имели мрачные “предчувствия”. Один из них, башмачник Андрей Поляк, прощаясь с Гусом, сказал: “Кажется мне, что ты не вернешься к нам”. Накануне смерти Гус вспомнил эти дружеские слова.

Император Сигизмунд, желая, чтобы Гус не медлил с приездом, еще во время предварительных переговоров самым формальным образом обещал выдать ему охранную грамоту. Узнав о решении Гуса, Сигизмунд медлил с выдачею грамоты, и Гус, в свою очередь, решился ехать, положившись на одно императорское слово. Обещанную грамоту Гус получил, но лишь по приезде в Констанц. Впрочем, император избрал троих чешских дворян, которым велел сопровождать Гуса. Это были Ян из Хлума, Вацлав из Дуба и Генрих из Хлума: последний приехал к Гусу лишь в конце путешествия.

Вопрос об охранной грамоте, данной императором Гусу, много занимал архивных историков; но окончательно он был выяснен лишь в 70-х годах XIX столетия Бергером. Этот немецкий ученый доказал, что в XV веке различали два рода императорской охраны – “живую” и “мертвую”. “Живую” охрану Гуса составляли упомянутые чешские дворяне и, по тогдашним понятиям, одного назначения этих дворян состоять при Гусе было вполне достаточно, чтобы, без всякого письменного документа, император считался уже связанным своим обещанием. Не нарушив правил, не только нравственных, но и вошедших в обычное право, Сигизмунд уже не мог отказать Гусу в защите.

В октябре 1414 года Гус выехал из Краковца в Прагу и 11 числа начал свое путешествие. Ехал он в сопровождении двух из присланных императором дворян и нескольких близких друзей, пожелавших за ним следовать. Для историков и биографов важнее всего оказалось участие в путешествии Гуса бакалавра Петра из Младеновиц, секретаря одного из сопровождавших Гуса дворян – Яна из Хлума. Были и другие спутники: всего числилось в этом караване “тридцать лошадей”. Петр вел обо всем подробный дневник; впоследствии гуситы, в день смерти Гуса, читали во время богослужения отрывки из этого дневника.

Путь в Констанц шел через Нюренберг. Гус, хотя и не враждовал с немцами, все же был уверен, что вообще немцы его не любят, и никак не ожидал того приема, какой был ему оказан почти всюду.

Перейдя границу, Гус вместо ожидаемых врагов всюду встречал людей, к нему отлично расположенных. На девятый день путешествия он пишет из Нюренберга своим пражским друзьям: “Знайте, что я до сих пор не встретил ни одного врага”. В некоторых местностях его принимали с величайшим почетом. Многие приходили посмотреть на Гуса просто из любопытства, – имя его было слишком известно в немецких землях, – но находились и люди, прямо ему сочувствовавшие. В больших городах Гус распространял объявления, в которых извещал население, что едет в Констанц с целью публично защищать свои убеждения. Во многих местах даже духовные лица выражали сочувствие цели его путешествия. Чешские дворяне, сопровождавшие Гуса, относились к нему вполне дружески. Особенно усердствовал в пользу Гуса Ян из Хлума. В верхнешвабском городе Биберах этот дворянин затеял такие беседы с местным духовенством, что жители города сочли его за доктора богословия. Эта ошибка очень позабавила Гуса, и он с той поры стал называть рыцаря Яна в шутку “доктором из Бибераха”.