Мадам Лафарг - Александр Дюма

Дорога резко свернула, и я оказался лицом к лицу с людьми, идущими мне навстречу. Как я, они наслаждались благоуханным молодящим сиянием дня.

Женщина, девочка, молодой человек. Женщину я узнал сразу, мы с ней когда-то очень дружили. Девочка, без сомнения, была ее дочь. Молодого человека я не знал вовсе. Я приблизился к ним – они ведь и без того шли мне навстречу – но с немалым замешательством, естественным для молодого человека, встретившего подружку, вместе с которой рос, которую называл по-братски на «ты», но которая с тех пор повзрослела, стала женой и матерью. Я не видел баронессу Каппель с тех, уже давних, времен, когда звал ее попросту Каролиной. Здороваясь, я с улыбкой поклонился ей, она остановилась и заговорила:

– Господи! Неужели вы, Александр? Как давно мы не виделись и как рада я вновь вас увидеть! Вы стали таким великаном, что я уже не решусь обращаться к вам на «ты».

– Очень жаль, – отвечал я ей, – значит, вы и мне приказываете говорить вам «вы». Но у меня есть одно утешение: вы по-прежнему называете меня «Александр», а значит, и я буду называть вас по старинке Каролиной, а не баронессой Каппель. А за руку вы держите, я полагаю, вашу дочку Марию?

– Да, Только не говорите мне: «Ах, какая хорошенькая!» Вы огорчите меня.

Я посмотрел на девочку. Похоже, она все понимала – закусила губку, почесала одной ножкой другую и поглядела на меня исподлобья смоляными глазами так, что я подумал: она куда старше своих лет.

Одета она была восхитительно.

– Мария, а вы не хотите меня поцеловать? – спросил я.

– Нет, – отвечала она, – целуются только красивые дети.

– Тогда позвольте, я вас поцелую, Мария, если не за красоту, так за ум.

Я взял ее на руки. Да, красивой ее не назовешь, но я никогда еще не видел такого выразительного лица четырехлетнего ребенка. Она была темноволосой худышкой с небольшими огненными глазами.

– Что касается меня, Мария, – сказал я, целуя ее, – я нахожу вас очаровательной, и если через двенадцать или четырнадцать лет вы захотите стать моей женой, то вспомните, что я был первым, кто попросил вашей руки.

– Бы слишком взрослый, чтобы на мне жениться.

– Нимало. Мне семнадцать, вам четыре.

– Три с половиной.

– Пусть три с половиной. У нас всего тринадцать лет разницы, и потом, вы вольны мне отказать, но я все-таки повторю свое предложение.

– Пойдем, мама, он надо мной смеется.

– Погоди, дочка, я познакомлю Александра с твоим другом Адольфом. А Александр если и не станет в один прекрасный день твоим мужем, то твоим другом останется непременно, за это я готова поручиться.

Я поклонился молодому человеку, Каролина опиралась на его руку.

– Виконт Адольф де Левен, – представила она. Затем сообщила Адольфу: – Александр Дюма, сын генерала Дюма и подопечный моего отца. Он почти что нам родственник.

– Три года тому назад, Каролина, вы считали меня просто родственником, – заметил я.

Молодой человек в свой черед поклонился.

– Вы очень скоро встретитесь снова, – продолжала Каролина, – он освободится от меня и тоже отправится на праздник, там вы и познакомитесь поближе.

– Госпожа баронесса, – учтиво обратился к ней виконт, – вы назначаете непомерно дорогую цену за дружбу с этим господином.

– Удивительно, как мальчики быстро растут, – с улыбкой покачала головой баронесса, – настолько быстро, что я, того и гляди, стану старухой.

Я стал расспрашивать об Эрмине, Луизе. Эрмина жила в Берлине, Луиза в Париже. Сама Каролина жила в Мезьере[46]. Увы! И сестры теперь отдалились от нее, точно так же, как я.

Но в будущем году все очаровательные птички должны были подняться в воздух и со всех концов света вновь слететься в свое гнездо – они собрались приехать на праздник в Вилье-Котре. Баронесса Каппель пригласила и меня приехать на будущий год в Вилье-Элон, уверив, что в семейном гнезде всегда найдется местечко и для меня. Мы простились. Встреча с Каролиной, беседа с ней отвлекли меня от размолвки с возлюбленной. Я еще погулял немного и вернулся на лужок под деревьями, где танцевали.

Там я вновь увидел Адольфа – без баронессы он чувствовал себя очень одиноким. Я заметил его в тот миг, в какой он заметил меня, и мы разом двинулись навстречу друг другу. Я забыл набросать портрет Адольфа, который стал мне другом тогда, в 1819 году, и остался им по сей день.

Тогда он был высоким сухощавым брюнетом, стриженным «под ежик», с выразительными глазами, тонким, резко очерченным носом и великолепными белоснежными зубами. Он отличался аристократической небрежностью манер, а одет был по моде немецких студентов: серый сюртук, светло-синие панталоны, клеенчатая каскетка и верблюжий жилет.

Остановившись возле меня, он убрал в карман блокнот и карандаш.

– Неужели вы пришли сюда, чтобы делать зарисовки? – спросил я.

– Нет, я пишу стихи, – ответил он.

Я взглянул на него с изумлением, мне никогда не приходила в голову мысль попробовать писать стихи.

– Стихи? – повторил я. – Так, значит, вы пишете стихи?

– Да, пишу иногда.

– И кому вы их посвящаете?

– Луизе.

–Луизе Коллар?

– Да.

– Но она ведь замужем.

– Что с того? Элеонора, муза Парни, была замужем. Эшарис Бертена тоже была замужем. Лодойска, вдохновлявшая Луве, была замужней дамой[47]. Я увидел Луизу и влюбился в нее.

– Вы снова увидитесь с ней в Париже?

– Очень не скоро. Мы не имеем права ехать в Париж.

– Кто же лишил вас этого права?

– Людовик ХVIII.

– А откуда вы приехали?

– Из Брюсселя.

– Так вы живете в Брюсселе?

– Да, вот уже три года. Отец и я сотрудничали там в «Нэн жон», однако нас вынудили его покинуть.

– Журнал отказался вас публиковать?

– Нет, нас вынудили покинуть Брюссель.

– Кто же это сделал?

– Вильгельм.

– Кто такой Вильгельм?

– Король Голландии.

Виконт де Левен, сын графа Риббинга, мгновенно вырос в моих глазах: он не только оказался поэтом, не только дерзнул влюбиться в замужнюю Луизу, тогда как я был влюблен всего-навсего в гризетку, он еще имел небывалый вес во внешнем мире, коль скоро сам король Вильгельм занимался им и его отцом и был обеспокоен до такой степени, что выдворил обоих за пределы своей страны.

– И теперь вы живете в Вилье-Элоне? – задал я вопрос.

– Да, господин Коллар – старинный друг моего отца.

– И сколько времени вы здесь проживете?

– Ровно столько, сколько Бурбоны позволят нам прожить во Франции.

– У вас какие-то сложности с Бурбонами?

– У нас сложности со всеми королями.

Последняя фраза, брошенная с величественной небрежностью, покорила меня окончательно.