Граждане - Казимеж Брандыс

— Не могу, — шопотом возразил Кузьнар, качая головой. — Не мучь меня, Кароль. Силы у меня уже не те. Не могу.

Откинувшись на спинку стула, Русин секунду смотрел на Кузьнара с каким-то задумчивым удивлением. От его оживления и следа не осталось. Он встал и начал складывать бумаги.

— Передайте, что я сейчас освобожусь, — сказал он, прижав телефонную трубку к уху.

Но Кузьнар не двигался с места. Опустив глаза, он смотрел на свои лежавшие на коленях руки.

— Ну что ж, — сказал Русин равнодушно. — Очень жаль, что мы с тобой не договорились.

Он сдул пепел со стола и встал.

— Человече! — крикнул вдруг Кузьнар сердито. — Дай ты мне хоть три дня сроку! Подумать надо!

Он сгреб чертежи со стола, спрятал их в портфель и, не прощаясь, ринулся к двери, оттолкнув с дороги стул.

— Только ты не воображай, что я…

Он махнул рукой, не договорив, и вышел, с треском захлопнув дверь.

На другой день, около трех часов, в транспортный отдел заявился молодой розовощекий шофер и весело доложил, что машина ждет «товарища директора». Кузьнар его обругал, но Курнатко невозмутимо выслушал все и даже улыбался, стоя с шапкой в руке.

В три они были уже на стройке. Кузьнар пробыл здесь несколько часов. Потом доехал в «победе» до виадука, вылез и велел Курнатко «убираться ко всем чертям».

— Слушаю, товарищ директор, — ответил шофер, мило улыбаясь. Затем осведомился, в котором часу приехать завтра утром на Электоральную.

— К семи, — крикнул Кузьнар уже с тротуара. — Да не мчитесь вы сломя голову!

— Вот и стройка, товарищ директор. — Курнатко легко затормозил у ворот с вывеской: «Поселок Новая Прага III».

— Въезжайте, — буркнул Кузьнар, посмотрев на часы. Было четверть восьмого. В половине восьмого обещал приехать Русин.

Глава четвертая

В коридоре Антек Кузьнар сделал знак Вейсу и Свенцкому.

— Смотрите в оба, — сказал он. — Я предчувствую, что Баобаб захочет смыться.

— Да, он таких разговоров не любит, — подтвердил Свенцкий, надувая щеки.

Юзек Вейс был печален. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на Кузьнара глазами умирающей серны. — А может, отложим на другой раз? — пробормотал он.

Кузьнар и Свенцкий молча переглянулись: ну, конечно, опять эта интеллигентская «щепетильность» Вейса! Свенцкий ядовито усмехнулся.

— Ты, должно быть, воображаешь себя героем дня? Успокойся, дело тут вовсе не в тебе.

— Ничего я не воображаю, — Вейс прикрыл глаза ресницами и покраснел. — Мне просто жаль Баобаба. Ведь Дзялынец — его друг.

— Баобаб не ребенок, — Свенцкий захохотал, трясясь всем своим жирным телом. — Не сходи с ума, сын мой.

— Сколько раз я тебя просил, Стефан, не говорить со мной таким тоном, — сказал Вейс обиженно.

— Ну, ну, не ссорьтесь, — вмешался Антек Кузьнар. Заложив руки за спину, он не спускал глаз с лестницы. Сверху, с третьего этажа, вдруг донесся гул и топот. Перила затряслись, на голову Свенцкому свалилась пара спортивных туфель, а за этим последовали крики и свист. В ту же минуту с лестницы ринулась вниз дикая орда — это были классы шестой «А» и седьмой «Б», у которых только что окончились уроки.

Свенцкий и Вейс были отброшены к стене. Антек устоял, схватившись за перила. Толпа юных дикарей, поднимая клубы пыли, с шумом повалила в раздевалку.

— Мерзавцы! — орал Свенцкий, ища на полу свои очки. — Хулиганы!

Подле Кузьнара вдруг, как из-под земли, вырос маленький Лешек Збоинский с рыжими вихрами, нестриженными, вероятно, уже месяца три.

— Баобаб в канцелярии, у телефона! — доложил он. — Сейчас пройдет тут.

Кузьнар кивнул. — А где же Олек Тарас?

— Откуда мне знать? — Збоинский махнул рукой. — Он удрал после четвертого урока. Наверное, опять на Смольную. Разве его что-нибудь интересует?

— Его интересует Бася со Смольной, — пояснил Свенцкий. — Он бегает за ней вот уже две недели.

— Опять сплетничаешь, Стефан! — со вздохом сказал Вейс.

Свенцкий спокойно обгрызал ноготь. — Я только констатирую факты, сын мой.

— За Тараса надо будет приняться, — сказал Антек, морща лоб. — Такое поведение недопустимо — ведь он у нас в активе.

— И Бася тоже активна, — со смехом ввернул Свенцкий. Мальчики захохотали.

— Внимание! Идет Баобаб! — зашипел крошка Збоинский, откинув со лба свои растрепанные кудри.

Они стали в ряд, и только Вейс укрылся за широкой спиной Кузьнара, которого Свенцкий выпихнул вперед.

На лестнице появилась мощная фигура Моравецкого.

Голос Стейна в телефонной трубке звучал спокойно, и первые же его слова вернули Моравецкому душевное равновесие. Рука его, державшая трубку, перестала дрожать, и он, не прерывая разговора со Стейном, даже улыбнулся Агнешке Небожанке, которая тут же в канцелярии диктовала машинистке объявление о школьной экскурсии.

— Марцелий, — говорил Моравецкий вполголоса, — спасибо, что позвонил. Кристина сообщила мне твой диагноз. Неужели это так серьезно?.. Понятно, понятно, — он закивал головой, ища в кармане пиджака папиросы, а в трубке жужжал голос Стейна, объяснявшего, что такие случаи медицина относит к числу серьезных.

— Мне вот что важно знать, Марцелий: есть ли хоть какая-нибудь надежда? Надежда! — повторил он громче, нагибаясь к телефонному аппарату.

Стук пишущей машинки утих. Агнешка перестала диктовать — должно быть, не хотела мешать разговору, — и Моравецкий вдруг услышал собственный голос, повторявший это слово «надежда». Услышал — и ему стало страшно: неужели уже до этого дошло!

— Алло, алло! — крикнул он в трубку, где что-то загудело. — Я у телефона, Марцелий!

И тяжело перевел дух, чувствуя, как зашевелилась прилипшая к груди сорочка.

— Надежда не потеряна, об этом и речи быть не может, — ответил далекий, невидимый Стейн.

Моравецкий чиркнул третьей спичкой, и наконец ему удалось закурить.

— Она совершенно спокойна, ты же ее знаешь, — сказал он. — Вчера даже меня утешала. — Он засмеялся преувеличенно громко. — Да, да, пошла на службу… Так ты говоришь, что…

Стейн перебил его — ему, верно, было некогда.

— Ладно, — согласился Моравецкий, — значит, завтра в семь вечера у Марца. Спасибо тебе, Марцелий.

Он положил трубку и с минуту стоял посреди канцелярии, стараясь овладеть собой, скрыть охватившее его волнение. Он вдруг отдал себе отчет в том, что ни разу в жизни еще не испытывал такого полного ощущения счастья. Прошелся по комнате, бессознательно улыбаясь, потрогал мимоходом стоявшие на столах предметы. «Надежда не потеряна, об этом и речи быть не может», — повторял он шопотом. Глаза его встретились с ясными глазами Агнешки.

— Что, на сегодня конец, пан профессор?

— Где там! — Моравецкий рассмеялся. — Меня подстерегают Антек Кузьнар с товарищами. Хотят затащить в класс для принципиального разговора. А вы уже свободны?

— Еще последний урок в шестом «Б», — ответила Агнешка, проверяя написанный под диктовку текст. — А там — свобода до завтра.

— Если успею, зайду за вами, и мы напьемся где-нибудь кофе, — сказал Моравецкий выходя.

Она кивнула головой: — Хорошо.

«Надежда не потеряна, об этом нет и речи, — думал Моравецкий, поднимаясь по лестнице. — Ведь именно так он сказал?» — Это значило, что перед ним и Кристиной еще дни, месяцы, годы, такие же, как те, что прожиты. Годы разговоров, пустячных размолвок, забот, легких разочарований, годы неяркого счастья, годы, как не имеющая вкуса, но необходимая для жизни вода. «Деньги хоть из-под земли достану, все распродам, — решил Моравецкий, — и начнем сначала, как тогда, когда мы поженились».

Сторож Реськевич стоял на площадке с половой щеткой в руках.

— Что слышно, пан Реськевич? — спросил Моравецкий проходя.

Реськевич мрачно ответил, что в десятом «А» ученики опять разбили стекло.

— Ну, вот и прекрасно! — восхитился Моравецкий и, перескакивая через две ступеньки, стал спускаться вниз, оставив позади остолбеневшего от удивления сторожа.

На первом этаже Моравецкий вдруг вспомнил об инциденте с Дзялынцем, не пришедшим сегодня на уроки. «Лучше будет как-нибудь потом этим заняться, не сегодня», — подумал он с неудовольствием и хотел идти в раздевалку, но было уже поздно: на него в упор смотрели четыре пары глаз. Кузьнар, Свенцкий, Збоинский и Вейс загородили ему дорогу.

В одиннадцатом классе «А» на доске еще оставался какой-то полустертый геометрический чертеж. Повыше большими буквами было написано: «Да здравствует народная Корея!», а в правом верхнем углу кто-то, видимо, пробовал изобразить быка в очках с лицом Моравецкого, но получилось не особенно удачно.

Збоинский запер дверь на ключ, и мальчики уселись на парты у окна, свесив ноги на скамейки.