Первые - Жозефина Исааковна Яновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да. Мы детьми очень дружили, когда мы тоже жили в Москве.
Анюта смотрела на Николая Утина и думала: неужели это тот сокрушитель царских устоев, которого боялось правительство, который был приговорен к смертной казни? Ей казалось, что он должен быть строгим, неприступным, а у него была такая милая, даже застенчивая улыбка и карие глаза смотрели дружелюбно и одобрительно сквозь очки в железной оправе.
Разговаривая, они все четверо вышли из отеля. На улицах обычно по-провинциальному сонной Женевы толпился народ. Люди стояли у воззваний и листовок, наклеенных на стены домов.
«Освобождение рабочего класса есть дело самого рабочего класса».
«Сила рабочих в солидарности. Вступайте в свое Международное товарищество рабочих. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
— Кто такие пролетарии? — негромко спросила молодая женщина, читая листовку.
— У кого руки в мозолях. Рабочие, — ответил стоящий рядом мужчина.
Послышалась музыка. Все оглянулись, бросились к краю тротуара.
Посреди улицы двигалась процессия празднично одетых людей. Впереди развевалось красное знамя, на котором золотыми буквами было написано: «Нет обязанностей без прав, нет прав без обязанностей».
— Как много идет народа. Ты ведь говорил, делегатов только шестьдесят, — сказала Наташа, обращаясь к мужу.
— Да. Остальные — рабочие Женевы и окрестностей, часовщики, каменщики, ювелиры, столяры. Значит, они поддерживают конгресс.
Утины, Левашева и Анюта тоже присоединились к колонне. Они дошли до трактира Трайбера, где был снят зал для заседаний конгресса. Туда пропускали только по мандатам.
Анюта заспешила домой. Нужно было появиться в отеле до того, как встанет генеральша.
— Я приду к тебе на днях, — сказала на прощание Наташа. — Опять вытащим тебя из домостроя.
— Вряд ли это удастся.
— Ничего. Не будем терять надежды.
Наташа действительно через три дня появилась у Корвин-Круковских.
— Пойдем сегодня на рабочее собрание, — шепнула она Анюте.
Елизавета Федоровна встретила Наташу приветливо. Она знала родителей Наташи, князя и княгиню Корсини, бывала у них в Петербурге.
Наташа весело болтала, описывая жизнь Женевы, вечера и балы, где присутствовали высокопоставленные лица, князья, и графы, и австрийский эрцгерцог. Поведала о новинках в женевских туалетах и у какой портнихи можно заказать платье по последней парижской моде. Говорила о своих родителях, об общих петербургских знакомых. Однако ни словом не обмолвилась о том, что она замужем, что ее муж революционер, за которым охотится царское правительство, и что он жив только потому, что не явился на вызов в Петербург.
Генеральша с удовольствием слушала Наташу. Такая живая, умная и, по-видимому, серьезная девушка. И когда Наташа стала восторгаться погодой и попросила Елизавету Федоровну отпустить Анюту в парк и потом на концерт, генеральша согласилась.
В парке их ждали Ольга и Николай.
— До собрания еще есть время. Пойдемте посидим в кафе.
Там было много народа. С трудом они нашли столик.
— Я вижу здесь делегатов конгресса, — сказал Утин. Он, Наташа и Ольга поздоровались с пожилым человеком. Высокий лоб, внимательный взгляд серых глаз. В бороде серебрилась седина.
— Это Иоганн Филипп Беккер, руководитель немецкой секции Интернационала в Женеве, — сказал Николай Анюте.
Беккер сидел за соседним столиком в компании двух мужчин. Видно, они не остыли еще после недавних споров на заседаниях конгресса.
— Вы меня не убедите, — горячился высокий молодой брюнет, видимо, француз. — Я считаю, что женщина не должна работать. Сама природа точно указала женщине ее обязанности. Забота о муже и детях, охрана семейного очага — вот ее святое дело! Да, да. Во имя свободы женщины мы должны добиваться ликвидации женского труда.
— Я не согласен с вами, — спокойно сказал Беккер. — Как раз наоборот. Во имя свободы женщины мы должны добиваться, чтобы она могла работать во всех областях наравне с мужчинами.
— Наконец, вы забываете еще одно обстоятельство, — вмешался третий из сидевших за столиком. — Участие женщин в производстве увеличивает число борцов за освобождение рабочего класса.
— Нет, я остаюсь при своем мнении. Работа для женщин губительна. Они потеряют свою привлекательность и женственность. Это поведет к вырождению женщин, — сказал снова француз.
— Наоборот, к умственному и физическому расцвету, — возразил Беккер. — Да что говорить. Давайте спросим самих женщин. В том-то пока и беда, что их не было у нас на конгрессе.
Беккер вдруг встал и подошел к столику, где сидел Утин и его три дамы.
— О, вы, наверно, слышали наш спор. Такие же дебаты велись на конгрессе. Скажите, где истина? Вот вы, насколько я слышал, еще не искушены в делах революционных, — и он с улыбкой обратился к Анюте: — Как вы считаете, должна ли женщина работать?
Разговор за ближайшими столиками смолк. Все повернулись к Анюте.
Анюта почувствовала, как кровь прихлынула к лицу. Это был вопрос, над которым она столько раз думала. Это было то, к чему она так стремилась. И вот теперь именно от нее ждут ответа.
— О, я за то, чтобы женщины работали, — сказала Анюта. — Эти четыре стены… Это тюрьма… Мы хотим на волю… Работать и жить!
— Браво! Виват! — раздались возгласы. — Русская мадемуазель правильно понимает, в чем счастье женщин!
На собрание они шли все вместе — Утины, Беккер, высокий француз и еще несколько человек. Беккер расспрашивал Анюту о России. Француз все пытался что-то доказывать.
— Вы рассуждаете совсем как мой отец, — сказала Анюта. — Неужели у вас во Франции все так думают?
— Не все. Но мы, последователи Прудона…
— Смею вас уверить, что их совсем немного, — сказал Беккер.
— А ваша жена разве не стремится к самостоятельности? — лукаво спросила Анюта.
— О мадемуазель, француз никогда не бывает женат, если возле него такая прелестная девушка, как вы, — при общем смехе ответил француз.
Огромный зал бывшего масонского храма Тампль Юник[1], где вмещалось две тысячи человек, уже переполнен. В Женеве, видно, велик интерес к конгрессу, рабочие хотят услышать, что скажут делегаты.
Первым выступает один из членов французской делегации, переплетчик Варлен. Он говорит горячо, убежденно. Его молодое, матово-бледное лицо с круглой бородкой выражает решимость и волю. Из-под сурово сдвинутых темных бровей брызжет жаркий свет.
— Посмотрите вокруг, — говорит он. — Во Франции, в Англии, в Швейцарии, в России — везде одна картина. У одних — безумная роскошь. У других — безысходная нищета. Люди умирают от голода на порогах лавок, набитых снедью. До каких пор будем терпеть? Надо сплотиться и силой взять то, что нам принадлежит по праву. Два года тому назад мы создали Международное товарищество рабочих. Призываю всех встать под его знамя. В единении — сила. Пролетарии
