Неведомому Богу. Луна зашла - Джон Стейнбек

С первой минуты сближения с ним Элизабет была в напряжении, готовясь отразить его атаку на её резко очерченный и тщательно охраняемый внутренний мир, но сейчас случилось нечто странное и неожиданное. Может быть, тон, ритм, может быть, какая-то его собственная увлечённость своими словами сделали так, что стены её обороны пали. Кончиками пальцев она коснулась его плеча и, дрожа от восхищения, отдёрнула руку. У неё перехватило дыхание. Она подумала: «Какой позор, он еще услышит, что я пыхчу как лошадь», и нервно засмеялась в такт вздохам, зная, что вообще-то ей всё равно. Тайные помыслы, едва различимые даже мысленным взором в тайниках её сознания, вынырнули оттуда, и она обнаружила, что они вовсе не отвратительно-грязные, вроде слизняков, как она всегда считала, а почему-то праведные, радостные и светлые. «Если он коснётся губами моей груди, мне будет приятно, — подумала она. — Радость так и рвётся наружу, боюсь, не выдержу. Я поднесу свою грудь к его губам обеими руками». Представляя себе, как всё произойдёт, она знала, что будет чувствовать, изливая потоки своего тепла на его губы.

Лошади громко зафыркали и шарахнулись в сторону от тёмной фигуры, возникшей перед ними. Хуанито быстро подбежал к коляске, чтобы переговорить с Джозефом.

— Едете домой, сеньор? Я вас ждал.

— Нет, Хуанито, поедем ещё через некоторое время.

— Я подожду ещё, сеньор. Бенджи пьян.

Джозеф нервно заёрзал на сидении.

— Мне кажется, я знал, что он напьётся.

— Он вышел на эту дорогу, сеньор. Только что я слышал, как он поёт. Уилли Ромас тоже напился. Уилли счастлив. Уилли может и зарезать кого-нибудь сегодня ночью.

Руки Джозефа, которые, сохраняя чёткие контуры, в свете звёзд казались белыми, лишь чуть выдвигались вперёд, когда лошади мотали головами, уворачиваясь от ударов.

— Найди Бенджи, — отрывисто сказал Джозеф. — Я буду готов поехать через пару часов.

Лошади рванули с места вперёд, а Хуанито отскочил в темноту.

Теперь, когда её оборона была сокрушена, Элизабет ощутила, как несчастен Джозеф. «Он расскажет мне, и тогда я помогу ему».

Джозеф был суров, и лошади, чувствуя непреодолимую тяжесть его рук, натягивающих поводья, сменили рысь на спокойный размеренный бег. Они подъехали к зубчатому частоколу растущих у реки деревьев, когда внезапно из-за кустов раздался голос Бенджи:

— Estanda, bebiendo de vino,

Pedro, Rodarteу Simon…[8]

Джозеф схватил кнут и сильно хлестнул лошадей, после чего ему пришлось изо всех сил натянуть поводья, чтобы сдержать их рывок. Узнав голос Бенджи, Элизабет жалобно застонала. Джозеф сдерживал лошадей до тех пор, пока цоканье их копыт по наезженной поверхности дороги не слилось в замысловатый ритм бега рысью.

— Не хотелось мне говорить вам, что мой брат — пьяница. Но вы должны знать, что у меня за семья. Мой брат — пьяница. Я не имею в виду, что он пошёл, достал сейчас выпивку и потом стал, как все… У Бенджи болезнь такая. Теперь вы знаете.

Он смотрел прямо перед собой.

— Это мой брат поёт там.

Он почувствовал, что, всхлипнув, она отодвинулась от него в сторону.

— Вы хотите, чтобы я сейчас отвёз вас домой?

— Да.

— Вы хотите, чтобы я больше не приставал?

Поскольку она не ответила, он быстро повернул лошадей и направил их в обратный путь.

— Вы хотите, чтобы я больше не приставал к вам? — настойчиво повторил он свой вопрос.

— Нет, — сказала она. — Я дурачусь. Я хочу поехать домой и лечь в постель. Если честно, я хочу попытаться понять, что же я чувствую.

Джозеф почувствовал, что от радости у него снова перехватило дыхание. Наклонившись к ней, он поцеловал её в щёку и снова взялся за вожжи. У ворот он помог ей сойти и проводил до двери.

— Сейчас я поеду разыскивать своего брата. Через несколько дней я приеду снова. Спокойной ночи.

Элизабет не осталась ждать, чтобы посмотреть, как он уезжает. Она была в постели ещё до того, как смолк стук колёс. Сердце её колотилось так, что голова не могла удержаться на подушке. Что-либо, кроме ударов собственного сердца, воспринималось ею с трудом, но наконец она уловила тот звук, который ждала — медленно приближавшийся к её дому чарующий звук голоса человека навеселе. Элизабет собрала в комок все силы своей души, чтобы преодолеть жгучую боль, надвигавшуюся на неё с этим голосом.

«Он беспомощный, я знаю, — шёпотом сказала она себе. — Пьяный, беспомощный дурачок. Я должна сделать что-нибудь, может быть, даже наворожить». Она дождалась, пока голос стал слышен прямо перед её домом. «Я должна действовать сейчас. Остался единственный шанс». Она накрыла голову подушкой и прошептала: «Я люблю человека, который поёт, беспомощного, такого, какой он есть, я люблю его. Я никогда не видела его лица, и я люблю его больше всего. Господи Иисусе, помоги мне исполнить моё желание. Помоги мне заполучить этого человека».

Потом она лежала тихо, ожидая, каким будет ответ на её ворожбу. Он поступил после того, как начался последний приступ боли. Из боли возникла ненависть к Бенджи, ненависть такая сильная, что её челюсти сжались, а губы скривились, прикушенные зубами. Она чувствовала, как зуд этой ненависти обжёг её кожу, а ногти заныли от желания вонзиться в его тело. А потом волна ненависти спала и отступила. Голос Бенджи, с расстоянием становящийся всё более тихим, она слушала уже без интереса. Элизабет легла на спину, опершись на скрещённые запястья рук.

«Скоро я выйду замуж», — тихо сказала она.

9

Год закончился зимой, потом пришла весна, потом следующая осень, прежде, чем состоялась свадьба. Раздумьям пришёл конец, и в середине лета, когда белые дубки обгорали под солнцем, а река превратилась в ручеёк, Элизабет обратилась к портнихам. На холмах в изобилии колосились налитые злаки; по вечерам скотина выходила из кустов, чтобы пощипать их, а после восхода солнца скрывалась в пахнущей шалфеем тени, где в сонной жвачке проводила день. В сарае мужчины наложили свежего сена выше стропил.

Раз в неделю в течение всего года Джозеф приезжал в Нуэстра-Сеньора, чтобы посидеть с Элизабет на крыльце или взять её с собой покататься на коляске. Он спрашивал:

— Когда мы поженимся, Элизабет?

— Ну, в течение года я должна сделать тысячу всяких дел, — говорила она. — Хотя бы ненадолго надо съездить в Монтерей. Отец, конечно, захочет увидеться со мной ещё раз, прежде, чем я выйду замуж.

— Верно, — спокойно говорил Джозеф. — Потом ты можешь стать совсем другой.

— Знаю, — она обхватывала руками его запястье и принималась разглядывать свои сжатые пальцы. — Смотри, Джозеф, как трудно сдвинуть палец, который хочется сдвинуть. Уж и не знаешь, как — какой.

То, что её сознание сосредоточивается на отдельных предметах, чтобы избежать мыслительной работы, забавляло его.

— Я боюсь измениться, — говорила она. — И хочу, и боюсь. Как ты думаешь, я стану сильнее? Правда, что через минуту я стану другим человеком, для которого Элизабет — лишь знакомая, которой уже нет в живых?

— Не знаю, — говорил он, запустив свой палец за край складки платья на её спине. — Может быть, и не происходит никаких изменений, нигде и никогда. Может быть, существуют только те вещи, которые никогда не изменяются.

Однажды она приехала на ранчо, и он провёл её повсюду, испытывая даже некоторую гордость от своей причастности ко всему.

— Вот дом, сначала я построил его. Раньше в округе на целые мили не было ни одного строения, кроме дома под этим дубом.

Запрокинув голову, Элизабет приблизилась к дереву и погладила рукой его ствол.

— Видишь, Джозеф, на дерево можно сесть там, где сучья отходят от ствола. Ты не будешь возражать, Джозеф, если я залезу на дерево?

Бросив взгляд на его лицо, она обнаружила, что он пристально, в необычайном напряжении, смотрит на неё. Прямо на её глазах волосы на его голове зашевелились. Внезапно Элизабет подумала: «Если бы у него было тело коня, я могла бы полюбить его сильнее».

Джозеф подошёл к ней и протянул руку.

— Ты должна залезть на дерево, Элизабет. Я хочу, чтобы ты залезла. Давай, я помогу тебе.

Сложив руки чашеобразно, чтобы она могла встать на них ногами, он удерживал её в равновесии до тех пор, пока она не села на изгиб ствола, от которого отрастали крупные сучья. Увидев, что она удобно устроилась в ложбинке, а серые руки ветвей обнимают её, он воскликнул:

— Я счастлив, Элизабет.

— Счастлив, Джозеф? Да, ты выглядишь счастливым! Твои глаза так и светятся. И почему же ты так счастлив?

Потупив взор, он мысленно усмехнулся.

— Счастье, оно из разряда странных вещей. Я счастлив, что ты сидишь на моём дереве. Минуту назад я подумал: «Я вижу, что моё дерево любит тебя».

— Отойди немного в сторону, — попросила она. — Я хочу залезть на следующий сук, чтобы можно было видеть сарай сверху.