Встреча в Пассаже дАнфер - Клод Изнер

Таша рассмеялась:

— Я и не знала, что папа интересуется индейцами и боксом!

— Он непредсказуем.

Письмо заканчивалось размышлениями о судьбе евреев в Европе и в частности во Франции. Пинхаса тревожили последствия ссылки капитана Дрейфуса на Чертов остров и гнетущая тишина, последовавшая за всеобщей ненавистью. Он прислал жене и дочери смелую статью Жана Ажальбера, опубликованную в «Жиль Блаз», которая начиналась со слов: «То, что толпа, подобно стае диких зверей, упивается кровью, я еще могу объяснить. Но жестокость писателей и художников… я понять не в состоянии», и заметку социалиста Мориса Шарне, который писал с негодованием: «Закон, провоцирующий шовинизм в то время, когда в армии распространяется учение социалистов, не сослужит государству добрую службу».

Таша вернула письмо матери.

— Мне хорошо во Франции, тут, по крайней мере, нет царя.

Они перешли на другие темы: исчезновение Берты Моризо, поступление коллекции Кайботта в Люксембургский дворец и новые скульптуры Родена.

— Ты поедешь в Краков к Рахили? — вдруг спросила Таша. — Было бы хорошо, если бы ты была рядом с ней во время родов.

— Я и сама хотела, но ее муж — врач, ему это может не понравиться…

— Глупости! Вам с ним давно пора познакомиться. Я уверена, Милош Табор — очень приятный человек, во всяком случае, такое впечатление он производит на свадебной фотографии.

— Это правда, я могла бы поехать к Рахили в конце декабря и остаться в Польше до весны. А как поживает твоя подруга Дуся?

— Она решила эмигрировать в Америку, к тетке, которая живет в Нью-Йорке. Я дала ей адрес папы. — Таша натянула перчатки. — Мне пора. Мы с Виктором договорились поужинать вместе. — И она вышла, оставив после себя легкий аромат росного ладана.

Джина вернулась в свою квартиру и, усевшись у камина, прикрыла ладонями уставшие глаза. В ее сознании возникли смутные образы — сначала Пинхас, потом Кэндзи — такой нежный, заботливый, внимательный… С ним Джина забывала о возрасте. Они жили настоящим. Благодаря Кэндзи она испытала доселе неведомые наслаждения, они ощущали себя единым целым. Она скучала по нему и жаждала его прикосновений.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Суббота, 16 ноября

Литейная мастерская Пиа порадовала бы и бога Вулкана, если бы ему каким-то чудом пришлось оказаться на улице Сен-Мор, 85. Это было похожее на храм просторное прямоугольное здание с застекленной крышей и двумя рядами крытых галерей. В мастерской у жарко горящих печей суетились рабочие, пахло расплавленным металлом, грохотали механизмы, напильники скрежетали, раздавались мерные удары молота по наковальне, стонали кузнечные мехи, визжали сверла.

Максанс Вине разминал в пальцах песок, словно крестьянин, перебирающий горсть земли. Он знал все секреты производства и учил новичков, как правильно смешивать ингредиенты, необходимые для получения прочного металла, а когда извлекал готовое изделие из формы, его движения были точны, как у опытного кондитера.

Он решил передохнуть и вышел из здания, направляясь к многолюдной улице Фобур-дю-Тампль, где расположились торговцы овощами. Перед фасадом театра де ля Репюблик он увидел стражей порядка, задержавших карманника, и окружившую их толпу зевак. Жалкого паренька в лохмотьях, не церемонясь, затолкали в полицейский фургон. Эта сценка оживила в памяти Максанса другой эпизод. Когда ему было восемнадцать, он принимал участие в манифестации 1849 года. Несколько тысяч безоружных людей во главе с Ледрю-Ролленом и Виктором Консидераном[39] двинулись из Шато д’О к Большим бульварам, скандируя: «Да здравствует Конституция!». Они дошли до Национальной школы искусств и ремесел, но войска остановили шествие и разогнали его участников, пустив в ход оружие. Если бы не вмешательство Эмиля Легри, который затащил его в свою книжную лавку на улице Сен-Пер, где он скрывался много недель, Максансу вряд ли удалось бы избежать ареста. Он вернулся домой с подарком, получив от своего спасителя книгу с изречениями императора Марка Аврелия. И с тех пор всегда находил в них поддержку.

Максанс Вине сел в омнибус и доехал до Лувра. Там он сделал пересадку и ехал еще долго, прежде чем добрался до улицы Фурно. Оставалось минут пятнадцать ходьбы до дома престарелых на улице Алезья, 134. Максанс купил у булочника ромовую бабу, которую собирался съесть на десерт, поужинав вермишелевой похлебкой.

Консьержка сделала ему выговор:

— Разве можно в вашем возрасте так много работать?! Поторапливайтесь, ваша похлебка остынет.

Работавшие в этом заведении женщины искренне заботились о своих подопечных, а Максанс Вине, как самый старший, был их любимчиком. Вежливый, аккуратный и трудолюбивый, он, без всякого сомнения, заслуживал того, чтобы государство обеспечило его жильем за один франк в день, впрочем, при условии, что он где-то работает.

Максанс направился в столовую. Большинство постояльцев уже поужинали и теперь играли в настольную игру, устроившись поближе к камину.

Максанс Вине поднялся на второй этаж, вежливо приветствуя встречавшихся по пути соседей. У него здесь не было близких друзей — за исключением Сиприена, изможденного человека лет пятидесяти, заработавшего в рудниках чахотку. Максанс хотел поделиться с другом ромовой бабой, но Сиприен отказался.

В крошечной комнатушке с трудом умещались кровать, стол, стул и шкафчик для одежды. Максанс с грустью оглядел свое жилище, красноречиво свидетельствующее о крушении всех надежд. А ведь когда-то он мечтал о домике в деревне с небольшим садиком, ласковой жене и детишках…

Он уселся на кровать и взял в руки любимую книгу, лежащую рядом на стуле. Она открылась на странице, заложенной ленточкой.

Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего. Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею? Настоящее — вот все, чего можно лишиться, так как только им и обладаешь.[40]

Эти строки успокоили его, и Максанс приступил к десерту, думая о том, как ему повезло: ведь многие старики остались на склоне лет бездомными. А ему еще и должность сохранить посчастливилось.

Он встал, сложил бумагу, в которую была завернута ромовая баба, и задумался, куда ее положить. Взгляд его упал на полученное недавно письмо с приглашением явиться в пассаж д’Анфер, 20. Адрес звучал настолько зловеще, что Максансу стало не по себе, и он поспешно засунул письмо между страницами журнала, который Сиприен нашел в мусорном баке.

Максанс уже собирался потушить керосиновую лампу и лечь в постель, когда в дверь тихонько постучали. Он приоткрыл ее.

— Ты? Черт, прошло уже три месяца! Каким ветром тебя принесло?..

— Мы решили не дожидаться лета, чтобы устроить попойку в честь Виржиля: он целый месяц провалялся в клинике со своими почками. А заодно помянем Донатьена.

— Ванделя? — удивился Максанс. Он недолюбливал этого высокомерного чиновника и общался с ним только из уважения к Эмилю Легри.

— Ты что, не в курсе? Донатьен умер месяц тому назад!

— Как умер?

— Я был уверен, что тебя об этом известили. Потолок обрушился ему на голову. Между нами говоря, я думаю, это лучше, чем лежать как овощ. Мир его праху. У каждого из нас своя судьба: одни умирают, другие выздоравливают, как Виржиль. Одним словом, наши решили погулять сегодня за счет Виржиля. Так как, ты едешь?

— Видишь ли… У меня был тяжелый день, я очень устал.

— Да ты что, приятель! Разве можно упускать возможность повеселиться и набить брюхо, особенно, когда угощает Виржиль!

Максанс, поужинавший пустой похлебкой и ромовой бабой, не смог устоять перед таким искушением. Он снова обул башмаки и натянул свой старенький сюртук. Приятели выскользнули на лестницу и прокрались к выходу.

— Надо задобрить консьержку — не хочу, чтобы меня выгнали отсюда за нарушение правил проживания, — сказал Максанс.

Он наврал женщине, что его брат тяжело заболел, и попросил дубликат ключа на случай, если вернется после полуночи.

Получив от его приятеля двадцать су, она согласилась.

— А вот это уже лишнее, — сказал ему Максанс.

— Ничего не поделаешь — этот ключик открывает любой, даже самый ржавый замок, — ответил тот. — Пойдем, я оставил экипаж неподалеку.

Они уселись на сиденье, чувствуя себя студентами, собирающимися покутить. Максанс даже позабыл о ревматизме, который мучил его день и ночь, не давая ни минуты передышки.

— Спасибо тебе, что вытащил меня! Жизнь прекрасна! — воскликнул он.

— Надо остановиться, здесь наверняка есть магазины, — заметил его приятель и дал знак кучеру. — Куплю бутылочку — негоже прийти с пустыми руками. Что-то тут холодно, давай, я включу тебе отопление, — сказал он и вышел.

Максанс Вине с наслаждением протянул подошвы к жаровне и вскоре задремал, вспоминая один из лучших моментов своей жизни. Как-то раз зимой, когда ему было семь лет, бабушка, продавщица воздушных шаров, которая воспитывала его после смерти родителей, привела его в кафе на Бульварах. Они уселись у камина, и, напившись шоколада со сладостями, Максанс уснул.