ПАПА-БУДДА - Энн Донован

И я тоже отплясывал. Лиз выглядела просто бесподобно, а ди-джей заводил музыку тех времен, когда мы были молодые и только начали встречаться. Я не могу сидеть спокойно, когда слышу «New Rose»: «Is he really going out with her?» - и этот безбашенный рифф, - и все, я, слетаю с катушек. Понятное дело, эту вещь в самом начале Джон заказал — «для родного брательника». Мы принялись с ним, обнявшись, прыгать по залу. Наконец мне удалось вырвать Лиз из лап этого психа Алекса, и я попросил ди-джея поставить для нас «Shake Some Action». Когда общаешься с людьми так и хочется промочить горло, так что я хлестал пиво кружку за кружкой. Потом - «Vicious», Лу Рид — самый любимый музыкант Джона. По мне, он малость старомоден, но Джон обожает эту вещь — мы подростками под эту пластинку сходили с ума, носились по всей комнате. И вот он схватил меня и вытащил в центр зала — мы, кажется, заняли столько места, что всех разогнали. Мы горланили вовсю, Джон тряс своим тучным задом, будто какая поп-звезда из Нью-Йорка, а народ хохотал, подбадривал нас и хлопал; в конце концов, мы врезались друг в друга, так что чуть не грохнулись, а потом Джон стоял, опершись на меня, и повторял без конца: «Видите этого парня? Это мой брательник, и я люблю его, черт меня дери. Слышите? Брательник, я, на хрен, тебя люблю».

— И я тебя, на хрен.

А потом все закружилось, и я очутился на полу.

На следующий день я не мог подняться до двух часов дня. Проснулся часов в одиннадцать и чувствую: все болит, будто меня избили. В голове шумит, как на стадионе, руки-ноги ломит, в горле пустыня какая-то — сухо и жарко. Лиз рядом не было, но, видно, она услышала мои стоны: через минуту дверь приоткрылась, и показалась ее голова.

— Ты живой?

— Не знаю. Господи, сколько же я вчера выпил?

— Я почем знаю, не считала.

— Как же мне плохо. Последний раз так было… даже не помню когда…

— Хочешь чаю?

— Нет, милая, не сейчас… Может, потом.

— Как насчет «Айрн Брю» с «Резолвом» ?

— О, вот это ближе к делу.

Через пару минут она вернулась со стаканом и бутылкой в руках. Я залпом опрокинул «Резолв» и глотнул лимонаду. Во рту стало прохладнее.

— Спасибо, Лиз. Ты сама как?

— Представь себе, нормально. Когда мы пришли домой, выпила пару таблеток парацетамола — видно, подействовало.

— Даже не помню, как мы домой добрались.

— Неудивительно.

— Господи, все так плохо?

— Не переживай. Ты не один такой, никто теперь ничего не помнит.

Она встала и направилась к двери.

— Мы с Энн Мари на мессу. Маму с собой прихватим, потом попьем у нее чайку. Ты как?

— Уже почти чувствую себя человеком — эта шипучка просто волшебная штука. Может, к вашему приходу высплюсь и совсем оклемаюсь.

— Отлично. Тогда до вечера.

Около пяти позвонил Джон.

— Ну и как ты там? Пришел в себя после вчерашнего?

— А то как же.

— Обедал уже?

— Съел пару бутербродов. Но охотно смолотил бы порцию карри.

— Я так и думал. Хочешь, мы с Тришей возьмем еды в ресторанчике и заявимся к вам?

— Давайте. Пойду спрошу у Лиз, что ей заказать.

— Я захвачу кассету. Мы сами еще не смотрели.

— Какую кассету?

— Вчера, помнишь, снимали на видео.

А я и забыл, что вечеринку снимали. Кто-то из приятелей Джона купил себе маленькую видеокамеру и весь вечер носился с ней, тыкал нам в лицо и просил сказать пару слов об имениннике.

— Уже готово?

— Эту штуку просто к телевизору подключаешь - и смотришь.

— А, надо же.

— А как думал? Или Мартин Скорсезе это все должен монтировать?

— Нет, но я не думал, что все так просто.

— Ну так, сынок, на дворе почти двадцать первый век.

Все оказалось куда хуже, чем я мог себе представить. Все сидели в гостиной перед телевизором и смотрели, как мы с Джоном строим из себя полных идиотов. Я помнил, как мы танцевали под Лу Рида, как брат говорил, что любит меня, и как мы упали. Но дальше, должно быть, я совершенно вырубился, потому что вообще ничего не помню. Оказывается, ди-джей поставил «Brass in Pocket», вещь Pretenders, и мы с Джоном заплясали под нее, при этом кривлялись и скакали, как последние недоумки. Когда дошло до слов «ты меня заметишь, я пущу в ход пальчики» и там прочее, мы все это обыграли, а потом я заорал: «Я пущу в ход задницу!», спустил штаны и выставился в объектив. И вот он, пожалуйста, крупным планом — мой зад, с двумя прыщами на левой половине. Джон жмет на «стоп», и все умирают со смеху.

— Поздравляю, Джимми, ты стал звездой экрана! И показал себя с лучшей стороны.

— Да уж, это на века…

— Джон, давай дальше. А то я зад его не видела! Еще по телеку смотреть не хватало.

— Ты разве ничего не помнишь?

Я помотал головой.

— Слава богу, детей отправили по домам. Да, задница Джимми – это страшней любого фильма ужасов…

Энн Мари… Я забыл про Энн Мари. Ее в тот момент не было, но теперь вот есть эта запись — как быть? Ей ни в коем случае нельзя это видеть. Она вспомнит, что вечеринку снимали, и что я скажу? «Нет, тебе нельзя»? Тогда она точно что-то заподозрит. И дело-то не в том, что я выставил зад — над этим она просто посмеется. Дело вообще во всем. Такая пошлость. Напился как свинья, ползал на карачках, едва ворочал языком — и все это снято на пленку. На вечеринках-то это обычное дело: надираешься в стельку, потом все забываешь — а если и вспоминается чего, то словно в тумане, так что особо не мучаешься, - да и чего мучиться, ведь все были такие.

Но когда тебе двенадцать, а твой отец ведет себя как полный кретин… Я не мог на это смотреть. А всем, похоже, было очень весело. Даже Лиз.

— Что стряслось, Джимми? Чего такой мрачный?

— Он думает, жаль, гример не напудрил попку, а то эти прыщики…

— Не смешно.

— Да брось ты, капля клерасила — их как ветром сдует.

— Не смешно.

— Где ты посеял чувство юмора? Парень, ты упился в дым. Все упились.

— Отвратительно все это.

— Ладно тебе, мы все пьем и ведем себя как придурки. С тобой бывало и не такое. И со мной, кстати, тоже.

— Но на пленке - это другое дело.

— Слушай, по каналу «Скай» эту пленку никто не крутит.

— Если бы Энн Мари осталась дома, она бы это увидела.

— Она могла увидеть весь этот номер еще вчера, если бы ушла чуть позже.

— Не напоминай. Меня уже тошнит.

— Это желудок отходит после вчерашнего. Завтра будешь как огурчик.

Я встал с дивана.

— Не могу поверить. Вы так себя ведете, будто ничего не случилось.

Я нажал на кнопку и вынул кассету. Подержал ее в руке.

— Кассета одна?

— Пока одна. Питер сделает еще парочку, но он отдал мне исходник, чтоб мы посмотрели прямо сегодня.

На каминной полке лежали ножницы. Я вскрыл кассету, вытащил пленку — длинная черная лента с шуршанием упала на пол, - взял ножницы и начал ее резать.

Джон вскочил и попытался выхватить у меня пленку, но было поздно. Я поднял пленку над головой, и он стал выкручивать мне руку.

— Джон, осторожнее: ножницы!

Триша пыталась его оттащить. Лиз, опешив, смотрела на нас.

— Ты что, черт возьми, делаешь? Это моя пленка, моя.

— Не хочу, чтобы моя девочка меня видела таким. Пусть никто никогда больше это не видит.

Я оттолкнул его и снова стал резать, вытягивать пленку и резать, пока не искромсал на кусочки.

Джон сидел на полу. Триша обнимала его одной рукой.

— Идем, Джон, идем.

— Джон, прости ради бога. Триша, я не знаю, какая муха его укусила.

— Ничего. Потом поговорим.

Лиз проводила их до двери, а я побрел в кухню и выкинул остатки пленки в мусорное ведро. Потом пришла Лиз.

— Что все это значит?

Она не сердилась, просто недоумевала, но говорить я не мог.

— Пойду подышу свежим воздухом.

— Джимми, осторожнее…

— Я в порядке. Просто пойду прогуляюсь. Скоро вернусь. Пока.

Сперва я шел куда глаза глядят. Как в тумане. Опустив голову, смотрел на серый, мокрый асфальт под ногами, на размытые огни машин, проносившихся мимо. Шагал по Мэрихилл-Роуд мимо пабов, из которых доносились голоса и смех, — они словно затягивали, приглашали войти. Но как раз спиртное виной тому, что я натворил. Пленку-то я уничтожил, больше никто ее не увидит, но из собственной головы ничего не выкинешь. Все возникало в моей памяти снова и снова, и, наконец, я остановился и обхватил голову руками, словно хотел выдавить эти мысли оттуда. Так и стоял, прислонившись к стене. Какая-то старушка подошла ко мне и тронула за руку.

— Тебе плохо, сынок?

— Нет, все нормально.

— Точно? Тебе лучше бы домой.

— И то верно.

Домой. Но я не могу вернуться домой, к Лиз – не знаю, что ей сказать. Она, конечно, спросит про видео, спросит, в чем дело, может, станет на сторону Джона. Чего я никак не пойму — почему все ведут себя так, будто ничего не случилось, будто это обычное дело? Нет, вернуться не могу. Я зашагал по дороге в город. И где-то в глубине души я, наверное, знал, что приду в Центр.