Устав соколиной охоты - Михаил Успенский

– А-а, вот оно что! – вскричал самодержец. – Так это вы, сукины дети, голяком из речки выскакивали! Это вы моего любимого кречета погубили! Вы коней перепугали! Да вы мне не только коней, вы мне людей перепугали! Сокольники мои, сказывают, и во сне от водяников спасаются, ходят под себя! Да сам-то я… – Тут государь осекся, потом собрался с силами и продолжал: – Спасители! Вот уж воистину – лекарство пуще болезни!

– Виноваты, государь! – упал в ноги Авдей.

– Это паны проклятые все! – упал в ноги и Васька. – Мы, государь, не тебя, панов пугнуть хотели как следует, чтобы и дорогу в наши края забыли… Смилосердуйся, для тебя старались…

Романов потрогал соколиные головы ногой.

– Афоньку Кельина, сокольника, куда дели?

Мымрин поднял голову:

– Не трогали, как Бог свят, не трогали!

Государь помолчал, походил по горнице.

– Ин ладно, – сказал он наконец. – За ляхов-злодеев я вас награжу: не велю казнить смертью.

Соколы и тому были рады.

– А вот за кречета моего любимого, – продолжал государь, – я с вас крепко взыщу. Так взыщу! Ступайте в театральную хоромину и скажите немчину Грегори, что государь-де отдает ему вас головой. Пострадайте для потехи государевой.

– Государь-надежа! – взвыли соколы разом. – Лучше Ефимке отдай, только не немчину Грегори! Уморит он нас, а нам еще клад искать!

– А это уж как хотите, – сказал царь. – Да Ефимку вовремя помянули: дорогой к нему зайдете, пусть всыплет вам по двадцать пять горячих. Скажите – я велел.

Глава 10

Всего было много у Алексея Михайловича. И диковинные растения в садах в Измайловском росли, и заморские звери в клетках бегали. Даже китайские золотые рыбки и те в хрустальных вазах плавали, дохли, правда, часто.

А потом решил государь, что не худо бы на Руси театральные действа начать представлять. Вон у Лудовикуса во Франции – куда ни плюнь – театр на театре. Молиер, сказывают, какой-то насмешничает.

Когда-то, во время оно, повелел государь всю скоморошину на Русской земле разогнать. Гудки, жалейки, сопелки, домры, бубны, хари и машкары мерзостные были преданы огню, а скоморохов поставили в батоги. Так то скоморохи. Потому за каждой ватагой человека не пошлешь проверять, что они там представляют. А они известно что представляют – как холоп боярскую жену огулял, как пьяный поп обедню служит. От попа до боярина, от боярина… и молвить страшно! И то бывало, редко, да бывало.

А театр такой завести, чтобы на одном месте стоял, всегда под боком. Так-то не повольничаешь. И представления таковые давать, чтобы к вящей славе государевой способствовали.

Сказано – сделано. Нашли в немецкой Кокуй-слободе ученого лютеранского попа Ивана Грегори. Государь прямо так и сказал – или ладь театр, или ворочайся в свои немцы без штанов, как на Русь явился (батоги сами собой разумеются, как в этом деле без батогов).

Немцам на Руси такое житье было, что уходить без штанов пастору Грегори ну никак не хотелось.

Построили хоромину, набрали и артистов – школьных детей. Они потом государю челом били: «По твоему великаго государя указу взяты мы, сироты твои, в камедию, и ноне нас в школе держат и домой не отпущают, а твоего жалования, корму нам ничего не указано, помираем голодною смертию. А мы, холопы твои, учимся денно и нощно под караулом».

Может, жалование какое и было, и корма были, но вряд ли бы они через немцев прошли. Если уж взялся пастор Грегори, так уж, наверное, не за так.

Показали первую комедию – «Артаксерксово действо». Десять часов отсидел Алексей Михайлович, глядя на сцену. Ну да ему не привыкать было – на приемах сидеть не меньше приходилось, а на пирах и говорить нечего.

Добром, конечно, в артисты никто не шел, а попадали туда примерно так, как соколы наши: служба государева, и все тут. Один с соколами возится, другой комедию представляет, и все при деле.

…Немчин Грегори посмотрел на Авдея с Васькой сквозь стекла на носу:

– Сафтра будем тафать комедиум «Бахус унд Венус». Бахус дер готт пьянства есть, ферштеен?

– Дело знакомое, – сказал Авдей.

– Венус – либе, люпофь есть, ферштеен?

– Натюрлихьяволь! – отличился Мымрин.

– Нун, гут, – сказал пастор. – Роль Бахус занят. Роль Венус тоже занят. И занят роль Купидон. И роль шут, и роль вестник, и роль бордачник – все роль занят. Есть роль пьяниц лежащих. Вы лежать рядом с бочка Бахус. Как Бахус вставать с бочка, вы кричать: виват Бахус! Это значит многолетие, зо? На сцене не говорить, не вставать, лежать якобы пьяный, ферштеен?

– А что, дело знакомое, – улыбнулся Васька. – Отчего и не полежать для дела? Можно и выпить, чтобы вовсе похоже было.

– Но, но, но. Тринкен ферботен. Если вы пить комедийный хоромина, я посылать вас кат Ефимка. Это есть палач. Аллес.

Аллес так аллес. Соколы вежливенько попрощались со строгим немчином и пошли восвояси: нужно было выспаться перед завтрашним действом.

– Вот это попали из огня да в полымя, – сказал Авдей. – Ну как нас кто-нибудь узнает? Срам-то, срам-то какой!

– Государева служба – срам?

– Разве ж это служба – пьяным валяться? Так-то всю жизнь бы служил государю верой и правдой, да только не в комедийной хоромине. Люди узнают – смеяться будут!

– Не узнают, – сказал Василий. – Немчин толковал, что всю лопоть казенную выдадут. А хари мы себе углем да свеклой вымажем, будто месяц из кружала не вылазили, и не узнают…

…На самом хорошем месте сидел, конечно, государь-царь. Бояр в хоромину набилось видимо-невидимо, почитай, вся Бархатная книга собралась. Женщин не было – не положено. Только на галерее, за деревянной решеткой, сидели царица Наталья Кирилловна и ее мамки-няньки.

Зазвенели медные трубы, давая знать, что действо вот-вот начнется. Соколы лежали на своих местах. Немчин, к слову сказать, похвалил их намазанные хари и сказал даже, что будет просить государя, чтобы Ваську с Авдейкой навсегда перечислить в актеры. И ведь перечислят, думали соколы, коли не найдем Щура и клада. Да хорошо, если только в актеры, а не в каторжные…

Трубы зазвенели вдругорядь. Авдей лежал и тихонько причитывал:

– Соромно мне, Вася! Совестно!

– Терпи! Соромно ему! Нас таких тут сорок, и всем соромно.

– Лежим, а вор, может, клад наш берет!

– Молчи!

Третий раз грянули медные трубы. Вышел молодой паренек (соколы узнали его, это был сын лекаря Блюментроста) и начал читать вирши:

По всей вселенной, во все мира страны,Где свет солнечный бывает виданы,Где солнце восходит и где западает,Всякая страна царску славу знает.

Вирши были длинные, Авдей несколько раз принимался засыпать с храпом, но Мымрин спасал его, пихая кулаком. Наконец, началась и сама комедия о Бахусе и Венусе. Четверо дюжих служителей вытащили на сцену бочку ведер на сорок, а на бочке мужика, как бы голого, но всего как есть увитого настоящим плющом. И пошла комедия.