Дом Морганов. Американская банковская династия и расцвет современных финансов - Рон Черноу

"золотой комнате" на углу Уильям-стрит и Биржевой площади. Цены на золото скакали при каждой новой победе или поражении армии Союза. Пирпонт и его компаньон попытались подтасовать рынок, отправив на пароходе большое количество золота, и заработали на этом 160 000 долл.

Если Пьерпонту казалось, что его развращает шумный Уолл-стрит военного времени, он мог быть и неожиданно нежным. В 1861 году, в год "дела о карабине Холла", Пирпонт, которому тогда было двадцать четыре года, завязал причудливый роман с Амелией Стерджес, хрупкой девушкой с овальным лицом и волосами, разделенными посередине, которую Пирпонт знал уже два года. Ее отец покровительствовал художникам школы реки Гудзон, а мать была прекрасной пианисткой. Когда Пьерпон женился на Мими в гостиной семейного особняка на Четырнадцатой улице, у нее уже была последняя стадия туберкулеза. Пьерпону пришлось нести Мими по лестнице и поддерживать ее во время церемонии. Гости наблюдали за этой виньеткой издалека, через открытую дверь. После церемонии Пьерпон отнес невесту в ожидавшую его карету.

У них был трогательный, хотя и странный медовый месяц: Пьерпон возил Мими по теплым средиземноморским портам, надеясь восстановить ее здоровье. Когда через четыре месяца она умерла в Ницце, Пьерпон был безутешен, и его благочестивое поклонение ей никогда не прекращалось. Когда впоследствии он купил свою первую картину, на ней была изображена юная фея, и он повесил ее на почетном месте над своей мантией. Возможно, опыт общения с Мими преподал Пьерпону неправильные уроки - страх перед своими лучшими порывами, необходимость подавлять в себе затаенный романтизм. Под строгим внешним обликом Морганы всегда оставались сентиментальным кланом, их публичная сдержанность часто вступала в борьбу с сильными личными эмоциями. Более пятидесяти лет спустя Пьерпонт в своем завещании завещал 100 000 долл. на создание дома отдыха для больных, названного "Мемориал Амелии Стерджес Морган". Даже его сын, Джек, считал память о Мими священной и подлежащей обсуждению только в тишине.

Наблюдая за безрассудными сделками сына и его удивительным выбором жены, Джуниус решил взять жизнь Пьерпонта в свои руки. Между Пьерпонтом и Джуниусом Морганом должна была возникнуть полная лояльность, но также и ожесточенная борьба воль. В 1864 году Джуниус организовал союз между двадцатисемилетним Пирпонтом и Чарльзом Х. Дабни, который был старше его на тридцать лет, для создания новой фирмы Dabney, Morgan and Company. Эта фирма, опираясь на капитал Джуниуса, должна была стать его нью-йоркским агентом. При этом он сохранял за собой окончательный контроль над выдаваемыми кредитами и выбираемыми клиентами. Предполагалось, что Дабни будет оказывать на Пирпонта поддерживающее влияние, и в течение следующих двадцати шести лет Джуниус поддерживал рядом с сыном умеренную фигуру отца.

В личной жизни Пирпонт также придерживался своей линии. В мае 1865 г. он женился на Фрэнсис Луизе Трейси-Фанни, как ее называли, дочери успешного адвоката Чарльза Трейси, который впоследствии выполнял юридическую работу для Пьерпонта. Она была высокой и красивой, с розовым ртом. Она любила элегантные перчатки и серьги и выглядела вполне благополучной и респектабельной. Если Мими была временным помешательством, то Фрэнсис - возвращением к здравому смыслу. Однако именно Мими будет бережно хранить память о Пьерпонте, в то время как "практичный" брак с Фанни обернется фиаско, причинив ужасную боль им обоим. Безответное романтическое влечение Пьерпонта с годами только усиливалось, пока впоследствии не нашло другого и, как известно, разнообразного выхода.

Команда отца и сына Джуниуса и Пирпонта Морганов появилась на мировой банковской сцене в период феноменального роста банковского могущества. Мы назовем это время "эпохой баронства". Она совпала с появлением железных дорог и тяжелой промышленности - новых видов бизнеса, требующих капитала, далеко выходящего за рамки возможностей даже самых богатых людей и семей. Однако, несмотря на огромные потребности в капитале, финансовые рынки были провинциальными и ограниченными. Банкир распределял скудные кредитные ресурсы экономики. Только его "печать" гарантировала инвесторам надежность неизвестных компаний - в то время не было государственных органов, регулирующих выпуск ценных бумаг и проспектов эмиссии, - и он становился неотъемлемой частью их деятельности. Компании стали ассоциироваться со своими банкирами. Например, Центральная железная дорога Нью-Йорка впоследствии стала называться дорогой Моргана.

На этом этапе промышленной революции компании были динамичными, но крайне нестабильными. В атмосфере лихорадочного роста многие предприятия попадали в руки недобросовестных промоутеров, шарлатанов и биржевых манипуляторов. Даже дальновидным предпринимателям зачастую не хватало управленческих навыков, необходимых для превращения их идей в национальные отрасли, а кадров профессиональных менеджеров еще не существовало. Банкиры должны были ручаться за ценные бумаги, а в случае их дефолта часто оказывались во главе компаний. С наступлением эпохи баронства грань между финансами и торговлей стиралась, пока большая часть промышленности не перешла под контроль банкиров.

Имея такие рычаги влияния на компании, ведущие банкиры выработали свой стиль поведения и вели себя как бароны, которым клиенты платили дань. Они действовали в соответствии со сводом обычаев, который мы назовем "Кодексом джентльмена-банкира". Дом Морганов не только перенес этот кодекс из Лондона в Нью-Йорк, но и соблюдал его вплоть до ХХ века. Согласно этому кодексу, банки не пытались вести разведку и искать новых клиентов, а ждали, когда клиенты сами придут к ним с соответствующими представлениями. Они не открывали филиалов и отказывались принимать новые компании, если этот шаг не был предварительно согласован с их бывшим банкиром. Идея заключалась в том, чтобы не конкурировать, по крайней мере, не слишком открыто. Это означало отсутствие рекламы, ценовой конкуренции и переманивания клиентов у других фирм. Такое положение дел было выгодно устоявшимся банкам и ставило клиентов в зависимое положение. Но это была стилизованная конкуренция - мир обнаженных рапир, а не картель, как часто кажется. Изящество поверхности часто не позволяло критикам увидеть порочные отношения между банками.

Не меньше, чем промышленникам, банкиры диктовали условия суверенным государствам, а страны, как и компании, имели своих "традиционных банкиров". Бенджамин Дизраэли писал о "могущественных ростовщиках, от решения которых иногда зависела судьба королей и империй". Остроумное двустишие Байрона утверждало, что "каждый заем... усыпляет нацию или расшатывает трон". Банкиры получили такую власть потому, что многие правительства в военное время не имели сложного налогового аппарата для поддержания боевых действий. Торговые банки выполняли функции эрзац-казначейств или центральных банков до того, как управление экономикой стало государственной обязанностью. Лондонские банки не предоставляли собственных средств в долг, но организовывали крупные выпуски облигаций. Вступая в тесные сговоры с правительствами, они приобретали ауру квазиофициальных лиц. Джозеф Вексберг (Joseph Wechsberg) на сайте назвал торговые банки, работающие "в сумеречной зоне между политикой и экономикой". Это была территория,