Огородник и его кот - Дмитрий Володихин

– Стойте! Да стойте же вы! Это неподчинение офицеру!

Но больше народу Огородника послушалось. Я послушался, и Боунз послушался, и Полина, и Мойша Кауфман, и Гвоздь, и еще от Вольфа олдермен Петер отцепился, с нами побежал, и еще Яна заводская, и еще Джон Филд, и молодой парень, которого я не видел ни разу.

Вот, добежали, чуть только с ног не падаем.

Ой-ой!

У хибары полкрыши нет, а что осталось – дымится, и огоньки под дымом ходят. И в стене дыра большая, даже не дыра – дырища. А у дырищи копошатся людаки. Много же их, очень много, целая толпа людачья!

Огородник кричит:

– Огонь!

И мы все прямо по куче людаков палим! И я палю – с одного ствола, потом с другого! Я пока перезаряжаю-перезаряжаю, никак в ствол заряд не лезет, почему так? Я его толкаю пальцами, а он не лезет… Неровные они. И все вокруг стреляют, палят, а людаки к нам бегут. Ай! Как ужасно! Они не как люди, они как кузнечики прыгают, или вот еще бывают боголомы… Точно людаки как боголомы на нас… Упал один! Подбили его, да. А у меня заряд все никак не лезет…

И тут – р-раз! Я заряд выронил. А один людак прямо на меня прыгнул, я с краешку стоял… Вот он совсем рядом. Я ружьем его – бам! – по руке… ну, по лапе, опять – бам! Прикладом. И он меня чем-то тоже отшвырнул… Все, сейчас убьет! Я лежу, он надо мной…

Вдруг голова его, людачья, брызгом во все стороны разлетается, а он на меня падает. Прямо на меня.

Оох!

Я отскочил. И даже дробовик не потерял. Другой заряд засовываю. Кто ж меня спас? Вроде, Гвоздь. Спасибо ему огромное! Отстрелил голову гаду…

– Вперед!

Все, я зарядил один ствол. Смотрю, куда стрелять, куда вперед идти… А людаки-то, разбегаются! К седловине бегут, на Равнину хотят, обратно! А многие уже совсем не бегут никуда, они лежат, мы их поубивали. Да, много таких. Доскакались. Допрыгались.

Огородник к хибаре людей ведет, и я за ними пошел. Все тут наши? Нет, не все. Мойшу Кауфмана я не вижу.

– А Мойша где? – я у Боунза спросил.

– Убит.

Огородник у дыры остановился, которая в стене, и кричит:

– Если жив кто-то из наших, отзовитесь! Не стреляйте по нам!

А оттуда – только мычание и кряхтение.

– Это Огородник и еще наши…

Опять мычание и кряхтение. Потом оттуда доносится хрипло так:

– Быстрей!

И я говорю:

– Вроде, Таракан…

Огородник внутрь сунулся, а потом и Гвоздь за ним, и Полина. А потом – я.

Внутри все в крови, сплошная кровь. Рябой Джон лежит, совсем мертвый, у него лицо прострелено. И Сэм с Холма лежит, он живой, это он мычал. За руку схватился за свою, из руки кровь хлещет. Протез лежит, а у него та нога, где у него как раз протез-то и был, оторвана, а вторую ногу ему людак грызет. И Протез лежит белый-белый, не шевелится. Еще два людака лежат мертвые или почти совсем мертвые – не шевелятся тоже. Чужой человек рядом с ними лежит, наверное, бандит. А Таракан и здоровый людачина в углу возятся. Таракан ножик ему в плечо вгоняет и кряхтит от натуги, а людак одной лапой ножик из плеча тащит, а другой лапой Таракана душит.

Я эту всю гадость одну секунду видел. Но на всю жизнь запомнил.

Гвоздь с Полиной – раз! раз! – застрелили обоих людаков: и на Таракане, и на Протезе. Таракан на нас глядит, глаза у него дикие, ужасные, я даже отвернулся. А потом он принялся хохотать. Очень громко. Хохочет-хохочет, никак не остановится. Полуголый, вся одежда на нем разорвана, кровь из царапин цедится, лицо перепачкано у него чем-то, а он все хохочет. Огородник ему:

– Встать!

Таракан, вроде, успокоился. Встает.

– Где Капитан?

– Прорыв… где Труба… затыкает… А тебе… Огородник… век не забуду… Считай… должен.

– Потом сочтемся. Почему Вольф…

Таракан Огороднику договорить не дал, Таракан сказал, чем Вольфа его, Вольфова, мать родила. Я Вольфову мать знал, это была хорошая женщина, совсем не грубая. Она так неприлично сделать не могла.

– Ладно… – Огородник ему отвечает, – что дозоры на Первой и Второй Точках?

И Таракан ему быстро все говорит, будто бы начальнику. Уже совсем в себя пришел Таракан.

Оказывается, на нашей, на Первой Точке, дозорной смене пришел конец. Там был Ахмед, и его сожгли из какой-то гадости. И еще там был Рябой Джон, он дополз до хибары, но в хибаре концы отдал. А на Второй что делается, никто не знает. Может, все живы. Хитрые, – говорит Таракан, – разбойники, не пошли по самому удобному месту, в обход пошли…

– Боунз, Филд и Дистроф! Останетесь здесь. Охранять караулку, дожидаться подкрепления. Старший – Боунз… Все, кто сюда еще доберется – твои.

Я только когда Огородник молодого парня Дистрофом назвал, вспомнил, кто это. Да.

– …Таракан, возьми с собой Капрала, Петера, Яну и Полину. Дуй Капитану на помощь. А ты, Гвоздь со мной. У нас особенная работенка будет.

Таракан добавлять ничего не стал. Ствол свой поднял и говорит:

– Слыхали? Двигаем отсюда. Живей мослами трепыхать!

И мы Капитана спасать побежали.

Ну, не побежали, потрюхали… Сил уже бегать никаких нет.

У самой Третьей Точки – дистрикт Труба. Маленький. Домов там старых, целых, для житья пригодных, много. Но селиться никто не хочет: уж больно близко к Равнине. Вот. Оказалось, правильно не хотят.

Там улица одна была, почти сплошь целая. Крэнстон-стрит называется. На ней целых четыре дома жилых, да. Она дальше к Поселку тянется, до Станции, а потом до Центра. Только от Станции она называется по-другому. Вот. И там как раз самая пальба. Мы до Крэнстон-стрит добежали, до ее угла со Сноу-роуд. Таракан за угол заглядывает, ругается. Я тоже выглянул…

– Ой-ой!

– Что там, Капрал? – у меня Яна спрашивает.

– Там их сто! Ну, или, может, пятьдесят. Но очень-очень много…

– Кого?

За меня Таракан ответил:

– Проклятых быкунов. Две твари трупами играются, две из огнеметов дом Тощей Сары поливают, остальные в других домах разбоем занимаются… Мама, если ты у них есть, роди каждого урода обратно!

А Яна ему:

– Ты дело говори, Таракан!

– Из Сариного дома кто-то из наших отстреливается. Мало того, напротив, где-то на крыше что ли, засели люди. Мразь, стрелки с Равнины, срань недоделанная… за нашим барахлишком пришли… Это точно люди. Садят из старого крупнокалиберного пулемета «Веллер-2100»… Каждый заряд при ударе срабатывает как осколочная граната… плюс разрыв дает очень высокую температуру, кто рядом стоят, те просто поджариваются. Для быкуна – слишком сложная техника…

– Что делать-то будем, Таракан?

– Надо отвлечь на себя внимание. Чтоб наши ушли оттуда… кто бы там ни засел. Может, тогда выживут: терранцы, по идее, с минуты на минуту будут здесь… Так. Выскакиваем и палим в упор, а потом обратно, за угол… во-он там спрячемся, там подвал со вторым выходом… На счет три… Ну, раз… два… три!

И мы выскакнули! Я только раз – бах! – потому что второй ствол не успел зарядить. Мы ж бегали. У Полины чего-то заклинило, она даже не выстрелила, сразу принялась заряд выковыривать…

Там не попасть никак нельзя. С огнеметом ходит очень большой быкун… этот… как Капитан говорил… быкун-конструктор. Три метра росту, наверное. Яна три раза бабахнула: у нее три ствола проволокой к деревяшке прикручены. Но вот она обратно из-за угла нейдет… Я уж опять один ствол зарядил, а она нейдет. И Таракан нейдет, он там ругается, и у него излучатель делает такой звук: шррх-шррх-шррх… И Петер нейдет.

И я тогда из-за угла выглянул.

И онемел.

Оох…

Стреляли мы стреляли, а только маленькому быкуну огнемет попортили, он сюда бежит как раз… И все. А большому быкуну, который конструктор, хоть бы хны. Зато он к нам повернулся, да. У него струя огненная прямо в Яну хлещет, а Яна бьется-бьется на земле, прямо как сухой листик в огонь попамший… Пулемет лупит теперь по Петеру, а Петер рядом с Яной дрыгается, земля вокруг Петера дыбом стоит, все рвется. А он даже не кричит. И только Таракан долбит и долбит по большому быкуну, а тот не падает и не падает…

Тогда струя огня переходит на него. Быстро так. Таракан роняет излучатель свой и весь горит. А все тоже не падает и ругается очень громко. Горит и ругается. А потом упал лицом вниз…

Я никак с места двинуться не могу. Вот. Полина кричит чего-то, я не пойму чего… Вроде, «сейчас»… А маленький быкун уже рядом как раз. Прямо в двух метрах, да! И я сам не понял как, просто у меня руки дробовик подняли и на курок нажали. Вся дробь ему в образину полетела. Он аж встал, головой вертит, лапами по щекам себя хлопает… Я хотел его ружьем ударить, ничего другого-то нет у меня. А он ружье мое схватил и сам меня по плечу шваркнул. Ах, как больно. Я упал. А он ко мне. Только головой все вертит и надо мной лапами машет, никак не прицелится, чтоб убить меня враз. Мне бы бежать, а тут ноги перестали меня слушаться. Вот. Как же так? Расползлись по земле, бечь не хотят. И я закричал:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!

Тут эта зараза точно прицелилась и прямо по больному плечу меня саданула… Может, на звук? Я вою, вою, а убежать никак не могу. Быкун надо мной машет, кровь из головы его во все стороны льется, наверное, глаза ему застит.