Лев с ножом в сердце - Инна Бачинская

— Все та же дверь! Почему преступник, уходя, не захлопнул ее? Почему оставил открытым сейф? Зачем вымыл бокал и поставил в сервант? При открытой двери не вижу в этом смысла.

— Я не… понимаю, — сказал Савелий, волнуясь. — Это ведь… такие мелочи… и бокал, и дверь. Я бы и внимания не обратил… Тем более на нем не было отпечатков пальцев. Как вообще пришло в голову… это… искать второй бокал? А про дверь он мог просто забыть… Я тоже забываю запирать… иногда.

— Бокал стали искать, когда предположили, что он пил не один, — объяснил капитан. — В нашем деле, Савелий, важна любая мелочь. А дверь… Поверь мне, Краснухин не только запирал дверь, но еще и замки проверял по десять раз. А почему преступник не закрыл… Не знаю. Спроси у Федьки. У него есть готовая теория, зачем. Он тебе подведет базу.

— А какая разница? Ну не закрыл, и что? Я совсем запутался, — признался Савелий. — Может, просто забыл?

— Э, нет! Незапертая дверь — это знак! — значительно произнес Федор. — Подумай сам, Савелий…

— Не понял! — удивился капитан. — Какой еще знак?

— Убийца подбрасывает улики, он играет. Он убрал бокал, прекрасно зная, что его найдут, но оставил открытой дверь…

— Что значит играет? — изумился Савелий.

— Мне тоже интересно, на хрен? — присоединился к нему капитан.

Федор медлил с ответом, подогревая интерес аудитории. Насладившись эффектом от своих слов, он сказал:

— Это вызов! Он не боится и не заметает следы. Он уверен, что обставит вас. Для него это игра!

Савелий и Астахов обалдело смотрели на Федора.

— Надеюсь, это шутка? — опомнился наконец Астахов.

— Конечно, шутка! Я пошутил. Так, мысли вслух. Не обращайте внимания.

— Доехала благополучно, целую, твоя крыша, как говорит моя Ирка, — сказал капитан. — Знаешь, Федор, я думаю, ты правильно сделал, что подался в философы. Я вообще не понимаю, как эта наука в принципе могла до тебя существовать.

— Я тоже не понимаю, — скромно признался Федор. — Кстати, на кладбище я обратил внимание на мужчину… Здоровенный парень, небритый, плохо одет — слишком тепло, не по сезону. Явно вернулся из заключения, таких за версту видно. Сидел на скамейке у двойной могилы, возможно, родителей…

— Ну и что? — капитан настороженно смотрел на Федора.

— А то, что я увидел его еще раз, когда мы через полчаса вернулись на то же место. Савелий, как Ариадна, три часа таскал меня по кладбищу.

— Какая еще Ариадна? — спросил подозрительно Астахов.

— Одна греческая девушка, которая пряла нитки и дарила клубки знакомым мужчинам. Да, так вот, увидел я его еще раз… неподалеку от того же места…

— А я никого не видел, — сказал Савелий.

— Ты был занят, — ответил Федор. — Искал тропу. А я, в отличие от тебя, смотрел по сторонам. И увидел.

— А при чем тут… этот человек? — пробормотал Зотов, присматриваясь к Федору, который, как ему казалось, весь вечер вел себя неадекватно.

— А то, мой друг Савелий, что он стоял уже у другой могилы, и выражение лица у него было такое… как будто он увидел привидение.

— А чья могила? — спросил Николай, невольно заинтересовавшись.

— Женщины по имени Максимова Ольга, отчество я прочитать не смог, помешала ветка. Скромный черный обелиск, крест. Женщина молодая, судя по фотографии на медальоне…

— Ну и что?

— Не знаю, — Федор пожал плечами. — Но уж очень выражение лица у него было… перевернутое!

— Какое? — удивился Савелий.

— Перевернутое. Потрясенное. Как у человека, увидевшего призрак.

Капитан застонал. Ему уже надоела кладбищенская тематика.

— Предлагаю тост за дружбу и взаимопонимание! — сказал он как припечатал. — Сколько можно про покойников?

Глава 5

Отчий дом

Павел Максимов расплатился с частником, который с облегчением рванул прочь так, что только шины заскрипели. Через минуту шум мотора растворился в глубокой тишине Посадовки, где Павел не был целую вечность. Где-то залаял потревоженный пес, и снова стало тихо. Здесь было холоднее, чем в городе. Неярко горел фонарь у продуктового магазина, облик которого не изменился за прошедшее время, разве что появились в витрине разноцветные импортные упаковки да бутылки кока-колы.

Он постоял посреди площади, привыкая. Глубоко вдыхал холодный воздух. Если в городе накрапывал мелкий дождь, то здесь, видимо, прошел ливень. Фонарь отражался в большой луже, и отражение его казалось опрокинутой луной. И облака здесь висели ниже, чем в городе. И пахло иначе — мокрой землей и молодыми листьями, а не асфальтом.

Павел свернул в знакомую кривоватую улочку. Маша права, строительство здесь шло полным ходом — терема перли из земли, как грибы. Двух-, даже трехэтажные, с башенками, колоннами, иллюминаторами вместо окон, они отгораживались от мира высокими бетонными заборами. Над входами горели светильники, ворота заперты наглухо. Улица заасфальтирована, даже фонари не разбиты поселковой шпаной, как бывало в его времена.

Родительский дом, казалось, стал меньше. Врос в землю, постарел, пока Павел отсутствовал. Он прятался в тупичке, где нет фонарей и тьма стоит кромешная. К счастью, ночь оказалась не абсолютно темной, несмотря на низкие облака.

Павел отворил калитку, пошел по выщербленной кирпичной дорожке. Ветка яблони мазнула его по лицу, оставив мокрый след, и он невольно рассмеялся. Дом возвышался перед ним темный, притаившийся, чутко прислушивающийся. Ему показалось, дом рассматривает его невидимыми глазами. «Это я, — сказал он. — Вернулся. Здравствуй!» В глазах защипало, что удивило его безмерно — Павел никогда не был сентиментальным.

Он поднялся по скрипучим ступенькам на крыльцо, достал ключ, на ощупь нашел замочную скважину. Ключ с трудом повернулся, издав громкий скрежет. Дверь тяжело подалась, из дома пахнуло холодом и сыростью. Он переступил порог, щелкнул кнопкой — рука сама нашла выключатель, по старой памяти. Свет брызнул жидкий, выморочный. Осветил какие-то коробки, всякий хлам, который немедленно наползает ниоткуда и заполняет брошенное людьми жилье.

Он споткнулся не то о грабли, не то о лопату; обрушил на пол, чертыхнулся. Грохот, подхваченный эхом, раскатился по спящему поселку.

В доме было сыро. Павел прошелся по комнатам — гостиная, спальня, еще одна, крохотная каморка, которую отдали ему, как старшему, чему Маша очень завидовала. Здесь, видимо, жил племянник — валялся забытый желтый медвежонок, да занавески были ярко-желтые, в зверушках. И еще одна, кабинет, как отец ее гордо называл. В ней когда-то жила Оля…

Павел с трудом приоткрыл перекошенную дверь. Об этой комнате, видимо, и говорил Юра. Той, где его вещи. Он стоял на пороге, удивленный, осматриваясь. Усмехнулся — у Юрика, оказывается, была здесь своя жизнь и свои тайны.