Как я учился в магической школе (Ученик поневоле) - Александр Олегович Курзанцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пауза затягивалась, вызвав легкие шепотки в толпе, когда взгляд Кхана наконец зацепился за витую раму на прислонённой к шкафу дверце. Нетвёрдым шагом приблизившись к ней, он ощупал пальцами пустой проем и произнёс неверящим голосом:
— Как же так?..
— Ты?! — от шипения Марны, казалось, задымился сам воздух.
Острые взгляды упёрлись в меня, и под сощурившимися до узеньких щёлочек глазами ректора я завопил, изрядно перетрухав:
— Оно само! Я же не знал, что дверца не выдержит, а оно как упадёт да как разобьётся!
— Оно не могло разбиться, — тут же резко (и откуда только стальные нотки в голосе прорезались?) бросил архимаг. — На нём такие чары были, что ему даже Армагеддон не повредил бы. И причём здесь дверца?
— Так я его к ней прибил…
— Прибил? — Кхан снова вгляделся в раму, коснулся пальцами шляпок торчащих гвоздей. — Прибил… прибил… — руки его задрожали. — Марна, проводи наших гостей. Мне тут надо кое-какую проблему решить, — наконец напряжённым голосом попросил ректор.
Напоследок бросив на меня уничижительный взгляд, старший преподаватель что-то прощебетала остальным и увела их вниз. Как только люк за ними захлопнулся, Кхан тут же создал воронку.
— Сергей Юрьевич, немедленно ко мне!
Хлопнуло, и ощутимо толкнув воздух в стороны, возле нас материализовался Глушаков.
— Вызывали?
Архимаг поманил его пальцем и преувеличенно ласково спросил:
— Сергей Юрьевич, я что вам говорил сделать с вашими антимагическими гвоздями?
— Спрятать подальше, — спокойно ответил тот, засунув руки в карманы халата.
— А вы?
— Спрятал пода… — тут Глушаков огляделся, и на лице его мелькнуло узнавание.
— Сюда? — на лице архимага прорезались морщины, а лицо устало осунулось.
— Да… — растерянно произнёс тот.
— Они? — Кхан ткнул в раму, а на трудовика, когда он вгляделся в неё, ни с того ни с сего напало заикание:
— Он-ни…
— О-хо-хох… — мигом постарев до своих (а сколько ему, собственно?) немалых лет, Зора Кхан, по-стариковски шаркая, подошёл ко мне. Я невольно сжался, предчувствуя недоброе, но он лишь материализовал взмахом руки небольшое резное кресло, в которое и опал, слепо глядя в никуда.
Немного погодя из вздыбившегося и пошедшего волнами пола вылезло ещё одно подобное сиденье, и к нашим молчаливым посиделкам присоединился Глушаков.
Дела мои были, судя по всему, аховыми. Но хотя бы убивать меня прямо тут никто вроде не собирается. Тем более, что вину можно смело делить пополам — гвозди-то с интересным эффектом вовсе не я изобрёл.
Вдруг Кхан встрепенулся и, негромко прихлопнув ладонью по столу, посмотрел на меня. Я вновь напрягся, но он только спросил:
— Остальные гвозди где?
Выдвинув нижнее отделение в тумбочке стола, я молча положил перед ним тряпичный свёрток, который под отчётливо жалостливый вздох трудовика тут же исчез где-то в недрах мантии ректора академии, после чего магистр опять ушёл своими мыслями куда-то далеко.
Тихо звякнуло, и в руках Глушакова, словно по волшебству (или не словно?), появилась пара гранёных стаканов, в которые из запотевшей бутылки с по-английски написанным названием «STOLICHNAYA» без промедления налилось грамм по двести прозрачной как слеза жидкости.
Всё так же находясь в прострации, Кхан рассеянно нашарил стакан с водкой и как есть, без закуски, залпом, словно воду, влил в себя. Тихонько крякнул, вытерев набежавшую слезу, и, молча поднявшись, пошёл к выходу, медленно истончаясь прямо на ходу. Буквально за пару шагов до люка его силуэт пропал окончательно, а вслед за ним точно так же истаяло и кресло.
— Расщепление собственного тела и перенос с точной сборкой в другом месте, — авторитетно заметил Сергей Юрьевич, успевший вслед за директором замахнуть свою порцию и теперь смачно хрустящие опять непонятно откуда выуженным огурцом. — Мастер, ничего не скажешь, это тебе не телепортация какая. Будешь?
Проследив за его взглядом, я увидел оставленный ректором стакан и согласно кивнул. Снова забулькало, повторно наполняя стаканы из той же бутылки, в которой, казалось, жидкости совершенно не убавлялось… но я уже ничему не удивлялся.
Глушаков оказался товарищем запасливым, и на свет появились сначала банка солёных огурцов, затем шмат сала с краюхой серого хлеба, и в довершение пучок зелёного лука, свежего, словно только что с грядки.
Тщательное нарезание всего этого богатства пусть и не до конца, но расслабило стянутые в напряжении нервы, как сделала бы это любая однообразная, не требующая навыков деятельность. А обжёгшая горло сорокоградусная привела в относительную норму болтающееся где-то на уровне плинтуса настроение.
Зажевав лучком, я соорудил и отправил в рот бутерброд из хлеба с уложенным поверх салом. Довольно замычал, показывая большой палец трудовику. Прожевав, сообщил:
— М-м, вкуснятина!
— Ага, — довольно кивнул тот. — Тёщино.
Я невольно улыбнулся.
