Прожитые и непрожитые годы - Вардгес Петросян

– Не время. – Потом вдруг совсем серьезно добавил: – А знаете, ребята, мы ничуть не изменились!

Остальные тоже посерьезнели, каждый задумался о своем.

Вот и кладбище.

Они сошли. Кто-то купил цветов. Помолчали, но недолго.

– Акоп – первый из нашего класса, что поспешил отправиться на тот свет, – говорит Каро.

– Вторым будешь ты. За Рубена, как за руководящего товарища, походатайствуют сверху, и он не скоро умрет, а когда умрет, похоронят его в Пантеоне.

– И на меня тоже не рассчитывайте. – произносит Карлен, – меня выдвигают. Левон станет великим писателем. Из одного класса пара кандидатов в Пантеон, неплохо, а?

– Одни мы с тобой в простых могилах, – говорит Каро Артаку.

– А могильщиком кто будет? – смеется кто-то.

– Могильщика пригласим из кинофильма «Гамлет».

Кругом надгробья, ограды, имена мертвых, есть и знакомые имена ‹…› были номера телефонов, адреса ‹…›. Сейчас это просто камни, ‹…› проверять, они ли лежат под могильными камнями, или…

– Памятники здесь другие, чем в городе, – замечает Рубен.

– И стены прочнее ‹…

– Представьте, чep… ‹…›…ет из нынешних семисот тысяч населения одного города никого не останется в живых. Знаешь – семьсот тысяч могил. Поставьте на минуту в рост эту цементно-базальтовую массу… Бр-р, страшно! Сколько земли даром пропадает!

– Прекратите, – сказал Левон, – нашли тему.

– Не вынесла душа поэта! – патетически произнес Каро.

Акоп умер восемь лет назад. Инфаркт. Кто бы подумал? Тихий был, добрый малый, краснел, если слышал брань. Его Медом прозвали. Учителя всегда ставили в пример остальным. Никто не понял, что с ним произошло после школы, но он стал совершенно другим человеком: стал пить, сквернословить, дебоширить дома, уехал куда-то, потом вернулся, перебрался в какую-то деревню, совсем ужаснулся, и вот однажды… За месяц до своей смерти он встретился с Каро. Акоп напился, пустил слезу. Похоронили его на скорую руку, кое-как.

– Богатый памятник и со вкусом, – сказал Рубек, показывая на соседнее надгробье.

– Завтра футбол, поедем? – спросил Артак. На могиле Акопа только металлическая плита,

изъеденная ржавчиной, буквы прочитываются с трудом: «Меграбян Акоп Саркисович, 1930–1959». Левон положил цветы, они казались сиротливыми на этой простой могиле.

– Скинемся ему на камень, – предложил Рубен.

– И в прошлый раз решали, – сказал Левон, – пять лет назад.

Они переглянулись друг с другом, вернее, всмотрелась в себя, как смотрят в колодец, в темноту, потом все снова уставились на могилу Акопа и словно повзрослели…

– Нет, что-то надо делать, стыдно, – сказал Карлен.

Левон подумал, что ничего они не сделают, разойдутся по домам и забудут. Сели кто где, воцарилось молчание.

– Что носы повесили? – сказал Каро. – Если доведется ко мне на могилу прийти, чур, рассказывайте анекдоты, разрешаю заранее.

– Анекдот Агабека, – ввернул Карлен. Это был любимый анекдот Каро, они слышали его раз сто.

Левон вспомнил директора школы, где работала Татевик, и усмехнулся.

– Серьезно, ребята, неудобно, что-то надо сделать! Поставим хоть простой камень, – сказал Рубен. – Левон, займешься?

– Левон соберет деньги и пропьет, – засмеялся Карлен.

– Потом нарочно умрет, чтоб не возвращать, – сказал Каро.

Наконец они ушли. Акоп остался, он будет здесь ждать, ему некуда идти. Со временем все ребята по очереди соберутся здесь, может, старость преобразит их, но ничего, он узнает их. Соберутся всем классом, и впервые будет тишина. Левон сморщился от видения этой неизбежной картины. Каро что-то рассказывал, все смеялись. Когда они успели повзрослеть? Рубен уже начал полнеть, Артак и Каро поседели, Карлен все еще подтянут, но в лице, в глазах усталость и забота.

Давно ли на переменах и после уроков они играли в пуговицы, заменявшие им мелочь, – дома не оставалось пуговиц, брюки закалывались булавками. Давно ли они ходили на рынок и смотрели в волшебный ящик с отверстиями по обе стороны… Чудеса в ящике показывал за пятак мужчина и при этом давал объяснения: «Первый – Лондон, столица Англии. Второй – Багдад, родина хурмы». И наконец: «Танцуют прекрасные девушки Греции! Это смотрите задаром». Их привлекали не девушки Греции, а хурма. Позже Девон побывал во многих странах, в той же Англил, Греции, но самым прекрасным было детское путешествие. Рубен с Карденом шли и о чем-то спорили, Каро и Артак смеялись какому-то очередному анекдоту. Когда они выросли и кто им вернет непрожитые годы детства?

У выхода с кладбища выпили воды из фонтанчика.

– Пока, Акоп.

– Умираю от голода, – сказал Каро. – Жена сказала: «Двадцать рублей забираешь, еще и обед попросишь?»

– Поесть бы где-нибудь, – сказал Артак.

– Едемте на Севан, в «Ахтамар».

Они набились в машину.

– Руб, спой ту песню, помнишь? Очень прошу.

– Сейчас лучше анекдоты, а песни – на Севане.

Все заговорили наперебой, точно стараясь отогнать грустные мысли, навеянные кладбищем.

– Навестим Вагика, – предложил Каро.

Вагик был в психиатрической больнице на Севане.

– Говорят, он вылечился и работает там завхозом.

Что случилось с парнем? Он единственный не голодал в военные годы, отец его был бухгалтером в воинской столовой, мать поварихой. Он носил пальто и коверкотовый костюм, был розовощекий. Как это произошло? Как они, полуголодные и полуголые, смогли выдержать в те трудные годы, а Вагик нет?… Сколько они измывались над ним, обливали одежду чернилами, таскали у него завтраки, тетради!

– А помните, как мы наелись у Вагика?

Еще бы не помнить! Их было двенадцать ребят. Съели все подчистую, что было в доме. Потом с неделю у всех болели животы, а Артака даже забрали в инфекционную больницу. Ужас, что только не вытворяли.

…И сегодня Вагик в психиатрической…

После дождя асфальт был мокрый.

Ребята все разом бурчали под нос какую-то мелодию.

– Левон, – сказал Рубен, – ты написал?

– Что?

– О наших самоубийцах.

– Ого, у вас есть и самоубийцы? – пошутил Каро. – Неплохо же ты руководишь районом.

– Молчи, – оборвал его Рубен, – не твоего ума дело.

– А то смотри, позвоним жене, – добавил Артак и спросил у Левона: – Что за самоубийцы?

– Прекратите! – оборвал их Карлен – Не на траурный же митинг мы собрались: сначала кладбище, потом самоубийство. Может, пойдем теперь в анатомикум на обед?

– Нет, еще не написал, – ответил Левон Рубену, – но напишу.

– Да-а, – протянул тот, – такая, брат, история. А я в той деревне ни разу не бывал раньше, представляешь?

– Сколько лет ты в этом районе?

. – В ноябре будет год.

– Удивительно.

– Значит, напишешь?

– Тебе бы не хотелось, да?

– Нет, что ты, не в том дело.

Ребята загалдели:

– Хватит!

– Сегодня ни о чем серьезном!

– В самом деле, надоело, всюду одно и то же – на собрании, на свадьбе, на похоронах, – хватит!

– Итак, решено, – заключил Карлен, – ни слова о политике, о работе…

– …и о трагедиях нашей истории, – дополнил Левон.

– И о женщинах, – сказал Каро, – точнее, о наших женах…

– В самом деле, устали, – сказал Рубен, – повеселимся. Ведь мы так редко бываем самими собой, а?

Левон незаметно оглядел товарищей. Старшему, Рубену, всего тридцать семь. И он устал? Все устали? Отчего устали, когда успели устать? Каро что-то запел, как всегда, фальшиво. Карлен закурил, а Рубен вдруг затянул;

Платком взмахнула у воротМоя любимая…

Рубен на три года старше, в девятом классе он дружил с девочкой из соседней школы; ему нравилось «просвещать» своих друзей, учить, как следует подойти к девушке, о чем говорить. В те годы занимались раздельно, мальчики совсем одичали, им не хватало смягчающего влияния девочек. Вот об этом ‹…› Рубен словно рассказывал им своей песней ‹…› – он закрыл глаза, песня увела его назад на девятнадцать – двадцать лет, голос Рубена теперь не тот что раньше, с хрипотцой, и он позабыл слова – сам их теперь сочинил. Ведь сколько прошло лет! Школа осталась без девочек, здание перегородили деревянной перегородкой, это было в шестом классе, девочки плакали, мальчики мрачно выстроились под стеной. И с тех пор учились раздельно. Перегородку приходилось часто ремонтировать, потому что ребята отбивали штукатурку и в переменки смотрели сквозь щель в коридор девочек. В старших классах сквозь эти узкие щели передавались записки, смешные и грустные, назначались свидания.

Рубен пел одну песню за другой, как будто для себя.

Первый бокал выпили молча, поминая Акопа.

– Значит, договорились, о серьезном – ни-ни, – сказал Карлен. – Ясно?

Они с трудом отыскали свободный столик в большом зале «Ахтамара», народу было полно, в основном молодежь, а внизу за окном голубел Севан.

После пяти рюмок Левон посмотрит на Севан и разочарованно махнет рукой: