Воздухоплаватель - Владимир Кунин

— А жаль! — рассмеялся Фарман. — Когда приедет Пьер принимать новый аэроплан?

— Анри, — Де ля Рош вынула из сумочки пудреницу и, глядя в зеркальце, провела пуховкой по лицу, — когда должен быть готов аппарат мсье Заикина?

— Понятия не имею, — легко ответил Фарман. — Когда справлюсь со всеми остальными заказами. Месяца через два-три... — И вдруг насторожился. Посмотрел на де ля Рош и спросил удивленно: — В чем дело, Кло?

— Он уже оплатил счет за постройку? — спросила де ля Рош, внимательно разглядывая свой нос в маленьком зеркальце.

— Да. В чем дело, Кло?

— Когда, вы сказали, будет готов мой аппарат?

— Через несколько дней...

— Анри, будьте же как всегда любезны и отдайте мой аэроплан мсье Заикину, — спокойно сказала де ля Рош и впервые посмотрела в глаза Фарману. — А я подожду эти два-три месяца.

— Вы сошли с ума, Кло! Вы не можете ждать так долго! Я слышал, что Леже заключил для вас очень выгодный договор на гастроли в Испании.

— Я тоже слышала об этом, Анри. — Де ля Рош невозмутимо спрятала пудреницу в сумочку. — Пожалуйста, передайте этот аэроплан мсье Заикину. Я вам буду очень обязана. Считайте, что я уступаю свою очередь.

— А как же гастроли в Испании? — растерялся Фарман. — Я не рекомендовал бы вам летать там на старом аппарате. Он уже достаточно изношен.

Де ля Рош поцеловала Фармана в щеку и улыбнулась:

— Мой дорогой мэтр, я так привыкла во всем следовать вашим советам, что ни за что не буду летать в Испании на старом аппарате. Я просто туда не поеду!

— Вы с ума сошли! Что с вами, Кло?

— До свидания, Анри, — нежно сказала де ля Рош. — Я была так рада вас видеть. И пожалуйста, напрягитесь и придумайте, под каким соусом вы через несколько дней сообщите мсье Заикину, что его аэроплан уже готов.

Несколько русских офицеров, Заикин, Ефимов и Фарман стояли около новенького аэроплана. Заикин был расфранчен и торжествен. В руках он держал свою роскошную трость с бриллиантами. Неподалеку стоял художник Видгоф и набрасывал с натуры аэроплан. С другой стороны аппарата фотограф устанавливал свою треногу. Около аппарата копошились Жан и Жак.

Фарман говорил, а Мациевич почти синхронно переводил Заикину:

—...только из глубочайшего уважения перед твоими спортивными заслугами господин Фарман нашел возможность ускорить постройку аэроплана.

Жан и Жак переглянулись. Жан ухмыльнулся, а Жак сплюнул.

— Мсье Фарман говорит, что он сам пролетит сейчас над полем, чтобы показать тебе все достоинства аэроплана, — сказал Мациевич.

Фарман улыбнулся и посмотрел на трость Ивана Михайловича.

Заикин перехватил его взгляд и тут же быстро проговорил:

— Ты, Лев Макарыч, передай ему, что я и слов таких не могу найти, чтобы выразить свою благодарность, а посему прошу его принять маленький презент...

И Заикин протянул Фарману трость. Мациевич перевел, и Фарман, уже искренне восхищенный, принял подарок.

Пока он любовался тростью, Мациевич тихо спросил Заикина, показывая на художника и фотографа:

— Иван Михайлович, дорогой ты мой, на кой тебе черт сейчас эти-то понадобились? И так на бобах сидим, зубами щелкаем.

— Лев Макарыч! Реклама — ух какая страшная сила! Может, я мужик и серый, и неграмотный, а только в этом я соображаю будь здоров!

— Мсье Заикин! Силь ву пле, — сказал Фарман и широким жестом пригласил Заикина занять пассажирское сиденье.

Он сказал еще несколько слов и любезно улыбнулся.

— Господин Фарман говорит, что он сам сотворит твое крещение.

— Батюшки-светы! — воскликнул Заикин и бросился к аэроплану. — Да неужто?! Эва, что моя тросточка-то наделала! Недаром за нее тысячу двести рублей плочено! Хорошо, что в ломбард заложить не успели!

Русские захохотали, зааплодировали. Фарман принял это на свой счет и вежливо поклонился.

Он сел впереди, Заикин — чуть выше, сзади. Жан и Жак принялись запускать мотор.

— Стой! — заорал Заикин. — Стой, тебе говорят!

Фарман испуганно обернулся.

— Снимай на карточку! — крикнул Заикин фотографу. — И чтоб все хорошо вышло! А то я с тебя шкуру спущу!

Фотограф засуетился. Фарман понял, в чем причина задержки, рассмеялся и с уважением посмотрел на Заикина.

Заикин похлопал Фармана по плечу, указал пальцем на аппарат фотографа и сказал:

— Гляди туда, сейчас птичка вылетит!

Фарман повернулся к фотографу, Заикин напружинился, выкатил глаза, и снимок был сделан.

Анри Фарман рассмеялся, сдвинул кепку козырьком назад, спрятал в карман трубку и что-то скомандовал Жану и Жаку. Мотор затарахтел, Заикин снял с головы котелок, трижды перекрестился истово и бросил котелок Жаку. Тот ловко поймал его и весело отсалютовал им Заикину.

Аэроплан покатился на взлетную полосу.

Сверху Заикин смотрел на поле, на ангары, на крохотные фигурки людей, жмурился от сильного встречного ветра и судорожно цеплялся за расчалки руками.

Фарман спокойно и уверенно управлял аэропланом. Время от времени он поворачивался к своему пассажиру и вопросительно смотрел на него.

— Формидабль! — кричал ему Заикин. — Так красиво, просто спасу нет! Я говорю: красиво! Жоли! Се тре жоли! Огромадное вам мерси, господин Фарман!

В Одессе, в кафе на Николаевской набережной, Куприн читал вслух письмо Заикина. Ярославцев, Нильский и Саша Диабели слушали серьезно и печально.

Голос Куприна был сухим и нерадостным:

— «...денег нет ни капельки. Что господа Пташниковы чеком выписали — того и на половину расходов не хватило. Хорошо, что своих было сколько-то, а то бы совсем беда. Заказал фотографии и афиши, потому как здесь делают их быстро и красиво. Чем платить — ума не приложу. Завтра в Париж поеду — чемпионскую ленту с золотыми медалями закладывать. А больше у меня ничего нет. Хорошо, что еще сильно помогает капитан флота Лев Макарович Мациевич. Тоже очень грамотный господин и душевный. Вроде тебя, дорогой мой сердечный друг Александр Иванович.

Пишет это письмо Коленька Горшков. Я ему говорю, а он пишет. А еще встретил я здесь госпожу де ля Рош. Оказывается, ее Клотильдой звать. По-нашему, значит, Клавдия, Клава... Она тут за новым аэропланом приехала. Ей Фарман наказал ждать три месяца. А мне из уважения, что я чемпион, сразу сделали. Ты, Сашенька, накажи Пете Ярославцеву, чтобы он к Пташниковым сходил и положение мое обрисовал. Пусть денег шлют, коли хотят на мне зарабатывать. Сам к им не ходи и дела с ими не имей. Помни, кто ты и кто они. А Петя Ярославцев со всякими привычен общаться. Пусть он идет. А еще поклонись Петру Осиповичу Пильскому и накажи ему, чтобы лишний раз не горячился. У него здоровье слабое. Сашу Диабели поцелуй и водки трескать ему много не давай, а то он свой талант вконец загубит. Сам себя береги и отпиши мне, что в цирке делается. А еще все господа русские офицеры, когда узнали, что мы с тобой люди не чужие, велели тебе низко кланяться. Обнимаю тебя, незабвенный ты мой друг, дорогой Сашенька, и желаю тебе здоровья и долгих лет жизни. К сему, ваш Иван».

— Иван... — с трудом проговорил Пильский, замотал головой и стряхнул набежавшие слезы.

— М-м-да... — Куприн еще раз заглянул в письмо и обвел взглядом друзей.

Все сидели подавленные.

В это время к их столику подошел не очень трезвый, помятый франтик с дешевой тросточкой в руке, и соломенным канотье на голове. Он изысканно поклонился и приподнял свою нелепую шляпку.

— Господин Куприн, я жутко извиняюсь. Я вам не собираюсь долго морочить голову. Что слышно от Ивана Михайловича из Франции?

Это было так неожиданно, что все оторопели. И только Пильский сразу же взорвался:

— А вас почему это интересует?! Вы, собственно говоря, кто такой?

— Я?.. — Франтик даже отступил на шаг от удивления. — Кто я такой?! Я — одессит! Вот почему это меня интересует!

В центре летного поля школы господина Фармана стояли два аэроплана. Около них суетилась группа учеников.

А на краю, около ангара, стоял третий аэроплан — Заикина. Иван Михайлович в кожаной тужурке и вязаной кепочке сидел на пилотском месте и сосредоточенно двигал рычагами. Внизу, у колеса, стояла Клотильда де ля Рош и что-то быстро объясняла ему по-французски, показывая кистями рук эволюции аэроплана.

Заикин напряженно слушал и делал судорожные движения штурвалом, чем приводил в отчаяние свою прелестную учительницу. Она уже горячилась, покрикивала на него и вдруг в какой-то момент села на колесо и попросту расплакалась. Заикин тяжело слез с аэроплана, огляделся — не видит ли кто — и угрюмо склонился над плачущей де ля Рош.

— Клава, а Клава... Ну, не обижайся, Клавочка... — прогудел он. — Ну, не понимаю я. Же не компран па... Понимаешь? Вот Лев Макарыч отлетает, придет и все мне объяснит. По-русски.

Де ля Рош вскочила, глаза ее блеснули гневом, и она указала рукой на пилотское сиденье:

— Анкор! Репетэ!..