Нерон. Царство антихриста - Макс Галло

В этом списке Агриппина называла Германика, Калигулу, Клавдия и Нерона, не стесняясь провозглашать последнего властителем, хотя Клавдий еще сидел на троне.

У кого достало бы сил спутать ее планы? Ведь Нерон, в одеждах, расшитых золотом, увенчанный лавровым венком, уже разъезжал по великому городу, с пышностью, какую могут себе позволить лишь выигравшие войну полководцы да императоры.

Казалось, что весь Рим был у ног Агриппины. Я слышал, как чернь выкрикивает имя ее сына, когда он, стоя в колеснице, запряженной четверкой, выпятив грудь и натянув поводья, мчится галопом и песок бьет фонтанами из-под копыт.

Его приветствовали и на виллах Авентина и Эсквилина, но это уже не были бедняки, мечтавшие о краюхе хлеба и бутылке вина или о горсти динариев за рвение, с которым они приветствовали его, сидя на скамьях амфитеатра.

Там, в богатых залах, украшенных статуями и настенной росписью, за столами, ломящимися под тяжестью фруктов, паштетов, мяса, сладостей и освещенными факелами, пламя которых играло в хрустале кувшинов с лучшими винами Италии, Испании, Галлии и даже Греции, теснились самые богатые и могущественные, самые образованные и утонченные граждане Рима: сенаторы, адвокаты, трибуны, поэты. Одни состязались в искусстве с Вергилием, Овидием, Цицероном и даже с Гомером и Фукидидом. По большей части это были выпускники греческой школы на Родосе. Другие были начинающими писателями, как, например, Петроний, Лукан или Марциал. Они оказались за роскошным столом благодаря таланту или протекции родственников и земляков из Испании и Галлии. У этих людей были гибкий ум, меткий глаз и язык острее бритвы. Провести их было невозможно. Они знали, что деньги — это кровь Рима, и чем их больше, тем с большим основанием ты считаешься гражданином этого города, тем больше у тебя свободы. И тогда ты можешь взять на службу десятки рабов, мальчиков и жриц любви, чтобы не скучать ночью.

— Если бы у меня не было моих маленьких сучек, что бы я делал по ночам? — вопрошал один из великих. — Они облизывают меня и засовывают свои язычки мне в уши, и я не слышу грохота колесниц и чудовищного шума, который так мешает спать в Риме.

Вокруг смеялись.

— У тебя только сучки или кобельки тоже есть?

— Мне годятся любые умелые языки. И я готов за них платить сколько нужно.

Кто-то шептал на ухо одному из молодых и алчных литераторов:

— Ты тоже хочешь быть богатым, чтобы покупать молодых рабов? Тогда становись адвокатом, это денежное ремесло. Сундуки Минервы набиты золотом.

И тут появлялся Нерон, брал в руки кифару и начинал декламировать своим приятным голосом. Все аплодировали.

Преклоняясь перед мудростью и строгостью Сенеки, я тем не менее упрекал его в том, что день ото дня он становился все более снисходительным и даже раболепным по отношению к Агриппине и Нерону. Прогуливаясь со мной в парке, Сенека мог долго говорить о системе верований в Египте, о великом Ниле, возле которого он прожил целых пять лет и познакомился со жрецом Херемоном. Подобно ему, Сенека стал придерживаться аскетизма; и тут же я слышал от него хвалу Агриппине и Нерону и рассказы о том, что говорил о них бог Аполлон, явившись ему во сне.

Этот сон учитель описывал подробно. Аполлон говорил следующее: «Красотою Нерон схож со мной. Его лик мягко рдеет, отбрасывая нежный отблеск на шею и развевающиеся локоны». И снова все аплодировали.

Агриппина небрежно напомнила, что свет Аполлона осенил ее сына в день его рождения.

Однако по части угодливости Сенеку явно превосходил Бурр, префект преторианцев, в обязанности которого входило также председательство в ассамблее, санкционировавшей назначение императора. Но то, что я мог простить простому солдату, обязанному Агриппине всем, совсем не вязалось с образом философа. Болтали, разумеется, что Сенека жаждал богатства, что он занимался ростовщичеством в Британии, владел поместьями в Италии, Испании, Египте и виноградниками в Сабинии, что он был самым знаменитым адвокатом и оратором Рима и дорого брал за свою работу.

Для меня же он был наставником, говорившим со мной о бессмертии души и в уединении парковой аллеи поверявшим мне свои сомнения. Он сравнивал свои верования с философией Филона Александрийского, изучал религию Моисея и даже учение Христа, этого распятого иудея, сторонники которого стали изгоями и в Иудее, и в Риме. Однако от Иерусалима до Тарса и даже в самом Риме секта Христа становилась все более влиятельной среди самых униженных, поскольку провозглашала равенство и проповедовала бессмертие души.

Я прерывал Сенеку и задавал ему вопросы.

Как же мог он, глядевший на мир глазами свободного человека, с таким жаром аплодировать Нерону и льстить ему, как самый растленный из любовников Агриппины? Как мог он уподобиться Палласу, вольноотпущеннику, которого осыпали почестями и деньгами за то, что он просил сенат низводить до положения рабыни всякую женщину, вступившую в любовную связь с рабом, но оставлять ее свободной, если хозяин раба знал об этой связи и разрешал ее?

Разве не такой же Паллас, или Бурр, или один из этих адвокатов, желая понравиться и подольститься к Нерону, попросил его — Нерон был принцем Молодости и консулом — быть судьей в делах которые они вели?

Сенека пожал плечами.

— Нерон станет императором, а я тебе уже говорил, Серений: мудрец принимает выбор богов и людей.

Подняв лицо к небу и помолчав мгновение, он добавил неуверенно:

— Нерон меня удивляет. Он слушает. Он учится. Ему не нужны помощники и советники, чтобы подсказывать имена граждан, с которыми он встречается. Он помнит все и всех. Он усвоил мои уроки. Ты слышал его речи в суде? — спросил меня учитель.

В процессе, который шел на греческом языке, Нерон защищал право жителей острова Родос на свободу и выиграл тяжбу. Очень удачно и к месту сославшись на троянские корни Рима, а именно напомнив, что царь Трои Эней был одним из предков рода Цезарей, он избавил троянцев от государственных пошлин. Затем, перейдя на латынь, в выражениях, по изяществу не уступавших речам Цицерона, он настоял на том, чтобы Болонье, сильно пострадавшей от пожаров, было пожертвовано десять миллионов сестерциев.

— Таков Нерон, — заключил Сенека. — И поскольку люди могут избирать императора лишь среди себе подобных, я выбираю Нерона.

И добавил, что время еще не пришло и самое разумное сейчас — подождать, пока боги призовут Клавдия к себе.

— Агриппина им в этом поможет, — прошептал я.

Сенека отшатнулся от меня.

— Серений, — заметил он, — произносить некоторые слова — все равно, что вскрывать себе вены. Мудрец сделает это лишь однажды, тщательно выбрав время. Не ставь свою жизнь и смерть в зависимость от твоего языка. Не говори, не обдумав все, как следует.

— Язык Нерона убивает, — ответил я.

Нерон только что обрушился с обвинениями на Лепиду, приютившую его ребенком после смерти отца: Агриппина не хотела видеть живыми свидетелей своей прежней жизни. Она выдвинула против этой честной женщины обвинения, которые, впрочем, никто из свидетелей не подтвердил. Тогда инициативу взял в свои руки ее сын. Опустив глаза, он говорил тихо, как на исповеди, так, что сенаторам пришлось напрягать слух, чтобы не пропустить ни одного слова. Он рассказал, что его тетка Лепида, когда он жил в ее доме, воспользовалась его юным возрастом, чтобы совратить и вовлечь в грех кровосмешения. Лепиду, утверждал он, не смутило то обстоятельство, что перед ней невинное дитя, которому она нанесла глубокую травму. Мать, хвала богам, сумела уврачевать эту рану, однако виновница должна понести наказание, в противном случае есть опасность, что она продолжит развращать юные души, вовлекая их в грех.

Лепиду изгнать, обобрать, умертвить!

— Таков Нерон, — закончил я свой рассказ.

Но Сенека, как и прочие римляне, восхищался принцем Молодости, таким прекрасным, таким юным, особенно по сравнению с этой развалиной Клавдием.

А ведь Агриппина специально уговаривала мужа почаще появляться перед публикой вместе со старшим сыном. Она чувствовала, что самим своим присутствием юноша подрывает авторитет приемного отца, уподобляясь солнцу, которое, восходя на небосклон, изгоняет с него тающую ночь.

И я наблюдал за всем этим, сидя среди горожан на склонах холма, возвышающегося над Фуцинским озером, воды которого по специальным каналам были отведены в реку Лири, чтобы напитать все шестьсот римских фонтанов. Это была затея Клавдия, и ему хотелось ее хорошенько отметить. Он поручил своему приближенному Нарциссу следить за строительными работами, а позже, когда все будет готово, устроить такое представление, который чернь запомнит надолго.

Девятнадцать тысяч рабов и смертников, исполнявших роли гребцов и воителей, погрузились на военные суда и разыграли на озере морское сражение на радость веселящимся плебеям. Сцена на воде была со всех сторон окружена плотами, на которых выстроились когорты и эскадроны гвардейцев-преторианцев на случай, если кто-нибудь из актеров попытается улизнуть.