Мы - истребители - Владимир Поселягин

По телевизору показали интервью одного из ветеранов, орденоносца и Героя Советского Союза майора запаса Костюченко. Он рассказывал про сорок первый год, где заработал награды орден Ленина и медаль «Золотая Звезда». Меня это заинтересовало, и я, бросив собираться на тренировку, сел на диван и с интересом досмотрел передачу до конца. Костюченко рассказывал, как он дрался гитлеровцами, как в одиночку подбил пятнадцать танков, в конце добавив:

«— …а командир орудия струсил. Бежал, подлец. И я… Я!.. В одиночку уничтожил эти танки…»

Я мысленно попроклинал того командира орудия и стал собираться, не ожидая, что история получит продолжение.

— Вячеслав, мы ждем, — отвлек меня от воспоминаний Архипов.

Прочистив горло, я обвел взглядом огромный зал, посмотрел в сотни вопросительно глядящих на меня глаз и, встав, балансируя на одной ноге, пока кто-то из санитаров не подал мне костыль, сказал:

— Про эту историю я забыл! Честно! Забыл. Когда мы прорывались через кольцо в немецком тылу, меня контузило гранатой, и я некоторые моменты из своей памяти потерял, но после того, как мне сказали фамилию этого… в общем, его фамилию, как будто что-то щелкнуло, и я вспомнил. Сомневался, конечно, когда подходил к нему, но вспомнил. А дело было так…

Эта история не просто воняла. Она смердела. На самом деле Костюченко, поставленный подносчиком снарядов, удрал при первом же выстреле по врагу и весь бой просидел в кустах. А когда увидел, что орудие накрыло разрывом, побежал в тыл и, явившись в особый отдел, заявил, что подбил пятнадцать танков противника. В одиночку.

Особисты, отправившиеся с ним на место боя, обнаружили сгоревшую вражескую технику, а на обратном пути наткнулись на раненого командира орудия. Оказалось, он не погиб.

Вот так и получилось, что трусу досталась награда, а настоящему герою — приговор трибунала…

По мере того, как я говорил, взгляды слушателей постепенно переходили с меня на лежавшего на полу Костюченко, который еще больше сжался в комок.

Наконец шум в палате настолько усилился, что меня уже просто не было слышно. По раненым красноармейцам и командирам пронеслась волна возмущения. В мерзавца полетели костыли, кружки, подушки…

— А ну тихо! — рявкнул Архипов. — Тихо! Товарищи, успокойтесь! Тихо!

Через некоторое время майору удалось немного успокоить людей, и он повернулся к лежащему Костюченко, который даже не пытался встать.

— Это правда?.. Поднимите его! — скомандовал Архипов санитарам.

Те подскочили к подлецу и рывком вздёрнули на ноги. Майор попытался посмотреть в глаза «герою», но тот, опустив подбородок, уткнулся в пол. Приподняв его голову ладонью, Архипов сумел поймать взгляд. Похоже, этого хватило.

— Тварь! — выплюнул майор. Даже я вздрогнул от его голоса. — Думаю, этого хватит. И так все понятно. Разберемся, — и сделал знак санитарам увести Костюченко.

Майор небезосновательно считал, что если я продолжу рассказ, то раненые просто порвут подлеца.

…В нашем мире эта история закончилась намного печальнее. Старший сержант Серебристый, отсидев два года, отправился добровольцем на фронт, отвоевал в штрафбате и вернулся домой с орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». А через много лет после войны увидел эту передачу.

Сердце ветерана не выдержало.

Но осталась его семья — жена, которая всё знала, дети, внуки. И они проспонсировали журналистское расследование. В результате которого в одной из центральных газет появилась статья, попавшаяся мне на глаза через некоторое время после репортажа.

Костюченко пустил себе пулю в лоб из наградного пистолета. Может, совесть не выдержала, может, еще что — уж не знаю, но о предсмертной записке он не забыл. Там все ПОДТВЕРЖДАЛОСЬ!..

Сейчас же этот урод стоял неподалеку от меня, повесив голову на грудь. Он был сломлен. Похоже, страх, что его разоблачат, что все узнают, как было на самом деле, постоянно подтачивал его. Именно поэтому в моём мире он застрелился, именно поэтому он сейчас стоял и смотрел в пол. Он понял, что все кончено…

— Товарищ майор, разрешите узнать, что было дальше? — попросил один из раненых.

Остальные его поддержали одобрительным гулом. Подумав несколько секунд, Архипов обвел взглядом зал, посмотрел на меня, продолжавшего потирать руку. Хотя бил я не так сильно, как хотел, однако рану всё равно растревожил. Еще раз оглядевшись, он с легким сомнением произнес:

— Ну хорошо… Вячеслав, что дальше было?..

Ковыляя к выходу, я слышал за спиной все нарастающий гул недовольства. Боюсь, как бы этого «героя» не расчленили — в госпитале были только фронтовики.

— Держите, — протянул я майору медаль, остановившись в коридоре и разжав окровавленную ладонь — так сжимал кулак, что острые лучи звездочки прокололи кожу, вызвав немалое кровотечение. — Я думаю, вы разберетесь с этим делом. Ее должен получить тот, кто действительно заслужил.

— А если его расстреляли? — спросил Архипов, принимая награду.

— Нет. Иванов сказал, что сержанта загрузили в машину и отправили в тыл. Жив он, должен быть жив.

По пути к палате я думал только об одном. Где был я и где шел тот бой. Дело в том, что дивизион дрался тоже в Белоруссии, только в трехстах километрах от места, где мы встретились с группой капитана Климова. С другой стороны, мало ли как швыряет людей война? И красноармеец Иванов, от которого я якобы услышал эту историю, вполне мог оказаться в тех местах…

Войдя в палату, доковылял до тумбочки и, открыв ее, достал памятную газету. Ту, где на фотографии стояли десять командиров моей дивизии с комдивом во главе. Когда я просматривал её в первый раз, меня сбили с мысли, но после этой встряски с липовым героем вспомнил капитана, адъютанта нашего комдива.

— Вот. — Я ткнул пальцем в фото.

— Вспомнил все-таки? — спросил майор.

Он заставал меня пару раз с этой газетой — я не оставлял надежды узнать капитана.

— Вспомнил.

— Рассказывай, — кивнул он.

«А что рассказывать? Что узнал этого обер-лейтенанта фон Лискова? Которого в свое время видел в инете? Что мне делать? А? Подскажи, майор. Как за уши притянуть эту историю? Я ведь не хочу, чтобы он вредил нам. Думаешь, я не знаю, кто на нас тогда диверсантов навел? Кроме него больше некому. Вот, блин, проблема на проблеме! И надо было мне вспомнить про него именно сейчас?! Хотя… Его можно неплохо пристроить под эту контузию. Хм. Ладно».

Лавочкин в палату не зашёл, он по просьбе Архипова остался снаружи, нам нужно было поговорить наедине.

— Я его видел с немецким офицером. Они о чем-то весело разговаривали. Только он тогда был одет в форму красноармейца и имел повязку на левой руке выше локтя. Судя по крови, там была рана.

— Где и когда ты их видел? — нахмурился майор.

— Двадцать второго, еще перед встречей с Васечкиным. Услышал чей-то разговор, направился в ту сторону, а там дорога. На ней «эмка» стоит, немецкий грузовик. У машин сидели пять бойцов, вокруг два десятка немцев. Еще офицер, вроде подполковник, и этот. Они отдельно стояли, разговаривали, смеялись даже. Я их за пленных принял, поясов-то не было. Ну я досматривать не стал, задом отполз и дальше пошел, потом где-то через час с Васечкиным повстречался. Все, что помнил, рассказал.

— М-да. Точно все? Ничего не забыл? — с легкой иронией спросил у меня Архипов, рассматривая снимок в газете.

— Вроде все, — ответил я.

Рана на руке у Лискова действительно присутствовала. Он получил ее во время захвата моста на участке прорыва группы армий «Север». Дальнейшие его следы теряются. Известно только о нескольких операциях в сорок втором и сорок третьем годах. Теперь было понятно, где он сидел — под прикрытием в одной из наших частей.

— Ты пока с Семёном Алексеевичем пообщайся, а я по делу отлучусь, — распорядился майор и, прихватив газету, пригласил скучающего за дверью конструктора войти. Почти сразу в дверь скользнула медсестра Маша с перевязочным пакетом, за ней забежала бледная Даша. Пока девушки осматривали ладонь и бинтовали ее, я наблюдал, как конструктор устраивается за столом и достает из тубуса свернутые в рулон большие листы ватмана.

Поглядев на Лавочкина, попросил кудахтавших надо мной девушек удалиться, хотя настроение что-либо обсуждать с конструктором у меня отсутствовало напрочь. Маша с Дашей понятливо кивнули и быстро вышли из палаты.

Посмотрев на разложенные на столе чертежи, нахмурился: никакого опыта в работе с ними у меня не было.

Семён Алексеевич, заметивший выражение моей физиономии, хмыкнул и поспешил успокоить:

— Я прекрасно понимаю, что вы плохо разбираетесь в схемах. Нет, со мной только рисунки кабины и устройство рукояток управления и приборов.

— А вот это уже интересно, — сразу же оживился я. Встав и подхватив прислоненные к спинке кровати костыли, захромал к столу. В течение получаса я с любопытством изучал строение кабины.