Власть без славы - Иван Лаптев

Почему же не пожелал?

Мне кажется, я услышал ответ Устинова на этот вопрос, который ему, разумеется, никто не задавал, еще в 1978 году, перед самым своим уходом из аппарата ЦК КПСС.

В тот год исполнялось 60 лет Советской Армии. Естественно, в Москве и в других городах СССР эту дату торжественно отмечали, а член Политбюро ЦК КПСС, министр обороны СССР Д. Ф. Устинов должен был выступить в Кремлевском Дворце съездов с соответствующим докладом. Пресс-группа Минобороны подготовила доклад, но Политбюро его фактически забраковало. Кто-то порекомендовал маршалу в качестве спасателя меня. Доклад удалось быстро поправить, но возник конфликт с генералами из «пресс-группы»: я вписал в текст абзац о роли союзников, то есть США, Англии и Франции, в победе над фашистской Германией, генералы были против — победа только наша. Спорящие стороны стояли на своем. Доложили докладчику. Он пригласил на разговор меня одного, кабинет министра обороны тогда располагался на втором этаже здания Генштаба на бывшей улице Фрунзе, нынешней Знаменке. Там сидели раньше и Жуков, и Малиновский, и Гречко.

Мы были с Устиновым вдвоем и присели у стола заседаний только на минутку.

— Сынок, — так вот обратился он ко мне. — Ты считаешь, что сказать о союзниках нужно? Это важно?

Я стал объяснять, что это абсолютно необходимо, что славы Советской Армии от этого не убудет, а, напротив, прибавится. И кроме того, доброе слово о бывших союзниках — это возможность еще раз пригласить их к сотрудничеству.

Устинов внимательно выслушал и согласился.

Думаю, что этот эпизод многое объясняет. Дмитрий Федорович не был политиком и не считал себя таковым. Его стихией было производство, а политические тонкости он воспринимал трудно. Потом, когда мы с ним много раз встречались на заседании упомянутой выше идеологической комиссии Политбюро ЦК КПСС, возглавляемой Громыко, я имел случай убедиться в этом. В. М. Чебриков, Б. Н. Пономарев, М. В. Зимянин и другие отнюдь не мягкие люди выглядели рядом с ним карьерными дипломатами. Устинов это чувствовал и оценивал свои возможности адекватно. Почему и не давал повода даже для разговоров о том, что он присматривается к посту генсека.

Сказывалось, конечно, и сталинское партийное воспитание. Когда Ю. В. Андропов стал секретарем ЦК КПСС, опытные партийцы все поняли: это готовится замена Брежневу, и Устинов такой выбор открыто поддержал.

Об Андропове я уже не раз упоминал, но думаю, что нелишне будет и добавить кое-какие штрихи, к облику, может быть, самого яркого и крутого из кагорты «вождей», особенно впечатления от первой встречи.

…Накануне мы договорились, что Юрий Владимирович приедет на встречу с рабочей группой. Утром встали пораньше, приготовились. Часов в 8 у въезда на территорию Горки-10 заняли места два лейтенанта баскетбольного роста в крытых полушубках. Минут через 15 пришла «Волга», трое «ребят», вежливо поздоровавшись с нами, расположились в вестибюле. В 8.45 лейтенанты распахнули ворота, «членовоз» легко подрулил к каменным ступеням парадного входа. Стекло правой задней дверцы было опущено, Андропов сидел не на основном заднем сиденье, а на откидном стульчике, которые в ЗИЛах и «Чайках» крепятся к спинке переднего сиденья. Оказалось, он всегда так ездит — с опущенным стеклом и на откидном сиденье, видимо, в машине ему просто не хватало воздуха.

Мы встречали его у входа, он поздоровался за руку, все вместе поднялись на второй этаж в кабинет Горького. За стол пролетарского писателя он сесть не захотел, сел в рядок с нами. Поговорили о том, какие проблемы были в работе над его докладом. Неожиданно он спросил:

— Как вы считаете, какие идеи мы здесь упустили? Что важного и актуального, по вашему мнению, следовало бы добавить?

Помню одно предложение из многих, что мы тогда высказали «заказчику», — усилить второй раздел, где речь шла о демократических процессах, конечно, подкрепленных цитатами из Ленина. Андропов подумал:

— Ну что же, давайте попробуем.

Мы «прошли» весь текст доклада, что-то подправили, что-то сняли. Андропов посмотрел на часы, извинился — мол, ехать надо. Мы стали уговаривать его выпить чаю, он отказался. Охрана во время беседы отсутствовала. Поскольку я был руководителем команды, то проводил Андропова до машины, мы обменялись еще несколькими фразами о том, как лучше подготовиться к выступлению. Ю. В, как мы его называли между собой, оказывается, очень хорошо запомнил эту встречу, и, когда ему снова потребовалось крупное выступление, он дал помощникам задание разыскать «тех, кто работал тогда».

В целом же, думаю, что, когда наши революции и реформы немного «устаканятся», историкам придется заново оценивать короткий и неоднозначный период власти Андропова. Все еще неясны мотивы его суровой, жесткой, кажется, даже вызывающей политики в международных переговорах по ракетному вопросу, по знаменитым СС-20. То же можно сказать и о попытке начать сверху (!) решительную борьбу с коррупцией, многие подготовленные на этот счет материалы, к сожалению, так и остались в архивах. Он сразу стал искать какие-то пути искоренения того вселенского разгильдяйства, которое поразило во времена застоя все слои общества. Наведение порядка, о котором наши соотечественники тоскуют до сих пор, он начал с элементарного — с требований нормального отношения к работе.

Но еще более важным представляется другое. Андропов, считаю, первым почувствовал тектонические содрогания в том таинственном слое общественных отношений, который называется национально-этническим поведением. Уже находясь на смертном одре, он готовил Пленум ЦК КПСС, где намеревался обратить внимание партии и государства на необходимость определения современной национальной политики. Ему не пришлось выступить на этом пленуме, речь Андропова зачитали без него, и кое-что из этой речи исчезло, а что-то было смикшировано. В частности, я знаю (так как видел соответствующие документы), что Андропов определил для себя отношение по проблеме немцев Поволжья, и, проживи он еще год-другой — на карте России могла бы появиться новая автономия.

Кажется, Ю. В. Андропов понимал и то, что по нашему строю, по нашему режиму уже звонит колокол. Но, привыкнув за 15 лет работы председателем КГБ СССР к роли «верного Руслана» системы, он делал все, чтобы предотвратить грядущее крушение. Разделяемая с Брежневым ответственность за два десятилетия советской истории, изнуряющая болезнь тяжкими веригами висели на нем все короткое время его генерального секретарства, пока он, полупокойник, не уступил место другому полупокойнику. Страна напрягла слух, чтобы услышать астматический, прерывающийся голос нового «вождя» — Константина Устиновича Черненко, и скорее почувствовала, чем поняла, что все вернулось на круги брежневской политики.