Обоснование и защита марксизма .Часть первая - Георгий Плеханов

Нам сдается, что все рассуждение нашего автора сильно пахнет дынями и артишоками. И едва ли обманывает нас обоняние. Чем грешил Фурье в деле с дынями и артишоками? Тем, что вдавался в "субъективную социологию". Объективный социолог спросил бы себя: есть ли какое-нибудь вероятие, что увлекутся нарисованною мной картиной любители дынь и артишоков? Он спросил бы себя затем: в состоянии ли любители дынь и артишоков изменить существующие общественные отношения и данный ход их развития? Всего вернее, что он ответил бы себе отрицательно на каждый из этих вопросов и потому не стал бы и времени тратить на беседу с "любителями". Но так поступил бы объективный социолог, т. е. человек, основывающий все свои расчеты на данном законосообразном ходе общественного развития. Субъективный же социолог изгоняет законосообразность во имя "желательного", и потому для него не остается другого выхода, как уповать на случайность. На грех и из палки выстрелишь — вот единственное утешительное соображение, на которое может опереться добрый субъективный социолог.

На грех и из палки выстрелишь. Но ведь палка о двух концах, и неизвестно, каким концом она стреляет. Наши народники и, если можно так выразиться, субъективисты перепробовали уже великое множестве палок (даже соображение об удобстве взимания недоимок при общинном землевладении являлось иногда в роли магической палки). В огромном большинстве случаев палки оказывались к роли ружья совершенно неспособными, а когда случайно и стреляли, то пули попадали в самих гг. народников и субъективистов. Припомним крестьянский банк. Каких надежд не возлагали на него в смысле укрепления "устоев"? Как ликовали гг. народники при его открытии, и что же вышло? Палка выстрелила именно в ликовавших; теперь они сами признают, что крестьянский банк — учреждение во всяком случае очень полезное — только разлагает "устои"; а это признание равносильно сознанию в том, что они, ликовавшие, были", — по крайней мере, в течение некоторого времени, — также и праздноболтавшими.

— Но ведь банк разлагает устои только потому, что его устав и его практика не вполне соответствуют нашей идее. Если бы была целиком проведена наша идея, то результаты были бы совсем другие…

— Во-первых, вовсе не другие: банк во всяком случае содействовал бы развитию денежного хозяйства, а денежное хозяйство непременно подрывало бы "устои". А во-вто-рых, когда мы слышим эти бесчисленные "если", нам все почему-то кажется, что у нас под окном разносчик выкрикивает: "вот дыни, артишоки хоро-о-шие!".

Уже в двадцатых годах нынешнего столетия французские утописты неустанно указывали на "консервативный" характер придуманных ими реформ. Сен-Симон прямо пугал и правительство и, как говорят у нас, общество народным восстанием, которое должно было рисоваться тогда в воображении "консерваторов" в виде страшного, всем живо памятного движения санкюлотов. Но из этого пуганья, разумеется, ничего не вышло, и если история действительно дает нам какие-нибудь уроки, то одним из самых поучительных оказывается тот, который свидетельствует о полнейшей непрактичности всех планов всех будто бы практичных утопистов.

Когда, указывая на консервативный характер своих планов, утописты старались склонить правительство к их осуществлению, они, в подтверждение своей мысли, представляли обыкновенно обзор исторического развития своей страны за более или менее продолжительную эпоху, — обзор, из которого явствовало, что тогда-то и тогда-то были сделаны "ошибки", придавшие совершенно новый и до крайности нежелательный вид всем общественным отношениям. Правительству стоило только сознать и исправить эти "ошибки", чтобы немедленно водворить на земле чуть-чуть что не царство небесное.

Так, Сен-Симон уверял Бурбонов, что до революции главной отличительной чертой внутреннего развития Франции был союз монархии и промышленников. Этот союз одинаково был выгоден для обеих сторон. Во время революции правительство, по недоразумению, пошло против законных требований промышленников, а промышленники, по столь же печальному недоразумению, восстали против монархии. Отсюда — все зло последующего времени. Но теперь, когда корень зла открыт, дело очень легко поправимо, так как промышленникам стоит только примириться на известных условиях с правительством. Это и было бы самым разумным консервативным выходом из многочисленных затруднений обеих сторон. Излишне прибавлять теперь, что ни Бурбоны, ни промышленники не последовали благому совету Сен-Симона.

"Вместо того, чтобы твердо держаться наших вековых традиций; вместо того, чтобы развивать принцип тесной связи средств производства с непосредственным производителем, унаследованный нами; вместо того, чтобы воспользоваться приобретениями западноевропейской науки и приложить их для развития формы промышленности, основанной на владении крестьянством орудиями производства; вместо того, чтобы увеличить производительность его труда сосредоточением средств производства в его руках; вместо того, чтобы воспользоваться не формою производства, а самою его организацией), как она является в Западной Европе… вместо всего этого мы стали на путь совершенно противоположный. Мы не только не воспрепятствовали развитию капиталистических форм производства, несмотря на то, что они основаны на экспроприации крестьянства, но, напротив того, всеми силами постарались содействовать коренной ломке всей нашей хозяйственной жизни, — ломке, приведший к голоду 1891 года" [45]. Так печалуется г. Н.-он, рекомендуя "обществу" поправить эту ошибку, решив "крайне трудную", но не "невозможную" задачу: "развить производительные силы населения в такой форме, чтобы ими могло пользоваться не незначительное меньшинство, а весь народ" [46]. Все дело в том, чтобы поправить "ошибку".

Интересно, что г. Н.-он воображает себя как нельзя более чуждым всяких утопий. Он поминутно ссылается на людей, которым мы обязаны научной критикой утопического социализма. Все дело в экономии страны, — повторяет он кстати и некстати вслед за этими людьми, — все зло оттуда: "поэтому средство для устранения зла, раз оно найдено, должно заключаться именно также в изменении самых условий производства". В пояснение — опять ссылка на одного из критиков утопического социализма: "средства эти не должны быть изобретаемы головой, но помощью мысли они должны быть найдены в наличных материальных условиях производства".

Но в чем же заключаются те "материальные условия производства", которые подвинут общество решить или хотя бы только поднять задачу, предлагаемую ему г. Н.-оном? Это остается тайной не только для читателей, но, конечно, и для самого автора, который своей "задачей" очень убедительно показал, что в своих исторических взглядах он остается чистокровным утопистом, несмотря на цитаты из сочинений совсем неутопических писателей [47].

Можно ли сказать, что планы Фурье противоречили "материальным условиям" современного ему производства? Нет, не только не противоречили, но целиком основывались, даже в недостатках своих, на этих условиях. Но это не помешало Фурье быть утопистом, потому что, раз обосновав свой план с "помощью мысли" на материальных условиях современного ему производства, он не сумел приурочить к тем же условиям его осуществление, и потому совершенно без толку приставал с "великой задачей" к таким общественным слоям и классам, которые, в силу тех же материальных условий, не могли иметь ни склонности браться за ее решение, ни возможности решить ее. Г. Н.-он грешен этим грехом столько же, сколько Фурье или нелюбимый им Родбертус: скорее всего, он напоминает именно Родбертуса, потому что ссылка г. Н. — она на вековые устои как раз в духе этого консервативного писателя.

Для вразумления "общества", г. Н.-он указывает на устрашающий пример Западной Европы. Подобными указаниями наши утописты издавна старались придать себе вид людей положительных, не увлекающихся фантазиями, а только умеющих пользоваться "уроками истории". Но и этот прием совсем не нов. Уже французские утописты пытались устрашить и образумить своих современников примером Англии, где "огромное расстояние отделяет предпринимателя от рабочего" и где над этим последним тяготеет иго особого рода деспотизма. "Прочие страны, следующие за Англией по пути промышленного развития, — говорил "Producteur", — должны пенять, что следует помешать подобному порядку возникнуть "а их собственной почве" [48]. Единственной действительной помехой возникновению английских порядков в других странах могла служить сенсимонистская "организация работы и работников" [49]. С развитием рабочего движения во Франции, главным театром мечтаний о миновании капитализма становится Германия, которая, в лице своих утопистов, долго и упорно противопоставляет себя "Западной Европе" (den westlichen Ländern). В западных странах, — говорили немецкие утописты, — носителем идей новой общественной организации является рабочий класс, у нас — образованные классы (то, что называется в России интеллигенцией). Именно немецкая "интеллигенция" считалась призванной отвратить от Германии чашу капитализма [50]. Капитализм так страшен был немецким утопистам, что они, для минования его, готовы были в крайнем случае помириться с полным застоем. Торжество конституционного порядка, — рассуждали они, — повело бы к господству денежной аристократии. Поэтому пусть лучше не будет конституционного порядка [51]. Германия не миновала капитализма. Теперь о том же миновании толкуют русские утописты. Так путешествуют утопические идеи от Запада к Востоку, всюду являясь предвозвестницами победы того самого капитализма, против которого они восстают и борются. Но чем далее забираются они на Восток, тем более изменяется их историческое значение. Французские утописты были в свое время смелыми, гениальными новаторами; немецкие оказались гораздо ниже их; русские же способны теперь только пугать западных людей своим допотопным видом.