Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы - Наталья Павлищева

Принцесса Иоганна опомнилась:

— Вашему величеству отдыхать пора, а мы вас задерживаем своими разговорами…

Елизавета Петровна почему-то от души расхохоталась, позже Фрикен поняла почему — для императрицы день только начался, она не спала по ночам.

— Удобно ли вас разместили?

— Пока не знаю, но думаю, удобно, — Иоганна снова чувствовала себя в центре внимания, дочь была отодвинута в сторону.

— Отдыхайте несколько дней, потом пришлю учителей Софии.

— Можно завтра, — неожиданно даже для себя вдруг заявила девочка.

Императрица с изумлением посмотрела на нее и улыбнулась:

— Хорошо, завтра. А ныне отдыхайте после долгого пути… Потом расскажете и о том, как ехали, и том, как жили…

В комнатах было тихо и почти жарко, потрескивали дрова в печи, поскрипывал снег под ногами у кого-то из охранников под окнами, похрапывала быстро заснувшая мать. А Фрикен спать не могла. Нет, постель, как всегда в России, была мягкой и пышной, лежать удобно, но девочке мешали уснуть мысли.

Ее привезли в далекую Россию, чтобы выдать замуж за Карла-Петера. Он уже крещен и теперь просто Петер. Тот самый мальчик из Эйтина, которому страшно завидовала маленькая Фрикен, все же стал наследником российской короны. А она должна стать его женой. Фрикен была девочкой своего времени, она прекрасно понимала, что будущего мужа ей выберут родители, воспитанная в лютеранской строгости, помнила, что должна его полюбить и быть верной, хорошей женой, и теперь только пыталась понять, сможет ли быстро полюбить Петера.

Он сильно изменился за те пять лет, что они не виделись; конечно, подрос, но у Петера все такие же полусонные глаза под тяжелыми веками, нервная походка и подергивания. Это неудивительно, его так строго держали в Киле… Но рядом с этой доброй и красивой женщиной, которая теперь заменила мать, Петер непременно должен оттаять, стать свободней и живей. Да уже стал!

Посреди ночной февральской Москвы за тридевять земель от дома немецкая девочка решала для себя вопрос, сможет ли полюбить своего кузена, такого же немца. Двое детей должны создать семью и продолжить род Петра Великого. Конечно, когда мадемуазель Кардель читала ей Расина или Корнеля, Фрикен совсем не такой виделась первая любовь… Возлюбленный прекрасной принцессы должен быть таким же прекрасным. Петер до прекрасного принца не дотягивал, но Фрикен дала себе слово постараться найти в нем как можно больше хороших черт, чтобы скорее привыкнуть и полюбить. Так ей посоветовала на прощание Кардель, опечаленная, что ее не берут вместе с воспитанницей.

Фрикен долго вспоминала Петера, сравнивая его нынешнего с тем, что был когда-то в Эйтине, и приходила к мысли, что он изменился к лучшему.

Постепенно мысли перешли к императрице. Вот кого ни с кем сравнивать не нужно! Фрикен влюбилась в Елизавету Петровну с первого взгляда, потянулась к ней всей душой не только потому, что красивая и щедрая, — девочка невольно почувствовала, что женщина добрая. К ней очень хотелось прижаться, чтобы почувствовать исходящее тепло…

Оставался вопрос веры, но ведь Елизавета Петровна обещала не настаивать… Мать, пока возвращались к себе и потом укладывались спать, фыркнула:

— Нечего об этом говорить! Сменишь, и все тут.

— Но отец…

— Отец далеко, а ты здесь. И корона тоже здесь!

С утра к ней пришел учитель русского языка Ададуров. Он был строг, но спокоен, сразу же похвалил за прилежание и схватчивость:

— Учение хорошо пойдет.

Это показалось Фрикен совсем не страшным, учить язык ей понравилось. А вот следом пришел Симеон Тодорский, приставленный для обучения основам православия.

Когда в комнату, выделенную для занятий, вошел высокий сухощавый человек в черной монашеской одежде, Фрикен невольно сжалась: почему-то показалось, что он сейчас схватит и потащит в церковь крестить ее в другую веру. Золотой крест на его груди притягивал к себе взор…

Симеон перекрестился на образа в углу и присел, позвав девочку ближе:

— Бояться меня не надо, я детей не ем. Взрослых тоже. А теперь давай посмотрим, что знаешь ты и что я. Сравним и попробуем понять, насколько отлично.

Он говорил по-немецки так чисто, что, не знай Фрикен, что перед ней русский, ни за что не догадалась бы. Разговор потек спокойный, свободный… К ее удивлению, оказалось, что Тодорский знает о лютеранской вере много лучше ее самой. Откуда?

— После Московской духовной академии учился в университете в Галле четыре года, как раз историко-критическому взгляду на богословие. Только потом постриг принял.

Как же с ним было легко и хорошо! Быстро пропал страх перед крещением, стало ясно, что православие весьма близко к лютеранству, а что касается обрядов, так их еще посмотреть нужно. Уроки с Тодорским быстро стали любимыми.

А вот русский язык был труден, она учила слова день и ночь, особенно тяжело давались ударения и принадлежность к роду. Ну почему тарелка женского рода, а нож — мужского? И рыба — тоже женского?

Мать, убедившись, что за дочерью нет необходимости приглядывать, занялась своими делами, то есть интригами. Она быстро завела множество знакомых при дворе и среди иностранцев, ее жизнь если и отличалась от домашней, то только богатством и возможностями. Иоганна чувствовала себя при дворе как рыба в воде, здесь свободно говорили по-французски, носили наряды по парижской моде, причесывались так же, танцевали новомодные танцы, а уж веселились вообще куда больше, чем в Гамбурге или Берлине! Многочисленным родственникам летели письма с описанием роскоши русского двора и того, как принимает ее императрица! При этом о дочери и не вспоминалось. Правда, Иоганна нашла повод не писать о Фрикен: пока она не была объявлена невестой наследника, значит, о ней можно не вспоминать.

В письмах принцессы Цербстской казалось, что российская императрица вдруг воспылала любовью к своей несостоявшейся родственнице и позвала к себе, чтобы непонятно почему облагодетельствовать.

Вечно занятая собой мать не мешала занятиям Фрикен. Сначала немного мешал Петер, который мог появиться в неурочный час и удивленно разглядывать старательно зубрившую падежи Фрикен:

— К чему вам это? Пусть по-русски говорят русские! Мы с вами немцы, нам надлежит говорить по-немецки!

— Но, Петер, императрица просила, чтобы я освоила русский как можно скорее. К тому же как можно жить в стране и не понимать, о чем говорят подданные?

— Вы считаете их своими подданными?

Ого, этот Петер не так прост и не такой уж тупой увалень!

— Возможно, они будут таковыми…

— Да, тетка хочет, чтобы я женился на вас. Я был рад, когда вы приехали, — все же родственницы. Но я влюблен в другую — Лопухину. Жаль, что ей пришлось уехать, когда сослали ее мать. Знаете, за дурные речи об императрице ей рвали язык и сослали в Сибирь.

— Что?!

— Да, по приказу императрицы Лопухиной вырвали язык и отправили в ссылку.

Мир померк. Как могла такая добрая и ласковая Елизавета Петровна отдать столь жестокий приказ?

Не удержалась, спросила у Тодорского. Тот вздохнул:

— Чтобы править, одной доброты мало, иногда нужно быть и жестокой. Лопухина и впрямь много дурного говорила, а на Руси издревле языки, которые их хозяева за зубами держать не могут, рвали, чтобы больше не сболтнули лишнего. А теперь подумайте, что лучше — продолжать говорить дурное, что на плаху приведет, или без языка, да живой? А Ее Императорское Величество зарок дала к смертной казни никого не приговаривать, вот уж сколько лет никого не казнили. К столбу подводят и милуют, заменяя казнь ссылкой.

Фрикен запомнила этот урок.

А ночью снова невольно задумалась о своем женихе. Она уже не сомневалась, что Петер будет женихом. Почему он не хочет учить русский язык? Словно презирает народ, которым ему предстоит править. Так нельзя.

Петер любит Фридриха Прусского, но ведь Фридрих заботится о своем народе, и вообще, он интересуется вовсе не только армией, император очень любознателен. Фрикен вдруг поняла, что ей нужно сделать! Петер хоть и обожает императора, никогда его не видел, только слышал от других, а она видела и даже была приглашена к его столу перед отъездом сюда. Она тоже очень уважала императора Фридриха, его было за что уважать, хотя и не так, как Петер, но ей есть что рассказать. Нужно поговорить с Петером о Фридрихе Прусском, это сильно сблизит их!

Фрикен интуитивно нащупывала возможности стать своему жениху ближе, подружиться с ним, ей очень хотелось быть счастливой в браке, любить и быть любимой.

К тому же Петер любил дурачиться, его подвижность все время ограничивали, как и ее когда-то. Фрикен помнила, как в детстве бегала по ступенькам лестницы вверх и вниз, пока мудрая мадемуазель Кардель не стала нарочно водить девочку играть в подвижные игры с детьми в городском саду. А Петера, наверное, не водили, ему мало танцевальных па в бальной зале, все время хотелось просто попрыгать. Может, предложить и Петеру побегать по лестницам? Нет, это будет выглядеть нелепо, если два уже почти взрослых человека станут носиться как угорелые…