Людовик Святой и его королевство - Альбер Гарро

"Мэтр, – ответил епископ, – скажите, когда враг насылает на вас сие искушение, приятно ли оно вам". И магистр произнес: "Сир, напротив, это меня настолько удручает, насколько это возможно". "Итак, я вас спрашиваю, – продолжал епископ, – принимали ли вы золото или серебро в обмен на то, что станете извергать хулу против таинств алтаря или прочих святых таинств церкви?" "Что до меня, – ответил магистр, – то знайте, что нет ничего в мире, чего я не принял бы за это; я предпочел бы, чтобы мне вырвали все члены из тела, нежели произнес бы что-то подобное".

"Так вот что я вам скажу, – произнес епископ. – Вам известно, что король Франции воюет с королем Англии, и вам известен ближайший к границе между ними замок – это Ла Рошель в Пуату. Итак, хочу вас спросить: если бы король дал вам охранять Ла Рошель, что на опасной границе, а мне – замок Монлери, что в сердце Франции и на мирной земле, то к кому король должен был бы проявить большую милость к концу войны: вам – сохранившему без потерь Ла Рошель, или ко мне – сохранившему замок Монлери?" "Во имя Бога, сир, – ответил магистр, – конечно, мне, отстоявшему Ла Рошель".

"Мэтр, – молвил епископ, – скажу вам, что сердце мое подобно замку Монлери, ибо я не испытываю никакого искушения или сомнения относительно таинства алтаря. Отчего и говорю вам, что Господь, оказывая мне одну милость за мою прочную и спокойную веру в него, вам окажет их четырежды, поскольку вы сохранили ему свое сердце в нравственных муках и так веруете в него, что нигде на земле ни из-за какой телесной боли вы его не покинете. Так что успокойтесь, ибо в данном случае ваше поведение более угодно Богу, нежели мое".

Услыхав сие, магистр преклонил колени пред епископом и почувствовал большое облегчение».

«Набожность Людовика Святого, – делает довольно любопытное наблюдение Фюстель де Куланж, – проистекала не от слабости характера, а скорее от силы его духа». Несомненно, историк проводил параллели с некоторыми известными католиками времен Второй империи; он мог был продолжить эту мысль: вера Людовика Святого была полностью осмысленной, равно как и вера воспитавших его схоластиков; модернизм был незнаком королю, а строгость теологии в его глазах никоим образом не умаляла дух милосердия.

Он никогда никого не оскорблял и обращался к каждому на «вы». Его мать учила его не быть высокомерным, хотя сама была очень гордой, но мягкой и приветливой с простым людом. Эта доброта, доступность в общении с народом – что являлось традиционной чертой династии Капетингов – были продиктованы возвышенным христианским духом, присущим королеве. Когда Бланка умерла, ее оплакивал именно простой люд, сообщают «Хроники Сен-Дени», «ибо она прижимала богатых и творила правосудие». Она раздавала щедрые милостыни и учила этому же своих детей. Королевские счета показывают, что она особо любила одаривать бедных девушек приданым для замужества.

Доказательств того, что Людовик Святой с юности подражал матери во всем, предостаточно. В одной из своих проповедей доминиканец Этьен де Бурбон рассказывал: «Король Людовик Французский, ныне правящий, произнес однажды превосходные слова, кои мне сообщил бывший там и услыхавший их из его уст один монах. Однажды утром (король был еще совсем юным принцем) во дворе его дворца собралось множество бедняков в ожидании милостыни. В час, когда все еще спали, он вышел из своих покоев в одежде простого конюшего со слугой, который нес крупную сумму денег; затем он принялся раздавать все это собственноручно, щедро подавая тем, кто казался ему особенно убогим. Закончив сие, он вернулся к себе, когда один монах, заметивший сцену из оконного проема, где беседовал с матерью короля, вышел навстречу ему и сказал: "Сир, я прекрасно видел ваши проделки". "Мой дражайший брат, – ответил, смутившись, принц, – эти люди у меня на жаловании: они сражаются за меня против моих противников и поддерживают королевство в мире. Я им еще и не выплатил всего, что обязан"».

Вторым войском, сражавшимся во имя короля, было воинство монахов и священников. В воскресенье 24 октября 1227 г. он с Бланкой Кастильской присутствовал при освящении цистерцианской церкви, построенной по приказу епископом Суассонским, Жаком де Базошем. Несомненно, как раз там он принял решение основать аббатство Руаймон, строительство которого началось на следующий год; именно это аббатство королю так нравилось посещать впоследствии. По завещанию Людовик VIII пожертвовал свои драгоценности, чтобы основать монастырь, куда распорядился поселить каноников из Сен-Виктора. Во исполнение этого обета Людовик с матерью и основали Руаймон, передав его монахам цистерцианского Ордена; однако почему вместо каноников из Сен-Виктора в новом монастыре поселили цистерцианцев, мы не можем объяснить.

Закладка состоялась 24 или 25 февраля в месте по соседству с королевским замком Аньер-сюр-Уаз, называвшегося Кимон; монастырь назвали Руаймон (Королевская гора). В августе здание было готово принять монахов: вначале там поселились 20 братьев, приехавшие из Сито. Их тут же осыпали королевскими привилегиями и щедротами. Людовик IX задумал сделать из Руаймона самый прекрасный монастырь Франции. На постройку церкви размером в три сотни шагов – с великолепным устремившимся ввысь нефом – король истратил более 100 тысяч парижских ливров. Посвящение же церкви Святому Кресту и Богоматери, покровительнице всех цистерцианских аббатств, состоялось в присутствии Людовика Святого 19 октября 1236 г.

Среди прочего рассказывают, что король неоднократно приезжал в Аньер, дабы помочь монахам возвести стену; он также заставлял трудиться там своих братьев и рыцарей и требовал, чтобы те, приходя на стройку, до своего ухода, подобно монахам, хранили молчание.

Возможно, что одна известная нам сцена, когда настоятель Руаймона дал Людовику мудрый совет, относится именно к времени юности короля: «По обычаю цистерцианского Ордена некоторые- монахи в каждом из аббатств этого Ордена, когда аббат и братия собираются в монастыре, должны по вторникам, после вечерни, омывать ноги другим монахам, творя то, что называют "mande". Благочестивый же государь часто приходил в аббатство Руаймон, принадлежавшее вышеназванному Ордену. Оказавшись там во вторник, он выразил желание участвовать в "mande" и, усевшись рядом с аббатом, глядел с великим благоговением на то, что делали монахи. И вот однажды, сев подле аббата, король сказал ему: "Было бы хорошо, если бы и я омыл ноги монахам". И аббат ему ответил: "Вы поступите лучше, воздержавшись от этого", а юный король спросил: "Почему?" И аббат ему ответил: "Об этом пошла бы молва", а благочестивый король сказал ему: "Что же могут сказать о сем?" И аббат ответствовал, что одни выскажутся хорошо, а другие дурно; и благочестивый король воздержался от этого, ибо аббат его переубедил».

Вероятно, именно в этом возрасте Людовик стал разделять трапезу с монахами и старался прислуживать им. «Иногда, – пишет Гийом де Сен-Патю, – по пятницам и субботам он обедал в трапезной за столом аббата, и аббат садился рядом с ним. И всегда, обедая там, он получал в монастыре порцию хлеба, вина и две смены рыбных блюд; а тогда в монастыре пребывало около ста монахов, не считая послушников, коих насчитывалось приблизительно сорок. А в другие дни, когда добрый король не обедал, он зачастую входил туда, где монахи сидели за столом, и присоединялся к ним, чтобы им прислуживать: он направлялся к окну кухни и, принимая оттуда миски, полные мяса, носил их и ставил перед монахами, сидящими за столом. И поскольку монахов было много, а слуг мало, он носил и передавал эти миски долго, пока не обносил всех. И оттого, что миски были горячими, король всякий раз обертывал свои руки облачением, чтобы уберечься от жара, исходящего от мисок и тарелок… И аббат говорил ему, что он портит свою одежду, а добрый король отвечал: "Зато мне не горячо, а одежда у меня есть и другая". И он сам проходил мимо столов, разливая вино по кубкам монахов, и порой пробовал вино из сих кубков и хвалил, если оно было хорошим, а ежели кислым, или он считал его таковым, то приказывал принести доброго вина».

В своем дворце юный король избегал, как мы упоминали, всяких азартных игр, непристойных выходок и безобразий. У него был красивый голос, что позволяло ему участвовать в церковной службе, но он не пел мирских песен и не переносил, чтобы их распевали в его окружении. «Он приказал одному конюшему, хорошо певшему подобные вещи в пору молодости короля, чтобы он прекратил исполнять подобные песни, и заставил его выучить антифоны Богоматери и гимн "Ave, maris ctella", хотя это произведение трудно было выучить; и сей конюший пел иногда эти антифоны вместе с ним».

Эти внезапные и немного необычные порывы души, наивное веселье, живая, открытая, часто демонстративная набожность, безусловно, были врожденными качествами Людовика Святого, а не проявились у него в результате воспитания. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить его с блестящими братьями – принцами, исполненными добродетелей; таким бы стал и Людовик, не обрети он благодати святости. Робер, граф Артуа, родившийся в 1216 г., был любимцем Людовика Святого из-за своего ласкового и экспансивного характера; он питал вкус к роскоши, красивым одеждам, лошадям, доспехам, охоте и войне. Королевские счета указывают, что он тратил крупные суммы на свои удовольствия. Высокомерный, заносчивый, отважный, он погиб в ходе крестового похода, не пожелав вести себя осмотрительно. Альфонс де Пуатье, родившийся в 1220 г., слегка походил на Людовика Святого: он был храбрым крестоносцем, прекрасным правителем, но прожил в тени своего брата и вскоре после него умер от болезни. Самый молодой из братьев, Карл, герцог Анжуйский и король Сицилийский, умерший только в 1295 г., был сварливым и мрачным, как и его мать. «Карл был мудр и благоразумен, – писал итальянский хронист Виллани, – суров и отважен на войне, великодушен и высок в своих требованиях. Он очень редко улыбался, был праведен и благочестив, как монах, на расправу крут, взгляд имел суровый. Он мало спал и постоянно был на ногах, говоря, что сон отнимает много времени. По отношению к рыцарям Карл проявлял щедрость, но его всегда снедал жар приобретения любой ценой новых владений и богатств, чтобы покрывать расходы на свои военные нужды. Придворные шуты, менестрели и жонглеры нимало его не занимали». Изабелла Французская, горячо любимая сестра Людовика Святого, была молчаливой, бесцветной, скорее твердого, нежели блестящего, склада ума; вместе с королем она основала францисканский монастырь в Лоншане, где и умерла 23 февраля 1270 г.