Московские страсти - Сергей Ермолов

- Обожаю, когда ты притворяешься сердитым.

- Меня это вовсе не удивляет.

- Если ты хоть на миг вообразил себе, что это тебе так вот сойдет.  Я не хочу... если ты будешь продолжать на меня злиться.

- Я уже не злюсь.

Правда жизни заключается в том, что с каждым годом каждый из нас уходит все дальше и дальше от той сущности, с которой все мы были рождены внутри себя.

- Что такое? - интересуюсь я. - Чего ты хочешь?

- Ты знаешь.

Я чувствую, как в ее тоне промелькнули едва уловимые жесткие нотки.

Было совершенно ясно: последнее слово остается за ней. Чувство жалости к себе - не лучшее состояние для человека. Я не знал почему, но эта мысль крепко засела у меня в голове.

Я говорю:

- Я не хочу ругаться.

- Мы ничего не можем с собой поделать.

- Что с тобой? Посмотри на себя, с тобой явно что-то творится.

- Спокойно. - Ее взгляд странный. - Ты разнервничался.

- Это все из за тебя. Мне нравится быть рядом с тобой, - произношу я, словно защищаясь. - Разве это так плохо?

- Нет.

- Так в чем же дело?

- Интересно, скольким женщинам ты уже все это говорил.

- Никому. Только тебе. - Что это с ней? Ревность или что то другое? - думаю я.

Мне неприятен ее тон, словно она сомневается во мне. Все внутри болезненно сжимается.

- Ты сегодня не похожа на себя.

- Я просто очень устала. Я не хотела тебя обидеть.

- Давай не будем усложнять ситуацию.  Что между нами поменялось?

- Ничего. Между нами ничего не изменилось.

- Бедная моя, - говорю я, крепко прижимаю ее к себе и, чтобы хоть как-то успокоить, начинаю гладить по спине.  - Слишком много мыслей в голове?

 - Боюсь, что так.

 Ее лицо приобретает страдальческое выражение. Я приглаживаю ей волосы и заправляю их за ухо. Потом снова касаюсь ее щеки.

- Если ты все объяснишь, не сомневаюсь, я пойму правильно.

- Не думаю. Я и сама ничего не понимаю.

- А ведь тебе нравится, когда я на тебя смотрю.  Женщина-тайна. Ты не очень любишь отвечать на вопросы.

- Я просто не люблю говорить о себе.

- Мне не хватало тебя.

- Это было не так уж долго.

- Мне казалось, это была вечность.

- Я не хочу об этом говорить.

- Почему?

- Ты торопишься.

- Должен пройти какой-то определенный срок?

- Трудно сказать. Отодвинься, пожалуйста, в сторону. Мне трудно дышать.

- Что-то в последнее время ты стала слишком чувствительной.

- Я не хотела обидеть тебя. Давай забудем об этом?

- И как такую тебя любить? Я же тебя люблю. Хоть ты в это и не веришь.

Я не настаиваю, чтобы она рассказала всю правду. Я знаю, что рано или поздно она мне все расскажет. Кроме того, я уже услышал достаточно много для одного дня. Как стена между нами, но меня это не огорчает. Она продолжает смотреть перед собой ничего не выражающим взглядом. Я не могу с этим бороться. Я не могу двинуться, отвернуться, ответить.  Мне представлялось, что пострадавшая сторона именно она.

- Что то происходит, - говорю я  и пристально вглядываюсь в нее. - Что происходит?

- Ничего, - отвечает она.

- Ты могла бы сказать что нибудь приятное.

- Я себя приятно не чувствую.

- Черт возьми, Наташа! Что я должен сказать? Что ты права, а я виноват? Что именно ты хочешь услышать?

Она медленно поворачивается и смотрит на меня.

- Для начала подходит.

- Знакомства с тобой хватило, чтобы понять: я теряю свою свободу. Не сердце, не голову. Свободу быть собой, когда тебя нет рядом. Терпеть не могу, когда ты знаешь, что делается у меня в голове.  Не думаю, что это очень смешно, Наташа, - я стараюсь, чтобы голос звучал спокойно.

- И не должно быть. - Притворная улыбка растягивает ее губы.

Она смотрит на меня. Через несколько мгновений облизывает пересохшие губы.

- Но ты не можешь говорить это серьезно?! - Снова появляется улыбка, но так же быстро пропадает.

- Не могу?

- Как все глупо, - говорит она с притворной серьезностью. - Но мило.

Такой ответ может означать все, что угодно.

Господи, я должен мыслить трезво и логично. А что еще я могу придумать? Больше ничего подходящего в голову не приходит.

Я чувствую, она и играет, и не играет. В такие минуты она сначала улыбается мне в ответ, а потом быстро меняет тему разговора. Кажется, в такие минуты ее личность раздваивается. Это не имеет никакого отношения к той простоте и легкости, которую мы испытывали, когда были вместе раньше.

- Ох, какой же ты глупый, я ж говорила тебе, ты ничего не понимаешь.

Наши глаза встречаются, и она фыркает от смеха. Она опять смеется. Потом она берет все под контроль и сидит насупившись. И так, как будто этот ведущий подрывную работу смех и вовсе не звучал, она вздыхает глубоко и говорит:

- Так странно, странно себя чувствую.

 Я сразу понял, что ее агрессивность прошла.

- Мне так стыдно, - сказала она. - Tы слушаешь, да? Это очень важно для меня, правда. Надеюсь, что не вызвала у тебя антипатии.

- Вовсе нет, - качаю я головой.

- Все, что я делала эти годы, - это делала свою клетку повыше и попросторнее. У каждого из нас своя клетка.

- У меня нет, - говорю я убежденно.

- Тогда ты счастливый человек. Ты не сердишься на меня?

- За что?

- Ну, не знаю. Мне кажется, что я тебя использую.

Я опять чувствую, как ей одиноко.

- В этом нет ничего смешного!

- Конечно, нет.

- Тогда прекрати смеяться.

- А что тебе мешает?

Она выглядит очень озадаченно и кажется мне глупой, потому что ничего не понимает. Я вижу, как она старается подобрать слова и, так и не высказав их, отбрасывает как непригодные.

 Я чувствую себя так, словно мне нанесли, и сделали это преднамеренно, один за другим несколько ударов, нацеленных куда-то прямо в грудь. От этих ударов мне  так больно, что я задыхаюсь, почти готов хватать воздух ртом.

Отвернувшись от меня, Наташа какое-то время смотрит в окно, а потом начинает говорить сама. Она умеет, когда задается такой целью, быть жесткой, злой.

Я склоняю голову набок, как бы в знак подтверждения, пытаясь тем самым дать ей понять, чтобы она продолжала. Если кто-то спрашивал у меня совета, то вряд ли извлекал из него много пользы. Можно все делать по-своему. Можно. Но я уже научился бояться.

- Ты понимаешь, о чем я?

- Пожалуй, нет. - Я смотрю на нее, не мигая, чтобы на глаза не навернулись предательские слезы. - Я тебя нисколечко не понимаю.

Я чувствую, что мне задан вопрос-ловушка. И не знаю, как ответить. Наташа улыбается. Кривая циничная усмешка. Придется идти на компромисс. Компромиссов я не люблю. На миг меня охватывает бешенство - мне вдруг показалось, что она обдуманно и намеренно загоняла меня в угол. Я оценивающе смотрю на нее, склонив голову набок.

- Что ты на меня уставился? - говорит она раздраженно.

- Пытаюсь понять, бываешь ли ты хоть когда нибудь мягкой.

 - Это тебе зачем?

Протяжно вздохнув, я признаюсь:

- Понятия не имею.

Чувствуя раздражение и некоторую потерянность, она капризно добавляет:

- Перестань маячить перед глазами, меня это нервирует.

- Тебя нервирует все, - говорю я, как бы подводя черту.

Слишком хорошо зная, что отрицать мои слова бесполезно, она язвительно соглашается:

- Как это верно.

Если бы у меня был небольшой резиновый мячик-антистресс, я с удовольствием помял бы его в руках, чтобы снять напряжение. Но поскольку его у меня не оказалось, я довольствуюсь тем, что принялся барабанить пальцами по столу.

- Извини, я слишком была резка с тобой, - говорит Наташа, внимательно заглядывая мне в глаза.

- Не имеет значения, - я отворачиваюсь.

- Нет, имеет, - отвечает она серьезно.

После минутного молчания снова говорит:

- Извини меня, я не должна была так с тобой разговаривать.

Теперь пришла моя очередь промолчать.

Наташа берет меня за руку и спрашивает:

- Ты сердишься на меня?

Голос был почти умоляющий, и мне пришлось вежливо ответить:

- Конечно, нет. С чего бы мне сердиться?

- Никто для меня не значит столько, сколько ты. Я никогда не смогу с тобой расстаться.

- Как я могу тебе поверить? - спрашиваю я сердито.

- Должен поверить. Скажи, что ты любишь меня.

- Я уже говорил.

- Скажи еще раз.

И я знаю, что это означает.

- Какая ты сегодня странная.

- Не смотри на меня так.

- Стараюсь.

Я хочу увидеть, что будет дальше. В этом правда. Я хочу ее попытать, выяснить, разузнать то, другое. Удовлетворить свое любопытство и успокоиться.

У меня ничего не получается. Мне стыдно до отчаяния, стыдно, что я заперт в Наташе, в ужасах этого маленького незначительного животного. Я повторяю и повторяю, обращаясь к самому себе: «Там, снаружи, мир, а меня это так мало волнует».

Раньше я не понимал, какая это ценность - просто быть собой, без оглядки на окружающих.

Она слишком хорошо меня знает. Я ненавижу, когда она заставляет меня так чувствовать. Лицо у нее довольное, аж противно.  Я отпиваю вина.