Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Панская слащавость покоробила Андрея, но он сдержался и только после того, как они с Петром вошли в конюшню, где отныне должны были ухаживать за лошадями, кинул недовольно:
— Что-то очень уж мягко стелет. — Его смугловатое от природы лицо покрылось легким румянцем, а во всегда спокойных дымчатых глазах появилась мужская решительность. — Понял, чего он от нас требует? Забыть свое прошлое. Только и всего! Но ведь я без этого, — еще сильнее разволновался Андрей, — и дня не проживу по-человечески! Как же мне забыть дядьку Илька, Гард, Назара?
— Ну чего ты горячишься? — поднял на него свои ласковые глаза Петро. Он, как и Андрей, за последние годы вырос, возмужал, раздался в плечах, но так и не избавился от врожденной застенчивости, говорил тихо, краснел при посторонних. Хозяин вел себя с нами так вежливо, будто мы ему ровня.
— Ничего себе ровня, — с горькой улыбкой откликнулся Андрей. — Гните спину, вытягивайте жилы и не думайте. Тогда чем же мы для него лучше тех вон волов? — резко протянул руку в сторону дальнего угла длинной конюшни.
— И такое скажешь, — не согласился с ним Петро. — Мы же и нанимались, чтоб работать. А мысли... Так кто о них знать будет? Хотя... я думаю, предостережение нашего пана очень своевременное.
— Не понимаю тебя.
Петро огляделся — не подслушивает ли кто-нибудь случайно.
— Слышал же цидулу царицы на ярмарке в Новоселице? — перешел он на шепот. — Что в ней сказано? Возбраняется самое название «запорожцы» из-за дерзости и причиненных ей обид...
— А ты и одеревенел от страха, — прервал Андрей. — Готов кориться. Только по-ихнему все равно не будет!
— Ну и беги, шуми, рассказывай всем, что ты казак Бабуринского куреня, — рассердился Петро, что редко случалось с ним. — Может, похвалят, как же.
— Шуметь не собираюсь, но и помыкать мною не позволю.
— Втемяшил себе в голову, — снисходительно упрекнул Петро. — Сам слыхал: пану лишь бы дело знать.
— А его взгляд подозрительный, будто мы ему что-то должны? Знаешь, противно становится, когда тебя рассматривают, как...
Андрей не успел закончить, как снаружи послышались легкие шаги и в проеме широкой двери появилась девушка в длинной, до земли, юбке и белой тонкой сорочке, сквозь которую чуть-чуть просвечивали ее узенькие округлые плечи. Она сторожко остановилась, как молодая косуля, которая неожиданно выскочила из лесного укрытия на опушку, повела аккуратной головкой, всматриваясь в полутьму конюшни, и, заметив батраков, опустила ресницы.
— Здравствуйте, — поздоровалась она, зардевшись. — Идите со мной, отец зовет.
Быстро повернулась и пошла по извилистой дорожке к рубленому дому, стоявшему неподалеку.
Андрея будто жаром обдало. Хотя и сам не мог бы сказать, отчего он разволновался. Шел за девушкой, видел, как порхают над спорышом ее босые, припорошенные пылью ножки, как покачивается на гибком стане длинная, тяжелая коса. Приблизившись, отважился спросить ее имя.
— Ярина, — метнула в парня две карие молнии через плечо.
Андрей успел заметить тонкое крыло сломанной вверху брови, нежный овал щеки, с которой еще не сошел румянец, и почувствовал, как все это неизвестно почему взволновало его душу, вытеснило из нее все, что до сих пор тревожило и радовало. Не знал, как вести себя дальше, что сказать девушке. Так и не решился произнести хотя бы слово. Опомнился только на пороге хаты, из которой вышел к ним знакомый уже конюший[24] Корней Сова.
— Спасибо, доченька, — нежно коснулся он рукой плеча Ярины, и суровое лицо его просияло. — Подожди меня в хате.
Андрей и Петро тайком переглянулись. Кто бы мог подумать, что у этого чернобородого, похожего на цыгана молчуна, который каждый раз появлялся в конюшне, будто сгусток темноты, хмуро надзирая за их работой, окажется такая юная, красивая дочь.
А Ярина, словно угадав их мысли, на миг прижалась щекой к толстой отцовской ладони, улыбнулась и легко взбежала на деревянное крыльцо.
Андрей слушал короткие, скупые на слова распоряжения конюшего, каких коней пора уже готовить под седло, каких следует перековать, где заменить сбрую, а у самого перед глазами стояла стройная фигура Ярины, ее голос, походка и тот мимолетный девичий взгляд, который будто перевернул что-то у него в душе.
— А сегодня, — услышал он наконец глухой, будто из бочки, голос Корнея Совы, — новыми горбылями зашьете стойла.
Встряхнул головой, прогоняя видение. «Успокойся, — приказал себе мысленно, — девчат сроду не видел, что ли?» И хотя после работы еле ноги тащил с панской конюшни, не переставал думать про Ярину. Время от времени посматривал на узенькую тропинку в надежде снова увидеть знакомую фигуру, а девушка не появлялась. Будто и не жила рядом.
Встретил ее аж через неделю, на Орели. В тот момент, когда подводил к берегу лодку с сеном, которое они вдвоем с Петром косили в пойме. На песчаном перекате соскочил в воду, чтобы подтолкнуть вперед тяжелую байду, и вдруг услышал смех. Поднял голову. К реке с большой корзиной в руке спускалась Ярина. Как и в первый раз, она была в белой вышитой сорочке, только толстая коса черным венком лежала на ее голове. Непослушными руками привязал лодку к вербовому корневищу и, сдерживая волнение, пошел навстречу девушке.
— Позволь, Ярина, помогу, — остановился напротив.
— А не боишься, что течение байду украдет и придется вброд догонять сено? — подняла глаза, в которых искрился смех.
— Не боюсь, — проникаясь ее настроением, ответил он, — потому что вырос на воде.
— Тогда бери, — протянула тяжелую корзину с бельем, и Андрей почувствовал, как хорошо ему с этой девушкой, как тепло становится на душе от одного лишь ее присутствия.
— Часто приходишь сюда? — спросил, ставя корзину на дубовый мостик, под которым плескалась речная вода.
— Бывает, и каждый день.
— А завтра придешь?
— Если велят.
Они успели перемолвиться еще несколькими словами, когда по узвозу[25] начала спускаться запряженная волами арба, и Андрей заспешил к байде, чтобы перегрузить сено.
На следующее утро снова попросился на сенокос, хотя эта работа изнуряла
