Доктор Гарин - Сорокин Владимир

– Конечно! – Пак встала, хлопнула в маленькие ладоши. – Конечно! Новое для них возможно только в прошлом. Как неиспользованная возможность.

– Или как невозможное использование, – заключил Штерн.

– Нового в реальном мире для них нет и быть не может.

– Быть не должно! – барабанил пальцами Гарин.

– Быть не должно. Остаётся только провокация как ревизия прошлого.

– Они используют прошлое как бесконечный шизоисточник взаимопровокаций. Дипсомания, гиперкинез, шперрунги, ангедония – лишь оболочка синдрома.

– Для них прошлое – мешок без дна, – угрожающе произнёс Гарин, гася окурок.

– Exactly! – хлопнула в ладоши Пак. – Тот самый мешок из “Тысячи и одной ночи”, в котором и спрятан весь мир. Спасибо, доктор! Хотите, я сделаю вам массаж?

– Хочу! – Гарин оттолкнулся ногами от пола, выкатился на кресле из-за стола.

Пак подошла сзади и стала массировать ему шею и плечи.

– Нам надо рассматривать их только как единый организм, – заговорил Гарин, щурясь на солнце. – Тогда мы добьёмся успеха.

– Но они ведь никогда не жили вместе. – Допив кофе, Штерн встал и заходил по кабинету. – Они не ощущают родства.

– Они вместе управляли миром.

– Это больше, чем жить вместе. – Пак с силой мяла могучие плечи главврача. – И это сильнее, чем родство.

– Мешок без дна… – задумчиво повторил Гарин, оглаживая бороду. – И мы для них тоже в этом мешке. Наша задача – вылезти из мешка. И стать тем судьёй, который приказал открыть мешок.

– Признаться, я подзабыл… что же оказалось в том мешке? – спросил Штерн, подходя к окну и осторожно трогая стекло кончиками длинных пальцев.

– Хлеб, сыр, маслины и лимон.

– Всё, что нужно для странствующего! – засмеялась Пак.

– Или для заключённого, – сурово заметил Гарин. – В нашем случае вместо хлеба у них бред особой миссии.

– А вместо сыра – ипохондрический гигантизм.

– Вместо маслин… – Штерн почесал бровь холёным ногтём. – Пожалуй, бред ущерба.

– Тогда на лимон остаются только анально-сексуальные сенсации!

Гарин положил одну титановую ногу на другую:

– Коллеги, я чрезвычайно рад, что у великолепной восьмёрки нет прогрессирующей шизофазии. Свои мысли они выражают ясно, даже Дональд и Борис.

– А Владимир?

– Он стабилен. И адекватен.

– Пока, во всяком случае… – пожал узким плечом Штерн, постукивая по стеклу.

– И ваши коктейли, доктор, тому порука! – Гарин поймал маленькую руку Пак и быстро поцеловал её. – Вы не представляете, как мучительно работать с шизофазией.

– О, представляю! – воскликнула Пак. – Но с вами мы преодолеем всё.

Штерн улыбнулся:

– Как часто повторяет наша Ангела: wir schaffen das[15].

После общения с коллегами, накинув на плечи альпийскую войлочную куртку с вышитыми дубовыми листьями на замшевых отворотах, Гарин решил прогуляться по территории санатория, как он делал всегда после ланча. С западной стороны к санаторию примыкал обширный парк с газонами, где помимо сосен и пихт росли дубы, липы, каштаны, а над небольшим искусственным прудом склонялись декоративные ивы. Гарин прошёлся по замощённым дорожкам, встретив Ангелу и Синдзо, двух медсестёр и старого садовника. Проходя мимо ограды, он заметил за её стальными прутьями невысокого человека. При виде Гарина тот подошёл ближе и приподнял шляпу, обнажив лысую голову.

– Простите великодушно! – обратился он к Гарину. Платон Ильич остановился.

– Кузьмичёв Кузьма Иванович, – представился незнакомец, держа шляпу у груди.

Гарин различил, что человек одет скромно, но аккуратно; за спиной его висел рюкзак.

– Что вам угодно? – спросил Гарин.

– Тараканы, клопы, блохи, вши, мокрицы, – быстро произнёс человек.

Круглое лицо его с картофелиной носа украшала маленькая клякса усов.

– И что… клопы, блохи? Беспокоят вас? – не понял Гарин.

– Вывожу. Экологически чистыми и исключительно народными средствами.

– Ах, вот что.

С человеком была такса, дотянувшаяся до верха бетонного основания ограды и просунувшая узкую морду сквозь прутья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Признаться, тараканов у нас сроду не водилось, клопов тоже. Вши – да, были во время войны, но она уже, к счастью, закончилась. Блохи… мы не держим собак. Есть один кот, да и тот фараонский. Не в чем блохам заводиться.

Человек понимающе кивал круглой головой.

– А как насчёт мокриц? – спросил он.

– Не встречал, – честно признался Гарин.

– На кухне, в подвале или в душевых помещениях?

– Возможно… не знаю. Не нахожу вреда в мокрицах. – О, как вы ошибаетесь! – Кузьмичёв прижал шляпу к груди. – Мокрицы – опаснейшие создания, разносчики всевозможных заболеваний. Если взглянуть в обычный мелкоскоп на мокрицу, она поразит вас своим агрессивным видом. Если же вы рискнёте взглянуть на неё в мелкоскоп электронный, вы можете надолго потерять душевное равновесие.

– В ближайшие годы я точно этого делать не стану. – Гарин достал папиросу.

Пока он закуривал, незнакомец выжидательно молчал.

– Я беру недорого. Но работаю исключительно чисто и профессионально.

– Право, не знаю… – пожал плечом Гарин. – Ну… ладно, ступайте на кухню. Сошлитесь на доктора Гарина.

– Благодарю вас! – радостно оживился человек, надел шляпу, поддёрнул таксу и направился к калитке.

Гарин достал свой клинообразный смартик FF40, позвонил роботу-вахтёру:

– Фёдор, пропусти человека с таксой и рюкзаком.

Неподалёку открылась калитка, Кузьмичёв вошёл. Такса семенила рядом. Под широкими брюками незнакомца виднелись забрызганные грязью резиновые сапоги.

– А такса помогает вам искать клопов и мокриц? – спросил Гарин.

– Нет, это просто друг.

– Ясно.

Платон Ильич двинулся дальше по парку, Кузьмичёв заспешил к санаторию. Дойдя до прудика, Гарин сел на любимую скамейку между двумя ивами, докурил папиросу, зевнул, снова достал FF40, открыл роман Воскова, стал читать.

– О чём же вы, женщина и поэт, хотите спросить музыканта? – Джонни очаровательно-пьяновато покачнулся, обнял пузатый, расписанный под хохлому холодильник, а потом и грубо открыл его.

Ляля одиноко и трогательно стояла посередине большого, шикарного номера с антикварной, покрытой позолотой мебелью.

– Что выпьем? – Он достал-вытянул из холодильника ледяную бутылку советского брюта.

– Не знаю… – Она мягко и жестоко взяла себя за локти. – Советского шампанского?

– Да, можно…

С неловкой очаровательностью он открыл, проливая обильно на журнальный стол, мокро наполнил бокалы, взял, пошёл, пошёл к Ляле. Она стояла перед ним, держа себя за локти, словно жёстко останавливая, голое плечо торчало сквозь прореху.

– Как они вас порвали! – Пьяновато и как-то по-разбойничьи усмехнулся Джонни, протягивая ей бокал. – Вы решительная?

– Временами… – пробормотала она, принимая бокал непослушной красивой рукой.

Бокал задрожал несчастно, закапал на ковёр.

Джонни чокнулся и сразу жадно ополовинил свой, пошёл к дивану, устало сел-развалился с роскошной пьяной наглостью, закидывая остроносый ботинок на колено: – Присаживайтесь. Как вас зовут?

– Ляля, – произнесла она, стараясь не уронить бокал и глядя на Джонни.

Возникла короткая грозная пауза.

– Что-то не так? – спросил он, приглядываясь.

– Нет, всё хорошо. Очень хорошо, – тяжко и страшно вздохнула она.

– В чём же дело?

– Дело в том, Джонни, что…

– Что?

– Что меня трясёт.

– Ах, вот оно что! – рассмеялся он расслабленно и шлёпнул рукой по дивану. – А вы садитесь поближе! И всё пройдёт.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В порванной юбке она подошла, подошла, подошла, еле переставляя красивые ноги.

Села.

Он придвинулся к ней, стал в упор, как пьяный нежный врач, разглядывать её лицо.