Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова

«Сегодня весь мир принадлежит мне», – подумала она.

Но к безоблачному настроению примешивалась предательская мысль о Петре. Как теперь она взглянет ему в глаза? Вчера она не устояла против соблазна и теперь немного беспокоилась о том, что будет дальше. В конце концов, на кону стоял российский престол. Но устоять против глаз и рук Темкина было решительно невозможно!

Уже много дней она присматривалась к нему, украдкой следила то за тем, как он скачет на коне в своем красном мундире, то как отдает приказания, то как почтительно и с достоинством обращается к ее матери… Несколько раз он снился ей, и каждый из этих снов был ярче и явственней предыдущего. То она лежала в его объятиях (и тем утром, проснувшись, залилась краской стыда), то скакала с ним на лошади, крепко обхватив его сзади руками, по бескрайним русским степям, то он подхватывал ее на руки и нес к карете, чтобы она не запачкала свои изящные сапожки…

Последний сон особенно поразил ее. Сначала были яркие языки пламени, поднимавшиеся до самого неба. Затем внезапно черная пустота, и из этой пустоты к ней шел Темкин. Она улыбалась ему и махала рукой, а он просто подходил молча и никак не реагировал на ее приветствие, ничего не отвечал ей. Она замолчала и стала ждать. Появились какие-то люди, тени, много людей и теней, кружили какие-то птицы, слышались какие-то странные звуки, и все вместе создавало невероятный, хаотичный, даже страшный хоровод. Но ей не было страшно, она смотрела только на Темкина и ждала, пока он подойдет к ней. Наконец он приблизился, она сделала шаг навстречу – однако у него было другое лицо! Она отшатнулась, но в тот же миг он подхватил ее и наклонился к ней близко-близко… Глаза! Глаза были те же! Он словно успокаивал ее, но она все хотела увидеть его полностью, а видела почему-то только глаза – огромные, черные, обжигающие – и ничего больше…

– Мы должны ехать, дорогая!

Словно вырванная из сна, Фике встряхнула головой. Обернулась. Мать звала ее. Рядом с ней стоял он. Темкин.

Пока она подходила, он не отводил от нее взгляда. Но даже самый внимательный наблюдатель, никто, кроме Фике, не мог бы заметить в этом взгляде и намека на то, что произошло между ними этой ночью.

Она привычно улыбнулась, чуть дольше положенного задержав свою руку в его руке, когда он помогал ей садиться в сани, и вдруг взглянула ему в глаза – тот? Или другой?

Кортеж почти выехал из леса, когда раздался оглушительный свист, а за ним последовала пальба. Со всех сторон к ним бежали одетые в легкие кожухи люди, вооруженные топорами и длинными саблями. Солдаты эскорта отчаянно отстреливались, но неожиданность и первое замешательство сделали свое дело, и почти половину из них скосили первые же удары, прежде чем они успели вскинуть пистолеты. Бросив взгляд на перепуганную Фике, Алексей почти кубарем выкатился из кареты и крикнул кучеру:

– Гони!

Тот изо всей силы хлестнул лошадей, и сани понеслись быстрее ветра. Алексей только мельком успел взглянуть на них, заметил высунувшееся в окошко бледное лицо Фике и тут же молнией обернулся, готовясь принять первый удар.

Драка вокруг разгорелась нешуточная. Человек тридцать разбойников, как успел заметить Темкин, были вооружены топорами и длинными саблями. От сопровождения же осталось около десяти человек.

Сердце молодого человека билось так сильно, что, казалось, разорвется. Он старался сохранять холодную голову, но к страху за Фике примешалось обычное, так знакомое ему опьянение боем. Он тоже не успел вытащить оружие, но клинок в его руке был страшнее самой быстрой пули. Никогда еще он не дрался так, как сегодня. Его шпага летала, он отбивал атаку одного, второго, третьего противника, постоянно менял тактику, нападал сам, провоцировал, парировал и наносил удары. Казалось, он нападал одновременно со всех сторон, видел всех и все на этой заснеженной поляне и успевал приходить на помощь каждому, кто в этом нуждался. Он рубил и колол, рубил и колол, и уже не один враг упал на снег, окрасив его своей кровью.

Он услышал хриплый вскрик, будто кто-то тяжело выпустил из груди воздух, успел обернуться и увидел занесенную над своей головой саблю. Мгновенно пригнулся, выходя из-под удара, и попытался ударить нападавшего. Однако тот ловко увернулся и все-таки нанес Алексею сильный удар в предплечье. Темкин, охнув от боли, чудом перехватил шпагу левой рукой и сделал резкий выпад. Противник ударил еще раз, пытаясь выбить шпагу из его руки, Темкин парировал и, когда враг выпрямился, словно змея, ускользнул из-под его руки и насквозь пронзил его шпагой. Разбойник рухнул как подкошенный.

Алексей остановился, переводя дух. Оставались только несколько дерущихся. Он окинул их взглядом, прикидывая, кто из друзей находится в более невыгодном положении и к кому из них прийти на помощь, и вдруг послышался какой-то шум сзади. Он успел только чуть повернуть голову, и свет померк.

Фике ждала Темкина, но на коне к ним подлетел другой офицер.

– Опасность миновала, сударыня!

– Слава Богу! – откликнулась Иоганна, откидываясь на спинку сиденья. До того момента она сидела все время прямо, словно сжатая пружина, и казалось, что, если ее тронуть, мать рассыплется – такое напряжение исходило от ее прямой неподвижной фигуры. – Слава Богу, Фике! Все в порядке!

Фике взяла мать за руку, облегченно вздыхая.

– Я сожалею, сударыня, – сказал офицер после секундной паузы. – Я сожалею, но мы не сможем сейчас продолжать путь. Несколько наших людей убито, некоторые ранены. Нужно похоронить мертвых и оказать помощь пострадавшим. Вероятно, мне придется принять на себя руководство. Господин Темкин погиб.

Фике вскрикнула, спрыгнула с саней и бросилась бежать, проваливаясь по колено в рыхлый снег, путаясь в юбках, падая и снова поднимаясь. Она не чувствовала дикого холода, словно огнем обжигавшего ее непокрытую голову и плечи, не слышала, как зовет ее мать, ощущала только, как колотится сердце, как разрывает грудь от страха и боли. Взгляд ее был прикован к черному силуэту на снегу, странно согнувшемуся, с откинутой в сторону левой рукой. Она бежала, а время словно остановилось, она кричала, но не слышала своего крика. Ей казалось, что ее голос слышен на весь лес, и не понимала, почему не спешат к ним на помощь люди, много людей, а на самом деле она только беззвучно открывала рот, как выброшенная на берег рыба, задыхаясь от забивавшего ей горло мороза, и бежала, бежала…

Она упала рядом с ним, приподняла его голову и попыталась уложить себе на колени. Юбка стала мокрой от снега, и она все старалась убрать снег от его лица, вытереть ему лоб, гладила его губы и волосы.

– Темкин… – шептала она, как будто это могло его вернуть к ней. – Темкин… – отчаянно звала, шарила взглядом по его лицу, силясь поймать хоть неглубокое, незаметное дыхание, малейший признак возвращающейся жизни.

– Вставай, милая. Нам нужно ехать.

Спазм перехватил горло. Руки юноши были холоднее льда, и она все пыталась согреть их, гладила, целовала и не могла отпустить. Слезы толклись в глазах, но никак не могли прорваться наружу. Она глухо застонала и уткнулась лбом в его ладонь, еще недавно такую сильную и теплую…

Иоганна положила руку дочери на плечо.

– Едем, Фике. Его душа уже далеко от нас.

Фике завыла, глухо и страшно, не осознавая, что этот звук вырывается из ее собственной груди. Она припала к Темкину и не могла оторваться, – казалось, здесь ей и место, рядом с ним, и больше нигде ее быть не может, и если его душа далеко, то почему ее – здесь?

Чьи-то руки попытались поднять ее, а Фике все цеплялась за Темкина, ее не могли оторвать. Наконец ее подняли, и мать повела ее, поддерживая за талию, к саням. Фике шла словно в тумане, губы ее были сжаты, а сухие глаза блестели. Только один раз, уже садясь в сани, она обернулась.

Разметавшиеся черные как вороново крыло волосы, бледное лицо и кровь, стекающая с высокого лба и мгновенно стынущая на снегу… Красивые мертвые губы, только ночью шептавшие ей слова любви и страсти…

Этот миг Фике запомнит навсегда.

Е. И. В. Екатерина II Вольтеру

22 июля – 2 августа [1771]

…я совсем не думала об Екатерине, которая в сорок два года не может вырасти ни физически, ни умственно, но, по естественному ходу всех вещей, должна остаться тем, чем она есть. Идут ее дела хорошо, она говорит: тем лучше; если бы они пошли хуже, она употребила бы все свои способности, чтобы направить их на возможно лучшую дорогу.

Вот, в чем заключается мое честолюбие, и у меня нет другого; все, что я вам сказала, совершенная правда. Пойду дальше: скажу вам, что для сбережения человеческой крови я искренно желаю мира; но до мира еще далеко, хотя турки и сильно желают его, но по другим причинам. Этот народ не умеет заключать его.

Глава 8

Путем Елизаветы

Наконец достигли Петербурга. События последних дней настолько выбили Фике из колеи, что она едва сообразила, что цель их изнурительного странствия достигнута. Первая из целей… Ибо двор вместе с Елизаветой на всю зиму перебрался в Москву. Туда, как и говорил Нарышкин, им следовало отправляться и особо не медлить. Но… тут оказалось, что торопиться ко двору надо не спеша: роскошный, следующий всем веяниям моды веселый двор Елизаветы не принял бы одетых в старомодные платья немецких простушек. Увы, Штеттин, столь гордящийся своим древним родом, безнадежно и навсегда от моды отстал.