Теория невероятности - Виктория Борисова

В школе Аля была круглой отличницей, но всегда держалась особняком. Угловатая, ширококостная, не по годам серьезная девочка чуралась игр своих ровесниц. Она без труда решала самые сложные задачи по математике из учебников для старших классов, а чуть позже взялась за вузовские. Никто не сомневался, что Але прямая дорога в науку. Учителя умилялись: «Такая девочка!» — а одноклассницы презрительно фыркали. Что ж ей еще остается, с такой-то внешностью?

Но Але было все равно. Нарядные платья, туфельки, бантики, тетрадки-«песенники», куда девочки старательно переписывали любимые стихи, шушуканья по углам: «Он так на меня посмотрел!» — все это было не для нее. Мир чисел, формул и чистой логики, к которой не примешиваются глупые человеческие чувства, — вот что привлекало ее больше всего. Когда другие девочки уже ходили на танцы, она упорно сидела над учебниками. Мама с папой просто нарадоваться не могли на дочку.

В институт Аля поступила без проблем. На физико-математическом факультете численный перевес молодых людей был значительный, но даже здесь она не пользовалась успехом. «Алька — свой парень!» — говорили однокурсники и бегали на свидания к девочкам с филфака.

Институт она закончила с красным дипломом. Правда, в аспирантуру не попала — пропихнули сына «нужного» человека, а ей досталась должность младшего научного сотрудника в отраслевом НИИ с окладом в сто пятнадцать рублей. Ну, не в школу же идти, преподавать оболтусам таблицу умножения!

Поначалу Аля еще тешила себя иллюзиями, что еще год, два — и она пробьется, напишет диссертацию, ее карьера в науке состоится, и тогда… Аля прилежно собирала материал для научной работы. Но время шло, а в жизни ничто не менялось. Все ее попытки словно разбивались о невидимую стену. Приходилось тянуть постылую лямку на службе, являться ровно к девяти и целый день тратить на написание никому не нужных планов и отчетов. Поначалу она пыталась сблизиться с сослуживцами, но почему-то они сторонились ее. Семейные дамы бегали по магазинам, а потом бесконечно пили чай, обмениваясь свежими новостями о том, в каком гастрономе «выбросили» мороженых кур и зеленый горошек, а молодые сотрудники большую часть времени проводили в буфете или в курилке, флиртовали друг с другом, сплетничали, девушки примеряли новые кофточки и сапоги… Аля и здесь пришлась не ко двору.

Только раз это сонное болото всколыхнуло чрезвычайное событие — один из коллег, тихий и скромный Николай Андреевич Павлов, вдруг оказался под следствием! Это было как гром среди ясного неба, и, когда за ним явилась милиция, даже председатель месткома Дора Семеновна, язвительная дама с визгливым голосом и крашенными хной волосами, долго пыталась втолковать двум молоденьким лейтенантам, что произошла ошибка, этого просто не может быть! Такой приличный человек никак не может оказаться преступником.

Институт гудел, как потревоженный улей. Историю коллеги обсуждали все — от начальников отделов до лаборанток. Только потом вспомнилась одна странность — каждый год в августе Николай Андреевич отпрашивался с работы раньше времени, брал «библиотечные дни», отгулы, бюллетенил, а при малейшей возможности — уходил в отпуск. Разумеется, нет ничего удивительного в том, что человеку хочется отдохнуть летом, но из Москвы он никогда не уезжал! Начальству объяснил что-то о тяжело больной дальней родственнице, за которой необходимо ухаживать, чтобы дать отдохнуть ее семье хоть немного и отправить к морю племянника с матерью. Даже руководство входило в положение — все остальное время Николай Андреевич был исполнительным и безотказным сотрудником.

Оказалось, что никакой тетушки у него никогда не было. Зато его регулярно видели возле самых престижных в стране высших учебных заведений — как раз когда там шли приемные экзамены и у дверей толпились взволнованные абитуриенты и их родители. Он подходил к тем мамам и папам, кто казался ему подходящими (то есть достаточно обеспеченными), и деликатно отводил в сторонку «на два слова».

Николай Андреевич заводил разговор о том, сколько стало «блатных» и как трудно талантливым мальчику или девочке (да, да, таким, как ваши!) поступить в институт без протекции. Родители кивали — все верно, такая трудная жизнь пошла, просто невозможно! И Николай Андреевич осторожно переводил разговор в нужное русло — представлялся сотрудником приемной комиссии и предлагал сделку — он со своей стороны делает все возможное, чтобы их чадо оказалось в числе студентов, но это будет стоить немалых денег. Сумма была для советского человека заоблачная и равнялась почти половине «жигулей». Павлов мелочиться не любил. Но чего не сделаешь ради ненаглядного дитяти, особенно если впереди маячит призрак армии! К тому же Николай Андреевич казался таким милым, надежным человеком… Денег он никогда не брал сразу, даже если предлагали.

— Только после зачисления. Если хотите, это мой принцип. Не хочу, чтобы вы превратно меня поняли, но… В этой жизни все может случиться. Что вы, что вы, мы же интеллигентные люди, я вам доверяю!

А дальше все шло своим чередом. Если после окончания экзаменов абитуриент видел свою фамилию в списках поступивших, то родители, ошарашенные счастьем, выкладывали требуемую сумму без колебаний, а если нет — милейший Николай Андреевич только беспомощно разводил руками:

— Я сделал все, что мог, но, в конце концов, мы не боги! Звонили сверху, — тут он обычно делал значительное лицо и указывал пальцем куда-то на потолок, — в этом году поступал племянник такого человека! Разумеется, я не могу назвать фамилию, вы же меня понимаете… Но были даны четкие указания.

Все шло хорошо, и Николай Андреевич благоденствовал — до тех пор, пока не случилось досадное недоразумение. Надо же было такому случиться, что в числе абитуриентов оказались полные тезки! Деньги Павлов взял с одного, а поступил другой. Отец несостоявшегося студента оказался человеком вспыльчивым и злопамятным, не стал слушать никаких объяснений и накатал заявление в милицию.

Тогда разразился настоящий скандал. Всем пришлось идти в свидетели. Николай Андреевич до суда находился под подпиской о невыезде и даже ходил на службу, но директор НИИ вызвал его к себе и потребовал подать заявление «по собственному желанию». Пришлось подчиниться, и, когда он уходил, Аля запомнила его сутулую спину, опущенные плечи и затравленный взгляд. Жалко было человека, конечно, но подойти она не посмела. Еще остальные подумают что-нибудь не то…

На суде Павлов больше всего упирал на то, что в приемной комиссии не состоял, а потому никакого влияния на поступление абитуриента не мог оказать при всем желании. Правда, ему это не особенно помогло — отец несостоявшегося студента действительно был человеком влиятельным, Николай Андреевич получил три года за мошенничество и отправился в колонию общего режима.