Золотые крыланы и розовые голуби - Джеральд Даррелл

— Знаю, — отозвался я. — Читал с почтением и даже с трепетом записки Пайка о его пребывании на острове Круглом. Описание первой высадки заставляет призадуматься.

— Что правда, то правда, — сказал Тони. — Незаурядный был человек.

Николае Пайк — один из тех неутомимых путешественников XIX века, коим так обязаны нынешние натуралисты и зоологи. Облаченные в предельно неудобную одежду, зато наделенные острым всеобъемлющим умом и обуреваемые неутолимой жаждой к познанию, они странствовали по всему свету, кропотливо записывая свои наблюдения, причем большинство из них отличает своеобразная архаичная манера письма и чувство юмора, подобное которому теперь найдешь разве что в старых выпусках «Панча». Их отчеты о виденном п собранном полны свежести, энтузиазма и очарования, чего не скажешь о большинстве бесцветных страноведческих книг, навязываемых нам путешественниками-натуралистами реактивного века. Вот, например, рассказ Николаев Пайка о первой высадке на острове Круглом.

«Сразу было видно, что все, говоренное мне о трудностях высадки, не преувеличение. По счастью, наши рыбаки искусно подошли к делу. Судно остановилось в нескольких футах от омываемого прибоем плоского камня, который играл роль пристани.

Теперь оставалось ждать, когда представится возможность одному из членов команды прыгнуть на берег с канатом, чтобы можно было удерживать судно носом к острову. Как только это было выполнено, канат надежно закрепили за железные кольца, помещенные здесь для этой цели много лет назад, после чего началась выгрузка нашего провианта, воды и пр.

Но вот весь груз благополучно переправлен на берег, и мы стали выжидать, когда волна поднимет судно, и по очереди совершали прыжок, от которого замирало сердце, и требовался верный глаз и устойчивая нога, чтобы твердо приземлиться па скользкий камень.

Если бы наше суденышко, качаясь на десять-двенадцать футов по вертикали, врезалось носом в отвесный выступ, мы в два счета отправились бы вместе с ним рыб кормить. Глубина здесь около четырех морских саженей».

Наша «Дорада» то скатывалась в ложбину между волнами, то взмывала вверх на лоснящемся синем гребне, и я вполне понимал чувства Пайка. Прощупывая взглядом приближающиеся скалы, я пришел к выводу, что здесь только горный козел может высадиться.

— А где же пристань? — спросил я Тони.

— Вон там, — он небрежно показал рукой на скалистый обрыв. — Тот плоский камень, на который высаживался Пайк.

Присмотревшись, я с трудом различил выступающую каменную площадку не шире обеденного стола, перед которой зловеще толпились волны прибоя.

— Вон там? — усомнился я.

— Там, там, — подтвердил Тони.

— Не сочти меня излишне привередливым, — сказал я, — только, на мой взгляд, чтобы там зацепиться, нужно одновременно обладать способностями шерпа и сверхпроворного геккона.

— Не беспокойся, Джерри, — усмехнулся Вахаб, — больше одного раза не умрешь.

— Знаю, — ответил я. — Оттого-то и не хочется раньше времени профукать единственную возможность.

— Никогда еще не видел такого спокойного моря, — серьезно сказал Тони. — Запросто высадимся.

На носу «Дорады» закипела работа, якорь с рокотом шлепнулся в прозрачную, словно джин, воду и лег на дно на глубине шести-семи саженей.

— А вот и пещерка, где укрывался Николае Пайк, когда налетел циклон, — Вахаб показал на подковообразную выемку в скале рядом с пристанью.

— Свод с тех пор обрушился, но примерные очертания еще видно, — добавил Тони.

Глядя на углубленный в скалу полукруг, где сейчас совсем не по-рыбьи ползали по камню черные полчища лоснящихся ильных прыгунов и сновала стайка алых и пурпурных крабов, я с почтением вспоминал жуткий рассказ Пайка; передо мной было то самое место, где он едва не остался без своих невыразимых:

«Как мы ни торопились, а стихии еще энергичнее собирались с силами; около половины седьмого море внезапно пошло на приступ, и вот уже огромные валы высотой десять-двенадцать футов обрушились на плоский камень, где наш отряд высадился всего двумя часами раньше. Струи захлестывали наши бочонки с водой, которые стояли в полусотне ярдов от камня на высоте двадцати пяти футов, и вскоре ворвались в пещеру, лишь немного не доходя до места, откуда мы с тревогой созерцали эту картину, и отрезая нам путь к отступлению.

Как только обнаружилась внезапная перемена погоды, капитан судна поднял якорь и стал уходить от шторма, и вскоре мы потеряли его из виду за могучими валами.

Теперь паши усилия сосредоточились на спасении всего, что можно было спасти, однако задолго до того, как мы управились с этим делом, спустилась ночь, и небо заволокли тяжелые тучи. Гора содрогалась от глухих раскатов грома, яркие молнии озаряли своими вспышками клокочущие, пенистые волны под нами, которые бешено бились о камни, окатывая нас брызгами.

Ко всем нашим бедам добавился еще и проливной дождь, и вскоре несущиеся по склонам ручьи перевалили через выступ, образующий кровлю нашей пещеры. Поток двадцатифутовой ширины нес с собой большие и малые камни, которые с силой ударялись о дно пещеры и отскакивали в море, а иногда наносили и нам ощутимые удары. Мы оставались на месте, и море, наступая на наше убежище, постепенно оттеснило нас в дальние углы; приходилось крепко держаться за выступы, чтобы нас не смыло. Излишне острые переживания не доставляли нам никакого удовольствия; было ясно, что надо что-то предпринять, чтобы выбраться из коварной ловушки.

Накануне мы прочно укрепили веревку па скале выше пещеры, так что конец ее свисал с выступа. Правда, он свисал в самой низкой части козырька, где скатывалась основная часть потока. К счастью, веревка была длинная, и мои товарищ выбрался из своего укрытия, улучил минуту, поймал конец и, вцепившись мертвой хваткой, сумел подтянуть веревку и сдвинуть ее в сторону от каскада, так что она легла на выпуклую часть скалы, образующую тридцатифутовый отвес. Это был самый отважный поступок, какой я когда-либо наблюдал, притом совершенный с риском для жизни; один неверный шаг, и ничто не спасло бы его. Да и то ему сильно ушибло летящим камнем голову и бок.

Ничуть не обескураженный, этот смельчак, самый маленький и легкий среди нас, первым полез вверх по веревке, и должен сказать, что мы с великой тревогой ждали сигнала о благополучном завершении подъема: ведь никто не мог поручиться, что веревка выдержит или что наш храбрец устоит против натиска ветра и ливня.

Наконец, к величайшей нашей радости, мы сквозь рев стихий услышали его долгожданное «все в порядке!». Настала моя очередь; оставшись лишь в брюках и старой синей рубашке, я взялся за веревку, подтянулся к отвесу и полез вверх, перехватываясь руками. Несладко было болтаться в воздухе между жизнью и смертью — сорвись рука, и я полетел бы в зияющую пучину. Вскоре я поднялся настолько, что мог отдохнуть, упираясь ступнями в камень, и услышал подбадривающие возгласы моего друга; казалось, голос его доносится до меня с небес. Я выбрался наверх с чувством неописуемой благодарности, хотя ободранные руки и ноги кровоточили, не говоря уже о потере большей части моих невыразимых».