Приемыш черной Туанетты - Сесилия Джемисон

– Папа́, ты знаешь ли, что нынче день твоих именин, – оживленно спрашивала девочка, приглаживая волосы отца и поправляя небрежно повязанный галстук. – Я хочу, чтобы ты был красивым. У меня для тебя сюрприз, большой сюрприз!

Скульптор отложил инструменты, снял лупу и равнодушно поднялся с места.

– День именин, дитя? Нет, я совсем забыл об этом. Для меня теперь все дни одинаковы.

– Ты не скажешь этого, папа́, когда увидишь, что я приготовила для тебя. Сегодня чудный день, счастливый день, какого у нас давно не было!

Она распахнула дверь и торжественно подвела отца к изящно сервированному столу. Когда он увидел цветы и фрукты, лицо его посветлело, он заговорил с девочкой так нежно, что сердце ее замерло от радости.

– Да, моя дорогая малютка, это сюрприз для меня! Я совсем не ожидал такого праздника.

Вдруг взгляд его упал на книгу; он порывисто схватил пакет, сорвал обертку, развернул и начал жадно разглядывать рисунки.

– Издание Гашетта, Дея! Где ты достала его? Это мне? Мое навсегда?

– Да, папа́, это тебе. Господин художник дал мне книгу за то, что я хорошо сидела во время сеансов, а я дарю ее тебе. Это мой подарок.

– Ты доброе дитя, Дея, – произнес отец, не спуская глаз с иллюстрации. – Какая прелесть! Это будет чудесная композиция.

– Но, папа́, милый, взгляни же на все остальное. Мамочка Филиппа прислала тебе цветы; Селина испекла для тебя пирог, а госпожа Эйнсворт прислала тебе клубнику. Ну, не милые ли они люди?

Скульптор оторвался от книги и обвел глазами стол.

– Да, моя дорогая, все чудесно, и твои друзья очень добры к нам; но книга, но книга – это лучше всего…

За обедом Дея всячески старалась отвлечь внимание отца от книги. Но он равнодушно ел вкусные блюда, не спуская глаз со страниц. Он был счастлив по-своему, и девочка была довольна.

Глава XIII

Испытание Филиппа

На следующее утро после праздничного обеда Филипп сидел на веранде, забавляясь с «детьми» отца Жозефа. Было еще очень рано, и Туанетта, занятая хозяйством, была уверена, что мальчик поглощен уроками. Но книги и доска лежали на столе, возле клетки, а Филипп и не заглядывал в них; он не мог ни на чем сосредоточиться, когда перед ним бегали и кружились милые зверьки.

«Нельзя, чтобы они забыли, чему их учил отец Жозеф, – думал мальчик. – Я должен заниматься с ними каждое утро». И он начал повторять с мышами разные упражнения.

Стояло тихое, прохладное утро, солнце только что осветило верхушки питтоспорума в белоснежных цветах; роса сверкала в цветущем жасмине, и каждая былинка и травка переливались алмазами; паутина, раздуваемая ветром, блестела.

Чашка с маисовой кашей и молоко стояли перед Филиппом, и Майор и Певец явились за своей долей. Но мальчик мало думал о пище, как и о книгах, он интересовался приметами надвигающейся ссоры между его любимцами. Птицы, казалось, ревновали Филиппа к «детям» отца Жозефа. Они энергично летали вокруг клетки и яростно клевали железные прутья, между тем как маленькие обитатели клетки метались из стороны в сторону, словно искали спасения от страшных клювов.

Это показалось Филиппу до того забавным, что он громко рассмеялся, чем привлек внимание Туанетты, появившейся на веранде.

– О, мамочка! – кричал Филипп. – Посмотри только на них: Майор и Певец ревнуют.

– А «дети» перепугались: смотри, как они мечутся и дрожат. – И с этими словами Туанетта взяла горсть семян из ящика и бросила на траву взволнованным птицам. – Ступайте-ка лучше поешьте.

«Дети» встали на задние лапки, пресерьезно следя за птицами.

– Как они милы! – сказал Филипп, глядя на мышей. – Я думаю: они не тоскуют по отцу Жозефу?

– Я тоже думаю, – с грустью ответила Туанетта. – Так всегда бывает: с глаз долой, из сердца вон. – И она вздохнула, опускаясь на старую качалку и откинувшись к потертому изголовью. – Я часто думаю, дорогой мой, что, когда я умру, ты тоже забудешь меня.

– Ты не умрешь, мамочка, – твердо сказал Филипп, – но если это и случится, я никогда не забуду тебя, я не могу забыть тебя, если бы даже и захотел.

Туанетта слабо улыбнулась.

– Ты не будешь желать этого, милый, но спустя некоторое время, сам того не замечая, начнешь забывать свою мамочку. Кто-нибудь другой займет ее место в твоей душе. Я часто думаю о твоих новых знакомых – они почти целиком завладели тобой. Я не виню тебя, дитя мое, они очень добры, и художник занимается с тобой. Со временем они, пожалуй, захотят забрать тебя. Пойдешь ли ты, Филипп?

В ее всегда ровном и спокойном голосе проскользнула ревнивая нотка, и худое смуглое лицо отражало тревогу.

– Нет, мамочка, конечно, не соглашусь! Я не оставлю тебя ни для кого на свете. Я счастлив здесь, с моими птицами, цветами и «детьми» отца Жозефа. Я не смогу полюбить другое место и не полюблю никого так, как люблю тебя, мамочка!

Тусклые глаза Туанетты блеснули радостью.

– Как я рада слышать это, мальчик! Я провела с тобой всю твою жизнь, я старалась заботиться о тебе, как могла, и учить тебя только хорошему. У тебя еще все впереди, а я… не могу отдать тебя теперь, я не могу расстаться с тобой; но я стара… стара… и может быть… Ну, ладно, завтракай и постарайся, деточка, найти хоть немного времени для занятий до того, как уйдешь в мастерскую.

Мистер Эйнсворт о чем-то серьезно говорил с женой, когда в комнату вошел Филипп.

– Подойди ко мне, мой милый, – проговорила миссис Эйнсворт, ласково усаживая мальчика и обнимая его. – Нам нужно поговорить с тобой. Мы скоро уедем, и нам тяжело расстаться с тобой, дорогое дитя. Хочешь поехать с нами?

Филипп вспыхнул, и глаза его наполнились слезами.

– О, я не хочу, чтобы вы уезжали! Я не хочу расставаться с вами, но не могу и ехать с вами.

– Почему не можешь, дорогой мальчик? Мы все сделаем, чтобы ты был счастлив.

– Ты сможешь учиться, будешь учиться рисовать, – добавил мистер Эйнсворт.

– Ты будешь путешествовать, увидишь новые места: мы обычно проводим лето в горах. У тебя будет свой пони, станешь ездить на экскурсии с мистером Эйнсвортом, – уговаривала мальчика миссис Эйнсворт.

– Мне хотелось бы путешествовать, я хотел бы видеть горы – я никогда там не был. И мне ужасно хотелось бы иметь пони, – решительно отвечал Филипп, глядя на обоих и утирая слезы, – но я не могу уехать. Я не могу оставить мамочку – она стара, и я должен жить здесь и заботиться о ней.

– А если твоя мамочка согласится? Если она увидит, что так лучше для тебя? Если она сама захочет этого? – допытывалась миссис Эйнсворт.

– Но мамочка не захочет, – убежденно ответил Филипп. – И здесь еще Дея – я должен заботиться и о ней. Да у меня еще «дети» отца Жозефа, которых я также не могу оставить, – добавил Филипп с важностью, осознавая свои обязанности.

Мистер Эйнсворт посмотрел на жену, ожидая от нее поддержки. Обоих трогала преданность мальчика, хотя их она повергала в отчаяние.

– Но, мой дорогой мальчик, – продолжала миссис Эйнсворт, – если бы не мамочка, ты поехал бы с нами? Любишь ли ты нас настолько, чтобы остаться с нами? – Ее сердце жаждало подтверждения любви мальчика.

– Если бы не мамочка – поехал бы, не колеблясь, – ответил мальчик. – Я хочу научиться рисовать, и хочется все видеть, и… и… вы так добры ко мне. Мне жалко, что вы уезжаете… – И снова его голубые глаза наполнились слезами. – Но вы видите, что я не могу, я не могу оставить мамочку.

– Я вижу, что ты не можешь уехать, мой милый, – ласково ответила миссис Эйнсворт. – Но мы очень любим тебя, и ты не забывай нас. Будущей зимой мы вернемся сюда и верим, что найдем тебя таким же милым…

Глава XIV

«Я пришел к вам навсегда»

У художника Филипп не появлялся несколько дней, и супруги Эйнсворт остро ощущали отсутствие мальчика. На следующий день они должны были уехать.

– Не могу понять, что задержало мальчика, – грустно говорила миссис Эйнсворт. – Он ведь знает, что мы уезжаем завтра, и пришел бы непременно, если бы не случилось чего-нибудь серьезного.

– Я схожу к Селине, – сказал мистер Эйнсворт, беря шляпу. – Если его там нет, я попрошу сходить за ним. – С этими словами он распахнул дверь и столкнулся с Филиппом. Мистер Эйнсворт сначала не заметил Лилибеля, стоявшего в тени с мешком и большой корзиной, он не разглядел и того, как бледен и подавлен Филипп.

Едва миссис Эйнсворт услышала восклицание мужа: «Это ты, Филипп?» – как подбежала, но, взглянув в лицо мальчика, испуганно отпрянула.

Она сразу заметила, что мальчик одет в черное, что его соломенная шляпа повязана черным крепом и что в глазах его застыло испуганное выражение, какое бывает у заблудившегося, беспомощного животного. Он казался гораздо старше своих лет, с лица исчезли детская округлость и свежесть, щеки были бледны и покрыты пятнами от слез. Несколько дней, проведенных мальчиком в горе, сильно изменили его. Он пытался заговорить, но губы дрожали, и рыдания, которые он старался сдержать, сотрясали все его существо. В одной руке мальчик держал что-то, завязанное в желто-красный шелковый платок, а в другой – белый венок с надписью: «Моей матери».