Поколение влюбленных (СИ) - Шехова Анна Александровна

— Меня радует, что, как и номер телефона, твоя прямолинейность осталась неизменной, — она улыбнулась уголками губ, — а то я опасалась, что от прежней Александры ничего не осталось.

— Ты права, — я пожала плечами, — почти ничего. Прямолинейность и номер телефона — не так уж много.

Болтая о пустяках, мы прошли с ней за церковь Пресвятой Богородицы. Здесь, в тени гигантского старого тополя, кругом стояли деревянные некрашеные скамейки. На одной из них мы пристроились. Я замолчала и выжидающе уставилась на Анну. Она не заставила себя долго ждать.

— Саша, наше поколение проклято. — Это была ее первая подача.

Я никак не отреагировала, потому что нечто в этом духе и ожидала услышать. Но к следующему вопросу оказалась не готова.

— Скажи, Саша, твоя мать делала аборты?

Я растерялась. Делала ли моя мать аборты? А кто из женщин их не делал в советскую эпоху?

— Кажется, делала.

— Наверняка. — Анна кивнула и произнесла вслух мою мысль: — Почти все женщины советского времени прошли через это. И как правило, одним абортом дело не ограничивалось.

— А при чем здесь аборты? — Я ничего не понимала.

— Ты знаешь, что в любой религии аборт считается одним из самых страшных преступлений и приравнивается к убийству? — спросила Анна. — Даже хуже, аборт — это не просто убийство, а убийство совершенно невинного создания.

— Анна, вот только не надо проповедей, — поморщилась я, — могу сразу тебе сказать, что я сторонница легальных абортов.

— Дело не в этом, — сказала она, — я тоже считаю, что для современного общества запрет абортов принесет больше вреда, чем пользы. Тем более сейчас аборты и так уже не массовая беда. Надо быть либо пьяной, либо слишком легкомысленной, чтобы случайно забеременеть.

— Ой, ты в таком случае даже не представляешь, сколько на этом свете пьяных и легкомысленных женщин, — не удержалась я от шпильки.

Анна не обратила внимания на мое ехидство и продолжила:

— Наши матери — они все запятнали свою душу этим преступлением против природы и Бога. А подобные преступления не проходят бесследно. Когда мы бунтуем против природы — мы выступаем против установленного Богом порядка вещей. А значит, вступаем в противоборство с самим миром. Ты понимаешь, что это значит? Бессмысленная, отнимающая все жизненные силы борьба. Пытаться нарушить законы мироздания — то же самое, что пытаться заставить планету вращаться в другую сторону.

— И Бог за это сурово карает, ты это хочешь сказать? — устало спросила я.

— Ничего ты еще не понимаешь. Рассуждаешь как ребенок. — В голосе Анны прозвучало легкое разочарование. — Бог никого и ни за что не карает. Это тебе не учитель с указкой, который стоит у доски и наблюдает сквозь очки, чтобы детишки не списывали друг у друга. Бог — это изначальный жизненный импульс, это суть нашего мира, его душа. Посмотри, можешь ли ты найти хоть одну неправильную вещь в природе? Здесь все гармонично, нет ни одной лишней детали, ни одной шероховатости, ни одной бессмысленности. Каждое звено выполняет свою роль. И для каждого создания здесь предусмотрена своя ниша. Понимаешь — для каждого?

— Что-то не слишком много у нас людей, которые смогли найти свою нишу, — хмыкнула я.

— Потому что большинство и не пытаются постичь суть гармонии. Люди вторгаются в этот мир, как лом в хрустальное пространство, разносят все вокруг себя вдребезги, а затем с удивлением озираются и не могут понять, почему им так неуютно. Конечно, кому же будет уютно в пустоте, где от мира, задуманного Богом, остались одни осколки!

— А при чем здесь аборты? — тупо спросила я.

— Господи, Саша, не кажись глупее, чем ты есть. Я же говорю тебе, мир настолько гармоничен, что здесь у каждого есть свое место. Здесь нет лишних предметов, лишних встреч, лишних людей. Но человек появляется на свет не тогда, когда тело матери производит его тело, а когда рождается его душа. В момент зачатия, как только клетки образовали то, что будет телесной формой личности, он уже здесь, он присутствует в этом мире, как мы с тобой. И женщина, распоряжаясь его жизнью, идет против мировой гармонии. Она берет на себя право решать вопросы жизни и смерти, в которых мы не властны. Именно поэтому религия считает аборты грехом, так же как и самоубийство.

Анна на миг осеклась, словно подавилась своими же словами. Я молчала, не понимая, к чему она говорит мне все это.

— В этом мире все настолько правильно, что у Бога нет нужды нас миловать или наказывать, — продолжила она чуть тише, чуть горче, — нарушая гармонию мира, мы сами себя делаем изгоями и отщепенцами. Себя и своих детей. Это как тень от дерева, которая накрывает собой всю траву, что растет под ним. Это и есть то, что я называю нашим проклятием.

— И в чем оно заключается? — спросила я, не пытаясь скрыть свой скептицизм. — Теперь судьба нас преследует и убивает, как в этом кошмарном фильме «Пункт назначения»?

— Нет, все гораздо проще. — Лицо Анны стало отрешенным, как иконописный лик. — У матерей, нарушивших закон природы, дети появляются с ослабленным чувством жизни. В них с рождения заложено подсознательное стремление к смерти. Тем более если ты случайный ребенок и твоя мать после зачатия подумывала об аборте. А кто из нас не случайные дети?

Анна попала в точку. Я была случайным ребенком, и мама родила меня на пятом курсе, накануне диплома. Дорого ей дался тот диплом…

— Случайное зачатие, случайное рождение, — продолжала Анна, — ты когда-нибудь задумывалась, каков был твой шанс появиться на свет? Эта случайность и есть наше проклятие. Мы не умеем сопротивляться смерти. У нас нет против нее иммунитета — жажды жизни, которая заложена в наших родителях. Они привыкли бороться за жизнь и выживать, даже не задумываясь, зачем им это надо. А мы думаем — и не выдерживаем груза своих собственных мыслей.

Я смотрела на бледно-голубую стену скромной церквушки, просвечивающую сквозь роскошные заросли сирени, и снова вспоминала свой давний разговор с бабушкой про гордыню и смирение. Стремясь обуздать свою гордыню, Анна смирила свой ум.

— Ты мне не веришь? — спросила Анна. — О чем ты думаешь?

— Я думаю, что любая религия плохо влияет на способность человека здраво оценивать ситуацию, — медленно сказала я.

Это был намеренный удар. Я ожидала, что Анна оскорбится и уйдет, а я буду избавлена от необходимости поддерживать разговор. Но она не тронулась с места.

— Еще месяц назад я бы не стала говорить с тобой об этом, — сказала она прежним спокойным тоном, и ее иконописный лик отвернулся от меня, — но ты знаешь, я это не придумала. Я это увидела.

— Что значит «увидела»? — подозрительно спросила я. Неужели Анна, помимо истой религиозности, начала страдать галлюцинациями?

— У нас в монастыре есть одно место, — здесь она чуть запнулась, — пожалуй, можно назвать его чудодейственным. В своем роде, конечно. Хотя думаю, что ничего сверхъестественного в нем нет. Тебе прекрасно известно, что на земле есть места, которые являются некими средоточиями энергии — темной или светлой. А может быть, в темноту и свет ее окрашивают наши сердца, а в мире концентрируется чистая энергия, без плюса или минуса. Мистики считают, что это некие порталы, через которые можно проникать в параллельные миры или набираться запредельной силы, а я думаю, что это своего рода храмы, только не построенные людьми, а сотворенные самой природой. В их существование ты, надеюсь, веришь?

— Скажем так — допускаю, что нечто подобное может существовать, — осторожно заметила я.

— Прекрасно, — губы Анны чуть вздрогнули, сдерживая то ли улыбку, то ли горечь, — ты можешь убедиться в их существовании на собственном опыте. Для этого тебе достаточно провести ночь в одной нашей гостевой келье.

— В келье? — недоверчиво переспросила я.

— Да, а что тебя так удивило? — Лицо Анны снова повернулось в мою сторону. В контуре черного платка оно казалось белым, как мрамор. — Почти в каждом крупном монастыре есть гостевые помещения для паломников. Если бы в этой келье жила монахиня или послушница, то все бы давно обнаружилось. А большинство гостей, если и рассказывают кому-нибудь об этом, так только своему духовнику на исповеди.