О любви. О жизни… с болью - Евгения Кибе

диалог. Передо мной сидит местная шалава с разбитым в хлам носом, держит бутылку водки у этого самого носа, которую достала из морозилки салона. Красная помада размазана, тушь потекла, вся взъерошенная. Хорошо, что хоть халатик накинуть успела.

Мда….Когда-то я знал ее под именем Анны Петрушиной. Тогда она выглядела значительно лучше. Две веселые косички с огромными бантами, всегда в юбочке и с улыбкой на губах.

Мы дружили семьями до того момента, пока мой отец не погиб при исполнении. С Егором, братом Ани, мы ещё и учились в одном классе на 4 года старше девочки.

Мне отчётливо вспомнился тот день, когда стояли на линейке первого сентября, а ее, первоклашку, несли перед всеми нами с колокольчиком. Такая радостная, маленькая, полная ожидания чего-то хорошего.

Это когда вообще было? Сто лет прошло уже? Вообще для меня время странно идёт. От одного задержания до другого, от одного заседания суда до другого.

После школы я не поступил сразу в университет и пошёл в армию. А мой друг благополучно сдал экзамены и оказался первокурсником самого главного ВУЗа нашего города. Только со студенческим билетом и зачёткой, ему достались новые приятели, которые банчили наркотой только так. Вот и Егор подсел плотно на иглу. В то же время умерла его мать при родах. Ребенка спасти тоже не удалось. Отец запил и контроль (тот последний, который ещё как-то мог Егора держать) испарился. А Аня….Ее брат барыгам за свои долги на субботник отдал. Вернули полностью сломанную девчонку, которая ни отцу, ни брату была не нужна. Потом и отца не стало. На ножи поставил собутыльник.

Это всё я узнал, когда из армии пришёл.

Соседи, особенно бабушки у подъезда (вымирающий тип свидетелей) с радостью и взахлёб поделились информацией. Мы же дружили с песочницы с Егором. Жили (да и до сих пор живём с Аней) в соседних подъездах.

Пока мой лучший друг методично старчивался, я учился в университете МВД. Учился, периодически бегал к нему, пытаясь помочь. Но как помочь тому, кому и так нормально? Если он не считал, что у него проблема и что он может в любую секунду соскочить, то какая помощь ему нужна? Он сам в состоянии (как он свято в это верил) себе помочь.

Может и мог бы, но передознулся значительно раньше, чем прозрел. Первый передоз и последний. В моей практике опера это редкость. Обычно несколько передозов, а потом золотой укол и всё. Привет, апостол Павел.

Аня же школу не закончила, начала заниматься проституцией и, в промежутках между клиентами, родила сына. Кстати, на удивление мальчик здоровый был. Назвала в честь меня, Олегом. Приятно конечно, но….Странно это как-то.

И вот сегодня, во время очередного рейда по злачным местам нашего города- героя, я встретил снова Аню.

— Чего ты не сказала, что у тебя новый адрес работы? Кто крышует? — спросил я со вздохом. Мне ещё ее показания надо бы записывать…

— Да что ты пристал вообще? Я что, отчитываться должна перед тобой? С каких пор, мент поганый?

— Ээээ, аллё. Ты рамсы не попутала вообще? Я хоть и Олег-сосед, но сейчас я оперуполномоченный, а ты…Пока не понятно кто- подельница, свидетель или осведомитель.

— Слушай, — интонация стала уже более миролюбивой. — Можно сделать вид, что меня тут нет, а? Это ж сейчас надолго. А у меня сын у соседки. Мне забрать его надо…Пожалуйста.

Она сложила руки, как будто собралась молиться. Кому? Зачем? Вообще, она молиться умеет? Странные мысли в голове крутятся конечно.

— Короче, Ань, не могу. Твой клиент у нас уже давно в розыске. Кто ж виноват, что ты на нём скакала, когда мы к вам на огонёк заглянули?

Она откинулась на спинку стула, подтянула одну ногу к себе и скрылась за бутылкой водки. Виден был только один глаз и слеза, которая стекала по щеке, оставляя тёмный след за собой.

Мне ее стало жалко, как и почти всех девочек, которые прошли почти все круги ада, работая жрицами любви. Я понимаю, что малый процент из них идёт на такое из-за своего высокого призвания. Зачастую они попадают в эту мясорубку из-за таких вот "Егоров". Без разницы брат это, отец, любимый…Они просто становятся разменной монетой рано или поздно.

— Ань, не ной. Сопли подотри и сядь по-человечески.

Не получается у меня с ними быть помягче. Это защитная реакция. А точнее профессиональная деформация. Я не могу пропускать через себя всё, что вижу на работе. Первое время забирал ее, эту самую работу, домой. Потом понял, что сопьюсь. Взял себя в руки и крепче кофе не пью ничего. Зато в свободное время хожу в зал и занимаюсь боксом. Каждым ударом забиваю всё глубже и глубже жалость, сочувствие, сопереживание. Я их вбиваю в груши, в партнёров по спарингу, в тернера. Мне это надо. Их боль не должна стать моей. Я хороший опер и обязан оставаться таким, чтобы этот мир на миллиардную долю процента делать чище.

— В общем так, я сейчас позвоню маме и она Олежку заберёт к нам. А ты умойся, оденься и поехали в отдел. Я решил, что будешь у меня "осведомителем". Может ещё и премию дадут.

Аня посмотрела на меня в ужасе. Не потому, что сын будет в моем доме. Как раз это вообще дело вполне привычное. Мальчонка часто ночевал у нас, но Аня не злоупотребляла маминой добротой, поэтому то няньку нанимала, то соседку просила.

— Да ты чё, гонишь? — она в испуге посмотрела на меня. — Меня же на шнурки потом…

— Ты у меня будешь тайным осведомителем. Поехали, — отрезал я. — Да оставь ты эту бутылку! У вас что, в морозилке больше ничего не водится?

Она поставила с грохотом литрушку на стол и полезла в морозилку.

— Мороженое пойдёт? — спросила она.

Да, по носу ей Вася Острог двинул знатно. Но ничего, может хоть на больничном посидит пару дней.

— Да, если это не клубничное, — хмыкнул я. На ее удивлённый взгляд, буркнул через плечо, — ненавижу клубничное.

Она пошла одеваться, пока на заднем фоне кого-то крутили, вязали, были слышны плач и " скрежет зубов". Такой мини-ад на Невском.

Пока мы ехали в отдел, я смотрел в зеркало на Аню, которая сидела на заднем сидении моей машины и держала мороженое у носа. Открывала пластиковую коробку с холодным лакомством, доставала наманикюренным красным лаком пальчиком шоколадное мороженое, закрывала и снова прикладывала к разбитому носу. Кровь уже не текла, но отёк был знатный.

Мы ехали молча и я