Нефритовый Глаз - Дайан Вэйлян

Мэй вкратце пересказала историю, поведанную ей дядей Чэнем, и показала Пу Яню газетную статью о находке ритуальной чаши.

Тот внимательно рассмотрел фотографию чаши, изготовленной из обожженной глины, с шершавой коричневой поверхностью, украшенной живописными изображениями скачущих лошадей и батальных сцен. Затем принялся читать статью. Мэй ела изюм и запивала чаем. Над катком из динамиков разносилась песня в исполнении группы «Карпентерс».

— Продана за шестьдесят тысяч американских долларов! — пробормотал Пу Янь, ни к кому не обращаясь. — В юанях это больше полумиллиона! — Он кивнул, словно мысленно взял данный факт на заметку. — Я слышал об этой ритуальной чаше! Знаете, я на досуге занимаюсь оценкой антиквариата. А мы, специалисты-оценщики, живем в своем тесном мирке. — Он вернул Мэй газетную вырезку. — Кажется, она была продана какому-то перекупщику на улице Люличан. Потом, полагаю, ее контрабандным путем вывезли в Гонконг. Это мог сделать либо сам перекупщик, либо его подельник. Торговля и вывоз за границу предметов национального достояния являются уголовным преступлением, наказуемым лишением свободы сроком до тридцати лет! Но люди все равно не оставляют это занятие, настолько оно выгодное.

— Сколько, по-вашему, первоначально заплатил перекупщик за чашу?

— Думаю, от тридцати пяти до сорока тысяч юаней. Для китайца, особенно из глубинки, это огромные деньги.

— Вы знаете имя перекупщика?

— Нет, но докопаться до него можно. Хотя люди скрытные и неразговорчивые, все имеет свою цену, особенно в наши дни. Ага! — Глаза Пу Яня радостно засветились. Он помахал рукой. — Вот и моя внучка!

Мэй обернулась. Через кафе неуверенно шагала девочка в розовом. Она раскраснелась и запыхалась от долгого катания. Увидев деда, девочка бегом бросилась в его распростертые объятия, и хвостик у нее на затылке весело запрыгал.

— Хун Хун, это госпожа Ван, я тебе о ней говорил!

Хун Хун посмотрела на Мэй широко раскрытыми глазами.

— Хочешь кокосового молока? — негромко спросил Пу Янь внучку, наклонившись к ее уху. Хвостик на затылке утвердительно скакнул.

Пу Янь жестом остановил проходящую мимо официантку, сделал заказ и посадил Хун Хун рядом с собой.

— Как вы познакомились с почтенным Чэнем? — поинтересовался Пу Янь, закончив хлопотать вокруг внучки.

— Дядя Чэнь и моя мама дружат еще с тех пор, когда жили по соседству в Шанхае и ходили в одну школу, — пояснила Мэй. — А вы откуда знаете дядю Чэня?

— Разве он вам не говорил?

— Нет.

Пу Янь выпрямился и отодвинул в сторону пустую чашку, будто готовился рассказать длинную историю. Для Мэй не было секретом, что люди старшего поколения любят вспоминать прошлое.

— Нас с Чэнь Цзитянем познакомили овцы! — произнес он без тени улыбки.

— Как это?

— Вы хоть раз бывали во Внутренней Монголии?

— Нет, — ответила Мэй. — Но хотела бы когда-нибудь съездить туда.

— Обязательно съездите! Очаровательные края, правда, довольно безлюдные, зато для души отдых. Я очутился там в период «культурной революции». По указанию председателя Мао меня в числе других «протухших интеллигентов», как нас тогда называли, сослали в трудовой лагерь «реформироваться» посредством физической работы.

Прежде я представлял себе Внутреннюю Монголию в виде этакого идиллического пейзажа — зеленые луга, испещренные белыми овечками, голубой небосвод, тихие летние дни, воздух, насыщенный запахами лаванды и одуванчиков… Но я сильно ошибался. Жизнь там не сахар. Большую часть Внутренней Монголии занимает бесплодная пустыня Гоби.

Зимы там долгие и суровые, коротким летом стоит нестерпимая жара, весной и осенью бушуют песчаные бури. Ко всему прочему кормили нас только бараниной — жареной, тушеной, отварной. Наша столовка насквозь пропахла мясом.

Однако мне нравилось пасти овец. Я всегда отгонял отару на выпас получше, а пока овцы щипали траву, оставался наедине с бескрайними просторами. Вдали от лагеря, от людской суеты душа моя обретала покой. Меня всегда сопровождал старый вонючий пес по кличке Кабысдох. Он очень любил мое общество, валялся у меня в ногах и испускал кишечные газы. Но я его тоже любил.

Однажды я погнал своих овец на новое пастбище, о котором мне рассказали накануне. К полудню добрался до места. Светило яркое солнце. По небу мчались огромные редкие облака, похожие на воздушные локомотивы. Овцы разбрелись по лугу, а я улегся на траву.

Знаете, как чувствуешь себя в бескрайней степи? Будто ты один посреди океана. Куда ни кинешь взгляд — только дикая, необжитая равнина. В этой умопомрачительной бесконечности немудрено забыть, кто ты и что ты. Да, степь так воздействует на сознание, что теряешь ощущение собственного Я, превращаешься в каплю, растворенную в призрачном подобии существования.

Видимо, я быстро задремал, а когда проснулся, небо заволокли черные тучи. Поднялся ветер, пригнул к земле высокую траву. Я пинком разбудил моего никчемного пса, и мы начали собирать овец, чтобы гнать обратно. Но едва отара пустилась в дорогу, налетела песчаная буря. Скоро мы перестали разбирать, куда держим путь.

Я и в самом деле, как потом выяснилось, несколько отклонился от нужного направления. Через некоторое время в клубах пыли мои овцы столкнулись с чужими. Их гнали два пастуха — один молоденький, совсем мальчишка, а второй — растерянный и испуганный до предела толстяк. Отары перемешались. Мы все принялись кричать, пытаясь найти своих овец и двинуться дальше, сами не зная куда. Кабысдох с лаем носился вокруг.

Но разделить отары не удалось. Мы погнали их вместе в одном направлении и в итоге каким-то чудом вышли к моему лагерю. Помню, его обитатели выбежали к нам на помощь. Многие из них не стали прятаться от бури и дожидались меня, вглядываясь в степь.

Заперев овец в загоне, я пригласил обоих пастухов в свой барак на чашку чая. Толстяка звали Чэнь Цзитянь. Оказалось, что трудовой лагерь агентства новостей «Синьхуа» располагался неподалеку от нашего.

С того дня почтенный Чэнь и я постоянно встречались в степи, когда пасли наших овец. Мы вместе перекусывали и толковали о жизни. Там, в степи, в нашем распоряжении была уйма свободного времени, о чем мы только не переговорили! Иногда читали маленькую книжицу в красном переплете — цитатник Мао — за неимением других книг. Чаще всего обменивались мнениями об истории, искусстве, памятниках старины.

Мы оба тогда испытывали великое недовольство нашей жизнью — как, впрочем, и все население Китая за небольшим исключением. Но разочарование лао[2] Чэня, по моему ощущению, бередило ему душу особенно болезненно. Однако, поскольку по натуре он человек мягкий, добрый и терпеливый, его протест по сравнению с моей руганью выражался главным образом в безобидных жалобах. Семейство Чэнь вернулось в Пекин на год раньше нас, однако с тех пор мы с ним уже не теряли связи.

— Вы встречаетесь, бываете друг у друга в гостях?

— Не так часто, как хотелось бы. Теперь все мы люди занятые. Хорошо, что его наконец назначили старшим редактором. Слишком долго он дожидался этой должности. Я, конечно, обрадовался за него, когда Чэнь сообщил мне эту новость по телефону. Бывало, мне приходилось помогать ему управляться с овцами — худшего пастуха, пожалуй, не сыскалось бы в целой степи, и за два года нашего совместного занятия этим делом умения у него не прибавилось.

Хун Хун выглядела усталой и явно заскучала. Мэй взмахом руки подозвала официанта и попросила счет.

— Я на машине, — сказала Мэй Пу Яню. — Хотите, подвезу вас до дома?

— Ого, видать, дела у вас идут неплохо! — воскликнул тот и добавил своим мелодичным голосом: — Спасибо, не надо. Мы на метро быстрее доберемся. — Он взял внучку за руку. — Отсюда до станции два шага по подземному переходу.

Глава 9

После желтой песчаной бури весенний день кажется особенно чистым и ясным. В то утро бескрайняя небесная голубизна простиралась над головой девственным океаном. В бодрящем воздухе плавала мельчайшая водяная пыль предрассветного тумана, постепенно растворяясь в первом солнечном тепле.

Мэй выглядела элегантно в легком бирюзовом пальто поверх черного свитера со стоячим воротником и черных брюк. Волосы она уложила на затылке в модный французский пучок. Под стук туфелек на высоких каблуках у нее на плече покачивалась сумочка на золоченой цепочке, подделанная под «Шанель», — Мэй купила ее на Шелковом рынке. Так что она производила впечатление состоятельной дамы, которая может позволить себе делать покупки на Люличане.

Люличан — старейший и знаменитый во всем Китае рынок Пекина, где торгуют предметами искусства и антиквариатом. Расположенный неподалеку от площади Тяньаньмэнь, сразу за Воротами Небесного Спокойствия, Люличан возник и расцвел в эпоху императорской династии Мин, когда власти повелели убрать магазины и театры за пределы городской стены.