Лошадиный остров - Эйлис Диллон

— Не сердись на меня, сынок, — примирительно сказала бабушка.

Она протянула руку, похожую на когтистую лапу, и, как малое дитя, дернула Пэта за пиджак. И тут я увидел, что в глазах у нее стоят слезы. Но лицо не было печальным, оно было скорее торжественным. Она как-то вся подобралась, спина у нее выпрямилась. На один миг блеснула в ее лице былая красота, которую время не пощадило. Мы оба, пораженные, молчали. А бабушка продолжала:

— Я часто рассказывала вам о том, как мы жили на Лошадином острове и как нам пришлось покинуть его, потому что людям уже невмоготу было на нем жить. Они испугались холода и сильных ветров. Это суровый остров, говорили они. Никакая живая тварь не может такое вынести. Я спорила с ними, но они не слушали. И вот однажды мы вынесли из дома на берег все наши пожитки, всю нашу мебель: кухонные столы, шкафы, комоды, кровати. Как это было грустно! Сколько раз я вам об этом рассказывала. Приплыли инишронцы на своих парусниках, потому что наши были все разбиты в щепки той страшной зимой. Мы погрузили в лодки поменьше мебель, в большие парусники — овец, коров и лошадей. Когда все было готово к отплытию, обнаружилось, что нет нашего вороного жеребца и кобылы. Лодки были так тяжело нагружены, что могли отчалить только во время полной воды. Если упустить полную воду, надо ждать нового прилива. А люди так хотели уехать! Они просто не могли больше ждать. Решили вернуться за лошадьми на другой день, но так больше никогда и не вернулись.

Бабушка замолчала, а Пэт спросил:

— Куда делись лошади?

— Только я знала. — Бабушка прервала себя коротким хриплым смешком. — Да, только я одна и знала. Пока таскали и грузили мебель, выводили скотину, я отвела их в уединенную бухту неведомой никому тропой. Мужчины во время отлива вывели оттуда всех лошадей. Когда начался прилив, попасть туда можно было только через скалы. Это был долгий и трудный путь. Я поспела обратно в последнюю минуту. И уплыла вместе со всеми.

Бабушка опять замолчала, и мы опять не нашли, что ей сказать. Мы оба думали о бесстрашной, решительной девчонке, уведшей через скалы двух лошадей. Бабушка глубоко, с удовлетворением вздохнула и продолжала повествовать:

— Я знала, что наш клочок земли не зря зовется Лошадиным островом. Я была уверена, что мои лошади не погибнут. Сколько раз я хотела вернуться туда и повидать их! Но, увы, женщине одной не под силу такое путешествие. Мой муж Джон Конрой свозил бы меня, но в те далекие дни считалось неприлично молодой женщине плавать в лодке. — Бабушка с каким-то особым выражением посмотрела на нас. — Мне было нелегко всегда быть степенной и рассудительной, когда моя душа так и рвалась на волю, обратно на мой родной остров. Но все это было давно. Теперь мне восемьдесят один год. Я могу делать что хочу. И я решила, что поеду с вами на Лошадиный остров.

Пэт хотел что-то возразить, но бабушка так на него взглянула, что он прикусил язык. Она уже так стара, сказала бабушка, что поздно учить ее уму-разуму, а если что с ней случится, тоже не беда, она свой век прожила.

— Вы что думаете, я примирюсь с тем, что перед смертью так и не повидаю мой остров! — воскликнула она, разволновавшись. — Если вы меня не возьмете, я одна туда уплыву.

— Вот этого не надо делать, — примирительно сказал Пэт.

Вид у бабушки был такой, что не оставалось ни малейшего сомнения: при первой же возможности она уплывет на свой остров.

С этим она отпустила нас, и мы отправились на пристань, где Джон с отцом готовили свой парусник к отплытию в Росмор. Жеребенок тем временем пасся на лугу за три поля от дома Конроев. Он заметил нас, когда мы подошли к воротам выгона, и, взбрыкивая тонкими ножками, что было духу поскакал к нам. Ветер раздувал его шелковую гриву и хвост. Старая кобыла, с которой он пасся, лениво подняла голову и невозмутимо наблюдала за ним. Возле нас жеребенок остановился. Пэт ласково погладил его шею, потер лоб, отворил ворота и вывел жеребенка на дорогу.

— Он ведь совсем ручной,-сказал я.

— Знаю, — ответил Пэт. — Я думал об этом всю ночь. Вспомни, как он спокойно сходил по ступенькам в лодку.

— А сейчас так и бросился к нам.

— Я был здесь утром, принес ему ведро молока, — объяснил Пэт. — Но все равно мы только тогда сможем считать его своим, когда узнаем, откуда на острове подкованные лошади.

Последнюю фразу Пэт проговорил быстро, тихим голосом, как будто устыдился своих сомнений после рассказа бабушки. Несколько минут мы шли молча, жеребенок доверчиво бежал между нами. Скоро Пэт опять заговорил, на этот раз в его голосе прозвучало множество разных чувств.

— Я знаю, он мой. И он тоже это знает. У меня сердце разрывается оттого, что надо его отдавать. Но брат дороже, — закончил он решительно, стараясь чем-нибудь себя утешить.

И тут мне пришла в голову одна мысль, которую я тут же высказал Пэту:

— В табуне есть вороная лошадка.

— Да, я ее заметил, — уже спокойно проговорил Пэт.

— Мы можем еще раз съездить на Лошадиный остров. За ней. Мы ведь обещали твоей бабушке свозить ее туда.

— Да, обещали, — как эхо, откликнулся Пэт.

С этой минуты у меня в душе точно огонек затеплился. Мы опять едем на наш таинственный остров! И Пэт сразу изменился. Он даже легонько — первый раз за все время — дернул жеребенка за уздечку, точно понукал самую обыкновенную лошадь. Ему, наверное, захотелось победить свою любовь в вороному коньку, чтобы и новой привязанности нашлось место в его сердце.

Хотя день был солнечный, в небе стояли пухлые, с серой каемкой облака. Берег нас встретил громким криком чаек, летавших взапуски со свежим западным ветром. Джон с отцом уже подняли парус. Он упруго надулся, стремясь вынести лодку в море. Она еще здесь, в бухте, так и танцевала на волнах.

На берегу, как полагается, собрались знакомые и соседи посмотреть, как мы будем отчаливать. Среди провожающих был и Голландец; он молча сидел на швартовой тумбе и жмурился от солнца, как большой добродушный кот. Был здесь и Мэтт Фейерти, без которого не обходились ни одни проводы, ни одна встреча на острове. Из кузни спешил Дерри Фолан, ведя под уздцы наполовину подкованную лошадь: услыхал краем уха, что на берегу собрался народ. Следом за ним спешил хозяин лошади Тим Коркери. Его вид не оставлял сомнений, что он явно предпочитает малолюдство кузни сходке на берегу. Приплелась сюда — о чудо! — и старшая мисс Доил, заведующая почтой. Покинула насиженный уголок за медной стойкой. Маленькая, сгорбленная, сморщенная, она куталась в свое городское пальто, точно свежий воздух был ее лютый враг. Она и ее сестра были не здешние, приехали к нам несколько лет назад из Голуэя. И люди говорили про них, что они задирают нос. Но я всегда думал, что они несчастны, потому что одиноки, но никому этого не показывают, потому что очень горды. К ним редко кто ходил в гости: надо было стучаться и ждать под дверью, когда тебя впустят, а у нас к этому не привыкли. На острове никто никогда не запирался: войдешь в любой дом — иди прямо на кухню, тебе везде будут рады. Их навещал только Голландец, который по очереди бывал гостем у всех инишронцев.

Моя мать тоже изредка наведывалась к ним, носила зимой яйца и масло, когда эти продукты трудно достать. Наверное, потому старшая мисс Доил и пришла на пристань проводить нас, хотя всем было известно, что она пуще всего на свете боится, как бы ветер не сдул ее в море.

Увидев мисс Доил, Голландец поднялся с тумбы и предложил ей сесть. Она, как королева, опустилась на каменное сиденье, а мы торжественно провели перед ней жеребенка, получив в благодарность холодный, сдержанный кивок.

— Ветер крепчает! — весело крикнул Джон, увидев нас у сходней. — Но шторм разыграется не раньше ночи. Давайте сюда жеребенка, и пора отчаливать.

Мы осторожно свели малыша по ступенькам на палубу. Он, казалось, нисколько не возражал против второго плавания за такой короткий срок. Провожающие столпились у самой причальной стенки, глядели, как жеребенок ступил на фордек, а затем легко прыгнул на солому, специально для него постеленную внизу.

— Таких красавчиков свет не видывал! — крикнул Мэтт Фейерти, стараясь осилить ветер. — Смотрите за ним хорошенько!

— Постараемся! — крикнул в ответ Бартли Конрой.

Минуту спустя мы уже выходили из ворот гавани. Оглянувшись, я увидел на пристани Мэтта. Он стоял, руки в боки, и глядел нам вслед. Только сейчас я заметил, что шхуны Майка Коффи у причала нет.

Бартли хотел было осмотреть ловушки на омаров, поставленные в самом конце полосы рифов, ограничивающих гавань с другой стороны. Но я вспомнил, как не понравился жеребенку мой окунь, и посоветовал заглянуть в ловушки на обратном пути. И мы взяли курс прямо на материк.

Наше побережье очень изрезано, усеяно скалами и утесами. Там и здесь из моря, как пальцы, торчат рифы, которые зовутся у нас «россы». Крупные россы со временем заносит песком, он обрастает почвой, и получается настоящий остров, где люди строят дома и целые деревни. Самый большой из таких островов — Росмор. К нему мы и держали сейчас путь. На дальней его оконечности стоял дом Стефена Костеллоу.