Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев

Наш тигр, сраженный своим естественным врагом, делал отчаянные усилия, чтобы освободиться из-под обломков клетки. У меня не оставалось надежды на возможность спасти его; единственное, что я мог сделать, это сократить его страдания. Я взял свое ружье у носильщика, который в разговоре отчаянно им размахивал, и одной разрывной пулей покончил с тигром. Затем я немедленно принялся за одного из раненых сакайцев. Из самых чистых кусков белья, которое было на мне, я сделал ему повязку на голову и приладил из остатков клетки лубки для его переломленной ноги. Рана на спине второго сакайца была так тяжела, что я со своими хирургическими познаниями должен был отступиться от ее лечения.

Я заставил малайцев делать из уцелевших частей клетки носилки для раненых. Малайцы были до крайности возбуждены и встревожены, и я не в силах был сдержать их волненье, — с новой силой их охватил страх перед Букит Ганту. Они были убеждены, что носорог был воплощением злого духа и что его послала Гора Духов, которая не хотела отпустить живым из своих тенистых лесов одного из своих гостей. Их возбужденные рассказы представляли собой смесь истины, фантастики и, наконец, самой явной лжи.

Один из них утверждал, что носорог был «белый»; не в том смысле, как мы называем вид носорога «белым носорогом», который, в действительности, даже не так бел, как белый слон, — а «белый», как привидение или, как «зубок младенца», по определению рассказчика. Другой говорил, что это была кормящая самка, что он видел, как она скрылась в джунглях, подталкивая перед собой рогом своего детеныша. Правда, именно таким способом самка носорога направляет своего детеныша в открытых местах, но никоим образом рассказчик не мог этого видеть в чаще леса.

Самка носорога — самая примерная мать среди зверей. Как заботливая нянька, ухаживает она за своим детенышем и водит его всегда перед собой, подталкивая рогом.

В джунглях для носорога найдется много причин к раздражению. Главным образом, досаждают его насекомые, вечно гоняющиеся за ним и устраивающие свои жилища в глубоких складках его кожи. По моим наблюдениям, можно легко заменить купанье для носорога в неволе простым почесыванием закругленной палкой вдоль складок его кожи, — этим соскребываются насекомые, и носорогу доставляется большое облегчение.

Убитого сакайца унесли домой три его соплеменника. После нападения носорога здоровыми и невредимыми оставалось только пять сакайцев, — их было недостаточно, чтобы позаботиться о раненых. К тому же я чувствовал себя ответственным за постигшее их несчастье и хотел сделать все, что было возможно для обеспечения хорошего ухода за ними.

Если бы я даже и решился отправить их обратно в их дома, построенные, как гнезда, в ветвях деревьев, — я не мог бы заставить малайцев повернуть назад и итти снова по направлению к Букит Г акту.

Когда мы тронулись в путь к селению Ван Мата, в этот раз вместо переносной клетки с тигром мы несли двое носилок. Здоровые сакайцы странными односложными звуками попрощались со своими односельчанами, с одним из которых им уже не суждено было больше увидеться: его позвоночник оказался переломленным, и он умер еще до прихода нашего в селенье.

Хотя он, по мнению малайцев, верующих магометан и последователей пророка, и был презренным язычником, поклонником многих богов, пожирателем нечистой пищи, одним словом, «грязью», — все же они похоронили его достойным образом: тело обернули в простыню и пропели над его могилой надгробные песни. Может быть, это было сделано в знак благодарности судьбе за то, что никто из их соплеменников не пострадал.

Отказавшись от мысли в ближайшем будущем добраться до Горы Духов, я решил, что в следующий раз, если мне суждено будет туда итти, я возьму уже с собой даяков — охотников, не боящихся ни людей, ни зверей, ни привидений.

Бобровый городок.

Рассказ Ч. Робертса.

I. Под ледяной кровлей.

Пробиваясь тонкими струйками вниз, через покров снега и прозрачного голубого льда, резкий зимний солнечный свет озарял коричневое дно пруда почти с летней яркостью. Подо льдом вода и теперь была так же тепла, как летом, потому что пруд питали ключи, бившие из такой глубины, что температура их почти не менялась под влиянием времен года. Кое-где со дна поднимался росток водоросли, свежий и зеленый, как в июне месяце.

В наземном же мире в эту пору проносился надо льдом и снегом такой сильный и холодный ветер, что даже выносливые северные деревья трещали под его дуновением и очень немногие из северных, привычных к стуже животных, обитавших в этой глуши, имели мужество бороться с ним, несмотря на терзавший их холод. Большинство из них забились поглубже в свои логова под стволами упавших деревьев или посреди густой, хвойной поросли, тревожно ожидая, когда сдастся суровый мороз и стихнет буйный ветер.

Только внизу, в глубине пруда, в широком просторе янтарной воды, под ледяной кровлей, жизнь протекала все так же деятельно и спокойно. Ветер мог бесконечно носиться в разнузданной ярости, холод мог положить свою смертоносную руку на лес и горы, — в своем невидимом убежище бобры и не подозревали об этом. Стужа могла только прибавить пару дюймов толщины к покрывавшему пруд ледяному покрову и этим придать еще большую безопасность их и так уже безопасному мирному убежищу.

Пруд был достаточно велик, чтобы дать бобрам необходимый простор для их игр и забав. Он растянулся на несколько акров[5] при глубине в пять футов в наиболее глубокой, средней, части. У мелких же берегов лед, толщиной в фут, твердо лежал на дне и был покрыт сверху снеговым покровом.

Бобры этого пруда занимали хижину на краю глубокой воды, недалеко от плотины. Эта хижина представляла собой стоявшее на широком основании низкосводчатое жилище из ила, дерна и искусно переплетенных палок, надежно защищенное от ветра и холода толстым слоем ледяной кровли. Купол, хотя и прикрытый глубоким снегом, был ясно виден всякому лесному бродяге, который иногда и подходил, чтобы с жадностью принюхаться к теплому запаху бобров, выходившему кверху из крошечных отдушин, находившихся на его верхушке. Но как ни голодны, как ни жадны были эти бродяги, маленькие строители купола и плотины, жившие внутри жилища, и не знали и не заботились об их прожорливости. Купол имел целых два фута толщины, был прочно построен и замерз почти до твердости гранита. Ни у кого из голодных жителей леса не было когтей достаточно сильных, чтобы прорвать себе путь через подобную защиту. Бобры жили тепло и сохранно в самой середине жилища, в сухой, выстланной травой комнате, лежавшей как раз над уровнем воды.

Но ледяная кровля и их промерзший купол защищали бобров не только от северного холода или ярости их врагов. Они скрывали и их запасы, которыми бобры хорошо обеспечили себя против зимнего холода. До наступления морозов бобры подгрызли большое количество берез, осин и ив, разрезали их на удобные для переноски и последующего употребления куски и втащили их на место, находящееся немного выше середины плотины, где вода достигала самой большой глубины. Здесь запас бревен, жердей и хворосту лежал перепутанной кучей со дна до нижней поверхности льда.

Когда в доме наставало время кормления, один из бобров плыл к куче провианта, выбирал подходящую палку и втаскивал ее в дом. Здесь, в сухом, пропитанном острым запахом сумраке, семья спокойно лакомилась, поедая кору и внешний нежный слой молодого дерева. Когда палка была очищена дочиста, другой бобр вытаскивал ее и сплавлял вниз к запруде, где она оставалась про запас в виде материала для починок. Так как все члены колонии обладали превосходным аппетитом, почти всегда можно было видеть какого-нибудь бобра, плывущего по янтарному полумраку или с зеленой палкой из кучи запасов, или с белой, чисто ободранной, относившейся к основе запруды.

Купол бобрового городка был ясно виден каждому лесному бродяге, но ни у кого из них не было когтей, достаточно сильных, чтобы прорвать себе путь внутрь.

Для этих, самых прилежных из всей четвероногой братии, животных теперь настали праздники. Под ледяным покровом нельзя было ни строить запруды, ни подгрызать деревья, ни чинить жилища. Оставалось только есть, спать и играть. Конечно, особенного разнообразия в играх у них не было, но это мало смущало их. Иногда два бобра забавлялись чем-то вроде бешеной игры в догонялки, плавая с поразительной быстротой подо льдом, гребя могучими задними лапами, скромно сложив под подбородком маленькие передние лапки и вытянув прямо назад свои широкие, плоские, лишенные волос хвосты, служившие им рулями. Быстро плывя и бросаясь то в одну, то в другую сторону, они оставляли за собой след из маленьких серебристых пузырьков, образующихся из воздуха, скрытого в их густом меху. В конце концов, один из игравших был не в состоянии больше задерживать дыхание и быстро вплывал в отверстие черного туннеля, ведшего вверх, в жилище, карабкался в верхнее помещение и ложился там, тяжело дыша. Через мгновение к нему присоединялся и его не менее запыхавшийся преследователь. Один за одним собирались и все остальные члены колонии, и вся низкая комната наполнялась теперь уютным теплом и сытым довольством.