Царица Пальмиры - Бертрис Смолл

— Ты попрощаешься с моей дочерью, князь? — спросил он. — Мы не вернемся в город до начала лета. Как только эти солдаты умрут, мы отправимся в путь, в пустыню, как и планировали.

Оденат утвердительно кивнул и пожелал Забааю бен Селиму благополучного путешествия. Потом направился к тому месту, где сидела Зенобия. Усевшись рядом с ней, он взял ее маленькую ручку в свою. Ее рука была холодна, и он инстинктивно стремился согреть ее, крепко зажав в своей ладони.

— Это римлянин умирает достойно, — сказала она, заметив его присутствие. — Но еще рано, и в конце концов он будет взывать к своим богам о милосердии!

— А для тебя так важно, чтобы он молил о милосердии?

— Да!

Она выкрикнула это слово неистово, и он понял, что она снова погружается в свои тягостные размышления. Она испытывала слишком сильную ненависть для столь юной девочки, которая до сегодняшнего дня не знала зла. Этот ребенок все больше и больше очаровывал его.

— Я хочу попрощаться с тобой, Зенобия, — сказал он, снова отвлекая ее.

Зенобия подняла на него взгляд. «Как же он красив, — подумала она. — Если бы только он не уступал римлянам так легко? Если бы только он не был таким слабовольным человеком!»

— Прощайте, мой господин князь! — холодно произнесла она и снова отвернулась, чтобы созерцать умирающего.

— До свидания, Зенобия! — нежно произнес он, легко прикоснувшись рукой к ее мягким темным волосам.

Но она даже не заметила этого. Он поднялся и пошел прочь. Закатное солнце обагрило белые мраморные башни и портики Пальмиры. Но Зенобия не видела ничего. На песке пустыни вспыхнули бивачные костры, а она все сидела в безмолвии, наблюдая за человеком, который лишил ее матери. Вокруг нее люди из племени бедави занимались своими обычными вечерними делами. Они все понимали и терпеливо ждали, пока ребенок не удовлетворит свою жажду мщения.

Винкт Секст некоторое время лежал без сознания, однако потом начал понемногу приходить в себя, пробужденный волнами боли, которая словно вгрызалась в его тело и душу по мере того, как болеутоляющие средства прекращали свое действие. Его удивило, что он до сих пор еще не в царстве теней. Он медленно, с усилием открыл глаза и увидел стройную девочку, сидевшую возле его головы и созерцавшую его страдания.

—  — К-кто… Ты? — с трудом удалось ему выговорить пересохшими и потрескавшимися губами.

— Я — Зенобия бат Забаай, — ответила ему девочка на латинским языке, гораздо более чистом, чем тот, на котором говорил он. — Та женщина, которую ты зарезал, была моей матерью, свинья!

— Дай… Мне попить! — попросил он слабым голосом.

— Здесь, в пустыне, мы не тратим воду понапрасну, римлянин! Ты умираешь. Дать тебе воду — значит потратить ее понапрасну.

Ее глаза напоминали серьге камни. Когда они смотрели на него, в них не отражалось никаких чувств.

— У… Тебя… Нет… Милосердия? Странный человек!

— А ты был милосерден по отношению к моей дорогой маме? Глаза девочки вспыхнули ненавистью.

— Нет, ты не проявил к ней ни малейшего сострадания, и я тоже не проявлю к тебе сострадания, свинья! Ни малейшего!

В ответ ему удалось изобразить лишь пародию звериного оскала, и они поняли друг друга. Он не проявил по отношению к ее матери, белокурой красавице, ни доброты, ни милосердия. «Интересно, — думал он, — теперь, когда он уже знает свою судьбу, сделал бы он снова то же самое или нет?»И он решил, что да, сделал бы. Смерть есть смерть, и эта блондинка с лихвой заслужила ее. Люди умирали и за меньшее. Он быстро моргнул несколько раз, чтобы рассеять туман, застилавший глаза, и получше разглядеть девочку. У нее красивое лицо, а тело еще детское, плоское и несформировавшееся.

— Все женщины… умоляют… Когда они под мужчиной. Разве… Твоя мать… Никогда… Не говорила тебе… об этом?

Зенобия отвернулась от него и стала смотреть на пустыню, не поняв до конца его слов. Солнце уже село, и быстро наступила ночь. Вокруг нее весело горели золотистые бивачные костры, а звезды глядели вниз в серебристой тишине.

— Ты будешь умирать медленно, римлянин, и я останусь здесь, чтобы увидеть это! — спокойно произнесла она. Винкт Секст слегка кивнул головой. Конечно, он мог понять ее желание отомстить. Этим ребенком можно гордиться, хотя она всего-навсего девочка.

— Я сделаю все… что в моих силах… чтобы доставить тебе удовольствие… — сказал он с презрительной и вызывающей усмешкой.

После этого впал в беспамятство.

Когда он снова открыл глаза, вокруг уже стояла кромешная тьма, которую рассеивал лишь свет бивачных костров. Девочка все еще сидела возле него, неподвижная и настороженная. Он снова потерял сознание и очнулся, когда наступил рассвет. Его тело терзала мучительная боль. Он знал, что смерть уже близка.

Узкие рубцы на спине ночью загноились. Тысячи муравьиных укусов непереносимо жалили и жгли. Путы из сыромятной кожи на руках и ногах уже высохли и болезненно врезались в его лодыжки и запястья. Горло так пересохло, что даже простое глотание причиняло боль. Солнце поднималось все выше и выше и слепило его даже тогда, когда он закрывал глаза. Он слышал, как те из его висевших на крестах товарищей, которые были еще живы, стонали и взывали к своим богам и матерям. Он попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на них, но это ему не удалось. Он был широко распластан на песке и стянут путами. Даже самое незначительное движение невозможно.

— Пятеро уже мертвы, — злорадно произнесла девочка. — Вы, римляне, не слишком сильны. Бедави жили бы по крайней мере три дня.

Вскоре стоны прекратились, и ребенок объявил:

— Ты остался один, римлянин, но могу сказать — ты недолго протянешь. Твои глаза покрыла молочная пелена, а твое дыхание затруднено.

Он знал, что она говорит правду, он уже чувствовал, что его дух силится покинуть тело. Он устало закрыл глаза и вдруг снова очутился в лесах своей родной Галлии. Высокие зеленые деревья грациозно взмывали в небо, их ветви колебал легкий ветерок. Перед ним расстилалось прекрасное и прохладное голубое озеро. Он чуть было не вскрикнул во весь голос от радости, и его губы прошептали слово «Вода!»

— Нет никакой воды!

Голос девочки безжалостно ворвался в видение, и он открыл глаза, но увидел только жаркое, пылающее солнце. Это уже слишком! Ей-богу, это уже слишком!

Винкт Секст открыл рот и завыл от безнадежного унижения и боли. Звуки победоносного детского смеха — вот последнее, что он услышал. Эти звуки дразнили его, пока его душа летела прямиком в ад, в то время как тело стало частью пустыни.

Зенобия встала, пошатываясь, так как ноги одеревенели. Она просидела возле Винкта Секста более восемнадцати часов, и все это время не ела и не пила. Вдруг ее подхватила и подняла вверх пара сильных рук, и она заглянула в восхищенное лицо своего старшего единокровного брата Акбара. На его коричневом от загара лице сверкали белые зубы.