Избранное - Ван Мэн

Ни Цзао давно уже знает, что во время ритуала омовения беспокоить тетку никому нельзя. И хотя тетя нежно любит племянника, в эти минуты он старается ей не мешать, а уходит куда-нибудь подальше, потому что тетя пребывает сейчас в том состоянии, которое вызывает у домашних трепет. В эти минуты она способна, ни с чем не считаясь, смести всех и вся на своем пути. С возрастом Ни Цзао часто не без грусти задумывался, что стоит за тетиным ритуалом.

Утренний туалет подходит к концу. Тетя вытаскивает квадратную табуретку и ставит ее перед удлиненным столиком, покрытым когда-то белым лаком, но лак от времени давно потрескался и отпал, из-за чего на поверхности стола образовались шершавые пятна. Табуретка стоит ровно, на определенном расстоянии от столика. Тетя усаживается и придвигает к себе шкатулку для гребней и расчесок. Шкатулка в свое время имела лиловато-красный цвет, но краски успели потемнеть, а в отдельных местах казались совсем черными или бурыми. На столике кое-где появились пятна, словно отметины оспы. Подняв крышку, она достает овальное зеркальце и удобно прилаживает его на крышке. Она тянет за небольшую медную ручку, сделанную в форме сердцевидного листика, и выдвигает два ящичка, расположенные в левом верхнем углу шкатулки. В них лежат расческа, гребень, пудреница, дешевая помада, крем для губ и лица, а также порванная сетка для волос и несколько заколок разной величины и фасонов. От ящичка исходит сладковатый аромат. В правой части шкатулки находится небольшая дверца. Открыв ее, тетя достает черную коробку, в которой лежит блюдце с набухшими от воды стружками. Выдвинутые ящички встают на свои места, а дверца снова закрывается. Тетя разглядывает себя в старое зеркало, усеянное пятнышками, но все еще сохраняющее ровную поверхность, что позволяет без особого труда увидеть в нем отражение. Из зеркала на нее смотрит удлиненное, похожее на мужское лицо, обтянутое желтой кожей. Самой красивой частью лица, конечно, являются умные задумчивые глаза с черными блестящими зрачками. В глубине глаз скрыты тоска, рано познанная печаль и одержимость. Прекрасны ее черные волосы, очень густые и мягкие. Сама тетя уверена, что ее волосы гораздо тоньше, чем у других женщин. У тети очень высокие скулы, квадратный подбородок, крупный, может быть, даже излишне крупный нос, который ей самой очень не нравится. Тетя считает, что внешность у нее несчастливая, она таит в себе следы горя, которое сопровождает ее всю жизнь. Возможно даже, что лицо является причиной всех ее бед. Она внимательно рассматривает его, испытывая к нему неприязнь, смешанную с симпатией. Но больше всего она чувствует сейчас усталость. Она много раз вглядывается в это хорошо знакомое ей лицо, но не видит в нем того, что надеется увидеть.

Цзинчжэнь принимается расчесывать волосы. За целый день лишь в эти короткие мгновенья она ощущает в себе таинственный приток энергии, побуждающей ее к каким-то лихорадочным действиям. Она чувствует, что пульс учащается, ей вдруг становится жарко, хочется плакать, а порой кажется, что она теряет сознание. Что-то неудержимо толкает ее на нелепый, необъяснимый поступок. В эти минуты она готова покончить с собой. И вдруг ее лицо искажается злой усмешкой. Смочив ладонь водой, она кладет на нее крем и наносит его на лицо, а потом обеими руками начинает похлопывать. Ей кажется, что она постукивает по лицу совсем легонько, но шлепки получаются довольно громкие — шлеп, шлеп! С каждым разом звуки усиливаются. Ни Цзао, услышав их, пугается. Мальчику кажется, что тетя избивает себя. Пошлепав себя по лицу, она достает пудреницу — круглую картонную коробочку, на крышке которой изображен портрет «модной красотки». Чтобы открыть плотно закрытую крышку, надо приложить немалые усилия. Из коробки извлекается мягкая розовая пуховка. И в солнечном луче, который в этот момент проникает в комнату сквозь дверную щель, появляются крохотные пылинки. Легкие, эфемерные, они плавают и кружатся в воздухе. Выражение лица Цзинчжэнь сосредоточенное и торжественное, но даже в эти мгновения с него не сходит печать невыразимого горя. Она опускает пуховку в пудреницу и, приложив к лицу, легонько проводит по коже. Мягкое, нежное прикосновение подушечки ей очень приятно. Это едва ли не единственное тепло и нежность, которые дарит ей судьба. В эти мгновения ей кажется, что кожа лица еще окончательно не огрубела, в отличие от сердца, которое уже давно превратилось в камень. К счастью, лицо еще остается живым и мягким. На глаза у женщины навертываются слезы. Блестящие глаза ее сейчас еще более прекрасны и печальны. Тетя начинает хлопать, мять, разглаживать лицо. Дешевая пудра с большой примесью свинца превращает его в белую маску. «Белый грим» — так Ни Цзао, его сестра, мать и бабушка называют неестественное лицо Цзинчжэнь. «Чем сейчас занимается наша тетя?» — «Накладывает белый грим!» Когда кто-то говорит об этом, даже маленький Ни Цзао делает гримасу, изображая роковую неизбежность.

Белый грим нанесен на лицо как положено. Теперь очередь за румянами и губной помадой. Впрочем, можно усомниться в том, что коробочка из-под румян и тюбик от помады содержат хотя бы немного косметики. Даже если Цзинчжэнь удается выскрести остатки снадобий со дна и положить на лицо, оно вряд ли становится от этого ярче. Когда Цзинчжэнь касается помадой губ, мышцы и кожа на лице возле скул вдруг начинают легонько подергиваться, будто эти места свело судорогой. С уст женщины срывается презрительный смех.

Глядя в зеркало, она видит на своем лице беспомощность, отчаяние, тоску и безнадежность. И снова раздается презрительный смех… А, ты хочешь свести со мной счеты? Хочешь, чтобы я попала в твой капкан? А может быть, ты намереваешься содрать с меня кожу, выдернуть жилы, высосать кровь, сожрать мою плоть?

Ее взгляд, вначале почти неподвижный, начинает метаться из стороны в сторону. Тьфу! Плевок летит прямо в зеркало. Злость и ненависть, отчаяние и гнев, скопившиеся в груди, вырываются наружу.

Цзинчжэнь начинает шептать бессвязные фразы. «У тебя злое сердце, хищная хватка! Да, да! Кто ты есть? Ты — злодейка, ты — ничтожная тварь. Тебе мало оторвать башку! Не жди пощады, как меня ни упрашивай — пощады не дождешься… В небе высоком ветер гудит, обезьяна скорбно кричит, печаль повсюду царит. Деревья падают наземь, наступила пора расставанья — со смертью уходит жизнь. Я сделаю из тебя мясное крошево! Изрублю и тебя и других — хороших, дурных; никого не оставлю в живых: ни кур, ни собак! Эх, была ни была! Чем ждать, когда кто-то убьет меня, лучше я сама расправлюсь с тобой!.. Месть благородного человека справедлива даже спустя десять лет. Если в ад я сама не спущусь, кто пойдет туда вместо меня? Лишь со смертью узнаешь ты, что все сущее — пустота! Разве мне так легко?..» «Ученик, ароматом книг надышавшись, познал высокие правила жизни… Верность его велика, долго длится она в роду; Книга песен и Книга преданий[24] — живы в веках они! И опять новый год наступает. Зелень трав, повсюду разлит аромат… Раздается грохот хлопушек, возвещая года конец». «Кроме любви супругов, в жизни все остальное — пустое. Умереть от голода — мелочь; потерять целомудрие — страшно! В жизни женщины главное — целомудрие, верность… О, как красива она: обликом краше рыбки в пучине, дикого гуся в поднебесье; ликом своим способна она пристыдить луну и цветы… Ба, ба, ба! Распустился белый пион, потом распустился пунцовый. Цветы заалели вокруг. О, как небо прекрасно, прелестны весенние краски! Тысячи птах щебечут, поют! Но весной мое сердце не ликует вместе с цветами… В частичке воспоминаний содержится горечи капля. Пучок из трав сплети, я в клюве кольцо принесу[25]. Прилетела я в этот мир, чтобы тебе отплатить за все! О, как хорошо здесь вокруг, в этот день роковой… В какой дом и какую семью пришли ныне благо и радость?.. У обиды есть начало свое, как у долга — хозяин. Всю оставшуюся жизнь ветер с дождем тебя будет сечь. И будешь ты один как перст, и некуда будет приткнуться тебе!..»

Выражение лица Цзинчжэнь в такие минуты непрестанно менялось: гримаса боли уступала место жалости, скорби, отсвет холодной жестокости сменялся задумчивостью и отрешенностью. Ее охватывало все большее возбуждение, беседа с зеркалом становилась все горячей. Она напрягалась, будто преодолевая какое-то сопротивление, подавалась вперед, на губах появлялась пена. Ни Цзао знал, если в этот момент он подойдет к тете, плевок полетит прямо в него. И все в доме знали об этом и старались уйти подальше.

Цзинчжэнь, хлопнув рукой по столу, сплевывает на пол липкий сгусток слюны. С уст срывается проклятье: «Бесстыжее животное в человечьем обличье, ты хочешь осквернить мою вдовью честь! У тебя душа скорпиона или змеи. В тебе таятся все пять ядов. Не моргнув глазом ты способна погубить человека — убиваешь без крови. Кого угодно ты можешь сжечь, поджарить, сварить… Ну иди же сюда, иди же! Померься силой со мной! Вон оружие — нож, он войдет чистый, а выйдет наружу красным от крови. Примени свои дьявольские уловки, которыми пользовались твои собачьи предки! Что ж ты медлишь? Боишься? Потому что ты жалкая тварь, отродье потаскухи. Ты гулящая баба, которую провозят по улицам на деревянном осле. Ты старая рухлядь, кусок мертвечины! Ты мерзкая погань, от тебя несет нечеловеческим смрадом. Ты подлая тварь без стыда и без совести, в тебе нет ни долга, ни человечности, ни верности, ни почтительности к старшим. Ты вонючая падаль, бандитка! Я выпущу в тебя тысячи стрел, растерзаю на куски. Чтоб тебя раздавила машина, чтоб тебя поразил гром, чтоб на шее твоей вскочил чирей, чтоб пупок у тебя загноился! Я высосу твой мозг — и ты подохнешь жалкой смертью, и негде будет похоронить твое тело, уродина!»