Вперед и вверх на севших батарейках - Роман Сенчин

Как всегда быстрый, деятельный, хлопотливо-солидный, возникает адвокат с большим дипломатом в руке. Пожимает руку Александру Евсеевичу, потом Валентину Дмитриевичу, кивает мне. Садится рядом со своим подзащитным, кладет дипломат на колени. Достает бумаги, шелестяще-пожевывающим голосом что-то объясняет. Александр Евсеевич слушает, недовольно хмурясь, кривя губы...

Зал довольно маленький - наверное, для рядовых, нешумных процессов. Справа от входа, у стены, длинный стол, за ним три кресла с высокими спинками. Чуть в стороне стол маленький, где сидит полноватая несимпатичная девушка - секретарь или стенографистка. Вдоль противоположной стены - два ряда жестких скамеек без спинок. В центре зала еще два стола, друг против друга, которые без промедлений, привычно заняли адвокат и крупный, чернявый, рыхловатый мужчина в темном костюме; над верхней губой пышные, но небольшие усы, как у Петра Первого. Догадываюсь, что это и есть Ахатов.

Зрителей немного. Людмила Николаевна, мы с Сергеем, Валентин Дмитриевич, двое представителей Бюро по правам человека, среди нас и Александр Евсеевич. Особняком сидит какой-то крепыш в кожаной куртке. Фантазирую: крепыш - телохранитель Ахатова, и у него в кармане боевой пистолет.

Истец и адвокат ответчика, как дуэлянты оружие, выкладывают из одинаково массивных дипломатов газеты, книги, бумаги. Распределяют их, сортируют, кое-что, кажется, перечитывают. Мы, зрители, наблюдаем.

Из какой-то потайной двери появляется коренастый, средних лет судья в не новом костюме и галстуке слегка набоку. Быстро занимает среднее кресло с высокой спинкой. Никакой торжественности, никаких громогласных: "Встать! Суд идет!"

- Тэк-с... Начнем? - устроившись, тоже повозившись с бумагами, спрашивает судья; голос заранее утомленный или, может, уже утомленный после парочки предыдущих заседаний. - Ахатов, вы сами представляете свой иск?

- Да, сам.

- А вы, - судья поворачивается к другому столу, - сторона, значит, ответчика?

- Гм-м, совершенно верно, м-м, ваша честь, - жующей скороговоркой подтверждает адвокат.

- Ясненько. - Судья опять ворошит бумаги. - Так, Ахатов, озвучьте ваши претензии.

Истец надувается, принимает вид обиженного ребенка и соответствующим тоном начинает:

- Я глубоко оскорблен высказыванием ответчика в его интервью в представленной вам газете, где он обозвал меня идеологом русского фашизма. Я никогда об ответчике ничего не писал, никаких контактов с ним не имел...

- Так, погодите, - перебивает судья. - Вас что именно оскорбило в высказывании?

- То, что он обозвал меня идеологом русского фашизма.

- Ясно.

- Ваша честь, - вступает адвокат, - разрешите?

- Да, разрешаю.

- Господин Ахатов является издателем газеты "Славянская правда", где, кроме всего прочего, помещен анонс выходящей в его же издательстве книги Родзаевского "Завещание русского фашиста". Думаю, один этот факт...

- Покажите анонс, - перебивает судья.

Адвокат встает и с профессиональной учтивостью подносит ему газету. Указывает, где и что нужно читать. Судья читает, листает газету, кажется, увлекается, но вдруг лицо его из утомленного превращается в сердитое.

- Интервью, где ответчик назвал истца идеологом русского фашизма, было напечатано за полгода с лишним до номера этой газеты. По закону она не может фигурировать как доказательство.

Мы, болельщики Александра Евсеевича, одновременно негодующе хмыкаем. Адвокат возвращается на свое место, озабоченно что-то ищет в бумагах.

- Слово "фашизм" я всегда знал как крайне ругательное, - снова подает голос Ахатов. - Я вот специально принес словарь Ожегова и хотел бы озвучить определение фашизма.

- Озвучьте.

- "Фашизм. Форма открытой террористической диктатуры империалистической буржуазии, опирающаяся на силы антикоммунизма, шовинизма и расизма, направленная на уничтожение демократии, подавление рабочего движения и на подготовку агрессивных войн".

- Все?

- Да.

- Ксерокопия у вас имеется?

- Конечно. - Ахатов относит судье бумагу.

Адвокат поднимает руку:

- Разрешите, ваша честь, гм, задать истцу вопрос?

- Разрешаю.

- Господин, м-м, Ахатов, вы - издатель газеты "Славянская правда", где из номера в номер публикуются крайне националистические, ксенофобские, антисемитские статьи. Достаточно процитировать несколько заголовков...

- В чем вопрос? - перебивает судья.

- Вопрос в том, кем считает себя истец.

Судья поворачивает утомленное лицо к Ахатову:

- Кем вы себя считаете?

- Я... - Тот держит паузу, но пауза эта уверенная, патетическая. - Я считаю себя русским националистом.

- Так! - В голосе адвоката послышался азарт, как у рыбака, увидевшего, что поплавок дернулся. - У меня тоже, гм, имеется словарь Ожегова. В определении фашизма присутствует, м-м, слово "шовинизм". А шовинизм, м-м... Разрешите зачитать, ваша честь?

- Изба-читальня какая-то, - ворчит, морщась, судья, но разрешает: Ладно, давайте.

- "Шовинизм. Крайний, гм, национализм, проповедующий расовую исключительность и разжигающий национальную вражду и, м-м, ненависть". Кроме того, ваша честь, мой, м-м, подзащитный назвал господина Ахатова идеологом, гм, русского фашизма. Заострю внимание на слове, м-м, "идеолог". - Адвокат быстро находит нужную статью и, уже не спрашивая разрешения, читает: - Слово "идеолог" определяется как, гм: "Выразитель и защитник идеологии какого-нибудь общественного класса, общественно-политического строя, направления". Например: "Коммунисты - идеологи, м-м, революционного пролетариата". Судя по статьям и книгам, которые издает господин Ахатов, определение идеолога к его деятельности подходит полностью.

Эта атака, кажется, подействовала на судью. Он принимает от адвоката стопочку бумаг, бегло их просматривает, передает секретарше:

- Приобщите к делу.

- Кроме того, в своей, м-м, газете господин Ахатов неоднократно оскорбительно отзывался о христианской религии, - не сбавляет напора адвокат. - Например, гм, он назвал христианство религией рабов, уничижительно толкует Священное Писание. Мой подзащитный, будучи человеком, м-м, верующим, оскорблен этими высказываниями и, гм, подает встречный иск господину Ахатову. - И новая стопочка бумаг ложится на стол судье.

В зале становится очень тихо. Лишь Александр Евсеевич взволнованно сопит да судья шуршит бумагами. Ахатов спокойно смотрит в стену напротив. Странно, что он не защищается, не протестует.

- Что ж, - раздается голос судьи, - я передаю все эти определения фашизма, идеологизма экспертам. Пусть они ломают головы... А иск этот заберите и подайте в установленном порядке в канцелярию... Объявляю перерыв разбирательства. О дате очередного заседания будет сообщено повестками по месту жительства участников. На сегодня - все.

- Папа, любимый! - Дочка подбегает ко мне, обнимает ноги, а потом оглядывается и объявляет всем, кто есть в группе: - А за мной папа пришел!

- Давай одеваться, - веду ее к тумбочке.

Шестой час вечера. Пятница. Я устал, хочу есть, хочу переодеться в домашнее и лечь.

Утром побывал на работе, потом отвез верстальщику набор статей Синявского, затем созвонился с издательством, куда с месяц назад предложил свою повесть, и там мне сказали, что ее приняли к публикации отдельной книгой в твердом переплете. Заключить договор и получить гонорар можно прямо сегодня.

Поехал, подписал договор почти не читая (в этом же издательстве вышла и прошлая моя книга "Минус", вторая по счету), и редактор отсчитала приличную сумму денег. Заодно порадовала и еще одним:

- Из Германии хорошие вести. Начинаем переговоры по поводу "Минуса".

Я заулыбался.

По московским меркам, сделано сегодня много, ведь одна только дорога от работы до верстальщика, от верстальщика до издательства заняла в целом часа три.

И теперь я торопливо веду дочку домой. Погода, как и должно быть в ноябре, - ледяной, порывами, ветер, непонятно что падающее с неба - какие-то мелкие белые шарики...

- Скоро Новый год? - спрашивает дочка, почти бегом семеня рядом со мной и крепко держась за руку. - Скоро Дед Мороз придет?

- Скоро, уже скоро.

- А что он мне подарит?

- Хм, не знаю. Что-нибудь придумает интересное.

- А давай ему письмо напишем...

Ветер дует то с одного бока, то с другого, то в спину, а вот колючая волна хлестнула прямо в лицо. Дочка захлебнулась и потянулась ко мне на руки.

- Ну ты даешь! - возмущаюсь. - Тебе же пять лет почти. До старости, что ли, носить?

- Пап, я не могу. Мне холодно!

- Я тоже не могу. Знаешь, как я устал...

- Пожалуйста!..

Спорить бесполезно. Беру ее на руки и несу к автобусной остановке.

Садик далековато от дома, но зато он один такой, кажется, в округе. И плата приемлемая - сто пятьдесят рублей в месяц, и бассейн есть, и главное можно оставлять ребенка на ночь... В последнее время дочка ночует здесь довольно часто.