Арктический экзамен - Н. Денисов

Афанасий нашоркался в ограде по хозяйству, окопал в огороде сугроб вокруг зародчика сена, наколол к вечерней топке печей дров, скатался на санках за водой к речке.

Все шло привычным чередом, деревенька копошилась за своими заплотами — наставала телят, задавала в кормушки коровам сено, вязала носки, ставила самовары, кто-то чистил глызы в стайках, откапывал погреб, чтоб достать солонины. Ближе к вечеру заподнимались над крышами дымы. Да еще проехали двое в розвальнях, вроде бы татары, подхватили возле Никифорова подворья щенка, который зачем-то вылез из будки, дрожал за воротами. Никифор не видел, как увезли Витькиного кобелька, а то бы не дал, только слышал он за подшивкой валенок, как протопала за окном лошадь да гикнул человек, вроде чужой.

Ближе к потемкам, когда Нюра изождалась рыбаков, протирая глазок на окошке, зашла Галина, принесла телеграмму.

— В Еланке была, подали на почте, тетя Нюра.

— Разверни, Галинька, почитай, — испуганно произнесла она и, пока Галина распечатывала сложенный листок, нетерпеливо следила за ее руками.

— Это от Юрки вашего, — улыбнулась Галина. — Тут всего строчка: «Дом не продавайте ни в коем случае».

— Галина что-то поняла, посерьезнела:

— Не разберу никак. Уезжать собрались, тетя Нюра? Почему он отбил так — не продавайте?

— Ой, не говори, девонька!

Нюра расстроенно, но облегченно вздохнула.

С утра на многих нефедовских домах запестрели, тиснутые синей краской, листы с биографией кандидата в депутаты Еланского сельсовета Алексея Тимофеевича Батракова. Листов отправили в Нефедовку много, и Кондрухов — ему поручили развесить «наглядную агитацию» — обвешал ими всю деревеньку. Насыпав в карман гвоздей — клею нигде не нашлось, — принялся ходить от дома к дому, присобачив первым делом сразу два листа на свои ворота, пошел приколачивать на соседские. Выходили хозяева: кто, мол, там колотится спозаранку? Застревали перед листами, читая в первый раз, наверное, складно написанную жизнь своего земляка.

Кондрухов выполнял поручение серьезно, деловито, даже важность в нем проглядывалась, походка сменилась, словно выбирать в Совет будут не заслуженного фронтовика Алексея Тимофеевича, а его самого выдвинули на важный пост.

На стук молотка в батраковские ворота вышел сам хозяин и, разглядев свой портрет на бумаге с косяком орденов и медалей на пиджаке, замахал руками.

— Сними сейчас же!

— Не положено, — важно ответил Кондрухов, держа в губах гвозди. — Покрасуйся, Тимофеич. Бравый ты на портрете.

— Сними, говорю… Хоть с моего дома. Что я, артист какой — на афише висеть!

Кондрухов не поддается. Ему нравится сейчас держать верх над управляющим, который не раз его самого костерил и обкладывал принародно и один на один за грехи — их набиралось немало, и каждую неделю.

— А сымешь сам, пришьют тебе политику, Тимофеич, — сунув молоток за голенище валенка, нахмурился Кондрухов. — Надо вон товарищу Чемакину кое-что передать. Эй, товарищ Чемакин, — кричит он шагавшему на Никифорово подворье бригадиру. — На минутку подойди-ка.

Батраков растерянно смотрит на скотника, пока Чемакин подходит, застегивает на все пуговицы накинутую второпях тужурку. Он, как-то смущаясь, подает руку, загораживая спиной «наглядную агитацию», но Чемакин понимающе подмигивает.

— Я уже ознакомился. Выходит, скоро в Еланку поедем голосовать? Праздновать будем, или как?

— Праздновать нашим только дай! Вот хоть этому стерху, — без энтузиазма отзывается Батраков. — Когда за Валентиной-то поедешь? Или мне опять жеребца запрягать да сватать ее заново? Ребенчишка бы пожалели, а то устаканиваете оба концерты бесплатные!

— Ну не ругай его, Алексей Тимофеевич, — вступился за скотника Чемакин. — Работяга мужик.

— Вот, вот. А доброго слова не услышишь, в район не могу вырваться, день и ночь на базе.

— За какой холерой тебе в район?

— Мало ли: зуб хотел поставить, а то свишшу бегаю без зуба, неловко.

— Ладно, вставим тебе золотой зуб. А Валентину верни домой… Зачем Пантелеича подзывал?

Кондрухов встрепенулся, опять входя в свою роль, которую он не без успеха начал спозаранку.

— Велели, товарищ Чемакин, гнать тебе в Совет, списки там составляют на выбора.

— Сами не могли сюда приехать?

— Не знаю. Мое дело передать.

— Надо, выходит, съездить, — решает Семакин. — Заодно посмотрю, как живут там, куда Лохмач наш повадился бегать ночами.

— Как живут? Хорошо живут. Хлеб с маслом жуют. Вечером картошку сажают, утром выкапывают, — усмехнулся чему-то Батраков. — Да случай один рассказывали, вроде анекдота. Приезжает туда после войны один уполномоченный и спрашивает: как живете? Ну, ему и отвечают: утром, мол, выкапываем! Это почему же так скоро? Так утром-то есть хочется… Рыбка-то идет на Белом? — потушив улыбку на обветренном лице, интересуется Батраков.

— Ничего, ловится. Поневодим пару дней, да на другие озера пробиваться надо, — говорит Чемакин.

Это хорошо… хорошо, — непонятно что одобряя, хмуро произносит Тимофеич. — Ладно, мужики, пойду я чай пить, может, за компанию, а?

Чай пил Чемакин у молодежи. Он застал парней за завтраком и легонько пожурил: крепко, мол, спите, пора уж в санях сидеть!

— Паспорта у всех с собой? А то на выборы скоро в Еланку поедем.

— На выборы. Это мирово, — затряс шевелюрой Лохмач.

— Хык, обрадовался, — осадил его Акрам. — С волчим билетом туда не допускают.

— Как перелобаню!

— А мне как быть? — не вытерпел Витька. — Мне еще полгода до восемнадцати.

Дружно засмеялись.

Через час Чемакин был в Еланке — центре обширного совхоза. Первым делом подвернул к дирекции — передать просьбу Батракова, чтоб прислали побыстрей трактор с санями на подвозку сена для фермы. Долго пытался дозвониться до рыбзавода, но так и не добился разговора, кинул трубку на рычаг телефона, над которым пылал боевитый лозунг еланских животноводов, отважившихся догонять по молоку Америку. Нашлась еще причина забежать в сельмаг, исполнить наказ Нюры — купить пузырек уксусной эссенции для пельменей, но эссенцию разобрали, и Чемакин, чтоб не выходить из магазина с пустыми руками, взял два кило глазированных пряников, с каменным стуком ссыпав их в холщовый мешочек.

Еланка выглядела оживленней и веселей. Грохотала на столбе возле почты кастрюля громкоговорителя, пролетел колесный тракторишко с прицепом, груженный перегноем, — торопился, видать, к полю, на будущую кукурузную плантацию. Вешали возле клуба фанерную афишу, а Чемакин, придержав коня, пригляделся. Шло «Чрезвычайное происшествие» — фильм, который он смотрел еще дома, и подумал, что неплохо бы бригаде дать отдых, отправить ее на вечер сюда, пусть культурно развлекутся.

В Совете, над которым расправлялся свежий флаг, он управился скоро. Моложавая женщина-секретарь полистала паспорта, внесла фамилии в списки, выдала прикрепительные талоны.

Он еще собирался завернуть в узкий проулок между огородами, что вел к озеру, мерцающему отблесками вспыхнувших на низком солнце сугробов, но, спускаясь с крутого крылечка бывшего кулацкого дома, приметил вороную бригадную кобылку. По улице во весь дух гнали Лохмач с Анатолием. Чемакин напряженно замер, молниеносно соображая, что же могло приключиться в бригаде, коль звеньевой прискакал за ним следом, и, хлопая калиткой, выбежал за ограду.

— Стойте!

Лохмач, прежде чем осадить кобылку, ожег вдоль спины чью-то истеричную собачонку и, не выпуская из рук кнута, выпрыгнул навстречу.

— Худо дело, бригадир… Председатель на месте?

— Да объясни толком, что случилось?

— Обожди, бригадир… Пошли до председателя. — Полушубок у Лохмача, как всегда, нараспашку, космы из-под шапки, как солома из худого мешка, торчат. — Пошли… Перины распорю, пух из подушек вытрясу, а найду гадов, в рот им дышло!

Толя тоже возбужден, мнет рукавички, но сдерживает свой пыл.

— Невод ночью изрубили, — проговорил он. — Следы вроде как сюда вели. Мы уж там всю Нефедовку перелопатили. Мордовороты!..

— Вот это «Чрезвычайное происшествие»! — едва не присел Чемакин. — Кто изрубил? — но тут же понял несуразность своего вопроса. — Невод! Сильно порушили?

— Местах в пяти рассекли…

— Действовать надо, что мы остолбенели? Ну что мы остолбенели? — не может успокоиться Лохмач, нервно стуча черенком кнута по голенищу бродня.

Перепугав до смерти секретаршу, Лохмач увлек за собой бригадира и Толю, ввалились в помещение, смахнув морозным ветром ворох бумажек со стола, заскрипели рассохшимися половицами, заглядывали в комнаты, словно еще раз пытаясь удостовериться, что власть в лице председателя и участкового милиционера действительно уехала по важным предвыборным делам в дальнее отделение совхоза.