Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, я не знаю, — произнес Стефан. — Я же читал эту статью и подумал, что… карточка… это дурдом какой-то! Skol!
Он поднял рюмку, покрутил янтарную жидкость и одним глотком влил ее в горло. Причмокнул губами и со стуком поставил рюмку на стол. Земба тоже выпил.
И быстро запил карамельный привкус тростникового сахара колой.
— За Африку, братишка! — воскликнул он. — За Гималаи, Занзибар, за Китай и за Марианскую впадину! За все чудеса в мире, которые мы можем снять и показать людям. За весь этот гребаный цветной мир!
А потом, когда закончился ром и Земба с трудом смог заказать такси, Стефан проводил его до лифта и, протягивая руку на прощание, сунул в нее десять сложенных купюр достоинством пятьдесят злотых каждая.
За следующие полгода Земба сроднился с картой и привык. Она стала продолжением его тела, и дело было совсем не в деньгах. Карточка обеспечивала ему чувство безопасности. Деньги не приносят счастья. Пусть так. Но их отсутствие может быть серьезной преградой. О вещах, которые не нужно покупать, он мог позаботиться сам. Теперь он это знал. Весь мир вертелся вокруг денег. Они могли ломать и изменять людей, то есть совершать больше, чем какой-нибудь рационалист или воспитание, могли возносить на вершины тех, кто в противном случае никогда бы не достиг вершин, могли опускать на дно достойных и превращать их в бомжей. Миллиарды пропадали, отдавали другим тело и ум, страдали и были обречены на рабский труд до конца жизни исключительно из-за денег. Мир был деньгами, но Зембу это не касалось. Он спокойно себе жил, надежно закрывшись маленьким прямоугольным кусочком пластика. Его не касалась инфляция, дотации, оплаты, кредиты, аренда и пошлины — ничто, отнимавшее половину энергии у всех других. Всех, но только не у него.
Никому, кроме Стефана, он о карте не сказал, даже Оле. Впрочем, со стороны ничего необыкновенного, магического не было кроме того факта, что он стал богатым. Он пользовался не одной карточкой, у него была фирма, он играл на бирже, но скорее для вида, одним словом, не было ни малейшего шанса, чтобы кто-нибудь заметил что-то необычное. Особенно он следил за тем, чтобы стандарт его жизни не слишком отличался от среднего.
Сотрудничество со Стефаном складывалось самым лучшим образом. Они арендовали офис, взяли секретаря, бухгалтера, кинооператора и звукооператора. Земба сполна обеспечил счет фирмы банковскими купюрами, и работа пошла.
Лучше всего было то, что ему совсем не нужно было работать. Но в один прекрасный летний день, тупо пялясь в передачу для молодых мамочек, Земба внезапно понял, что одуреет, если не найдет себе какое-нибудь занятие. Раньше он бы такому никогда не поверил.
До этого он, как и многие, вкалывал в офисе. Вставал всегда в одно и то же время, всегда невыспавшийся, всегда с проклятием на устах. Заполнял бумаги и соглашения, занимался корреспонденцией, звонил и выполнял поручения. Всегда выполнял нудную часть работы, над которой думал кто-то другой, никогда не знал, зачем все это делает, и не видел результатов. Когда он размышлял о своей прошлой жизни, то был не в состоянии отличить отдельных дней и месяцев. Все слилось в одно и потускнело, словно жизнь представляла собой всего лишь маленькую горькую пилюлю, которую нужно было проглотить и умереть. Земба понятия не имел, как можно было все это выносить. Детали стерлись, пропали дни и лица, из воспоминаний остались только страх и ожидание. Он боялся ежедневно, таким безнадежным, тошнотворным, бесконечным, беспричинным страхом. Боялся, что его выгонят, что обманут, боялся присутственных мест, боялся почты, боялся родителей, боялся Олю, боялся счетов и каждого дня.
Ожидание было еще хуже. Он приходил на работу и ждал, пока можно будет уйти. Гипнотизировал взглядом стрелки, на маленьких листочках рисовал отрезки времени и обозначал на них, сколько уже отсидел и сколько еще осталось. Дома его ждала вечно насупившаяся госпожа начальник, постоянные упреки и скандалы, уставший от работы и постоянно спящий отец, разболтанные и агрессивные дети, отчаявшаяся, гаснущая на глазах Оля. Постоянная толчея, беспорядок и нищета. Он ждал выходных, и они были так прекрасны, что в понедельник он шел на работу. Чтобы опять ждать.
Сейчас он работал как бешеный, и это доставляло ему огромное удовольствие. Впервые в жизни он на самом деле что-то делал. Придумывал фильмы и репортажи, готовил researching, уговаривался с людьми на интервью, организовывал работу группы, учился обходиться с камерой, микшерским столом и набором playback. И ни на минуту не возникало впечатления, что он работает. Его все радовало, все было на самом деле — весь огромный цветной мир, о котором он понятия не имел. Конечно, раньше он знал, что где-то там существует дикая природа, политики, великие эпохальные события, мафия, религиозные секты и прочие невероятные и острые проявления жизни, но все это ему казалось чем-то нереальным. Реальным был только задрипанный офис с видом на угрюмый двор, застроенный гаражами и складами. Реальностью была перенаселенная грязная квартира, скандалы и неоплаченные счета. Реальностью был страх и стрелка часов.
А теперь все это в прошлом. Он — совладелец фирмы и все вокруг него — люди, предметы — такое, как он сам решал. Прежний мир возвращался лишь иногда среди ночи, и тогда он внезапно просыпался, сжимая вспотевшей ладонью магическую пластиковую карточку, которая появилась неизвестно откуда.
* * *
Кашинда горела, и подожгли ее собственные жители. Горели кучи покрышек, нефть в бочках, горы мусора. Сейчас смердящий отходами, гнилью и нищетой район Бетебеле извергал в воздух запах жирного ядовитого дыма. Это был огонь гнева. Взбешенные гота танцевали вокруг костров, размахивая мачете, палками и импровизированными копьями из прутьев и с математической точностью отбивая ритм африканской ярости, стуча по жестяным стенам шалашей, по бочкам и сожженным кузовам старых машин. Гота хотели свободы, чтобы убивать батусси, ватоу и белых. Батусси редко появлялись в Бетебеле, а в последние несколько дней лишь изредка проносились по узким улочкам в разбитых «лендроверах», поднимая брызги в грязных лужах, пугая кур, собак и детей. Только батусси в Бетебеле носили старые натовские каски