Иду на Вы - Евгений Санин

Узлюк направился к кустам, и Славко поежился от мысли, что было бы с ним сейчас, не догадайся он вовремя сменить место.

– Ну? – торопил Белдуз.

– За куст, хан! – послышался удаляющийся голос.

– А дальш-ше?

– За дерево.

– Дальше, дальше! Что молчиш-шь?

– Прямо в ручей!

– Я же говорил – оборотень это, человек-рыба! – чуть не плача, подал голос Тупларь.

– Как, ты еще с-десь? А ну марш искать свою саблю! – удивился хан и крикнул шлепавшему прямо по воде стрелку: – Ладно, возвращ-щайс-ся, пока ты сам в человека-рыбу не превратился!!

Половцы, понемногу успокаиваясь, снова расселись вкруг костра и, за исключением хана, который решительно отказался от нового куска налима, тщательно обнюхав свои сабли, снова принялись за еду.

Тупларь в поисках сабли принялся бродить по дороге, а Узлюк, ворча, подсел к костру, вылил из сапог воду и тоже стал сушить у огня, к неудовольствию ближайших соседей, свои портянки.

Славко вдруг вспомнил, что на захваченной им сабле тоже остался кусок налима, и, 32 схватив его прямо обеими руками, так и впился в него.

– Ум-мм! Вкусно! – даже зажмурился он от удовольствия. – Эх, жаль, не донес я его до веси. То-то бы нашим радости было!..

Однако долго наслаждаться едой Славке так и не пришлось. Во-первых, кусок налима, хоть и был он большой и уже твердый, как камень, кончился до обидного быстро. А во-вторых, где-то, совсем рядом, снова раздался короткий волчий вой.

Что это – новый обоз?

Но нет. Вой прозвучал только лишь раз, и Куман сразу определил, что это кто-то из местных жителей идет по дороге.

Узлюк на этот раз даже не стал спорить с ним.

– Точно! Это русские! – уверенно согласился он. – Думают, что мы ушли, а тут – свои!

– На огонек, как у них говоритс-ся, идут? Ну что ж-ж! – усмехнулся хан. – Встретим их на их ж-же земле, как гостей. Пус-сть привыкают!

Он знаками расставил своих воинов в полушаге друг от друга, и те, подняв луки, замерли в ожидании.

Славко ничего не мог понять.

Это что же, в Осиновке перестали верить ему и послали мальца, чтобы узнать, что тут и как?

Нет, вскоре понял он, – вдали, на дороге появились не одна, а, по меньшей мере, с десяток фигур. Три взрослых – старик и две женщины, остальные – дети.

«Неужели сам дед Завид повел сюда наших?..»

Тоже нет – фигура старика была с двумя руками.

Шепча: «Уходите, да уходите же!», Славко попытался знаками, незаметно для половцев, предупредить их.

Да какое там!

Если половцы не видели его, находясь почти рядом, то как люди могли разглядеть его издали?

Он уже собрался, рискуя собой, выскочить на дорогу и открыто подать знак. Но идущие вдруг сами остановились и замерли, поняв свою оплошность.

Они хотели броситься в лес. Но было уже поздно.

Хан Белдуз опустил руку, и половцы одновременно спустили стрелы с тетивы своих луков.

Славко только кулак успел закусить от отчаяния.

Словно рой смертельно жалящих ос, со страшным свистом, понесся навстречу заметавшимся и начавшим один за другим оседать и падать на землю людям.

Пока остальные половцы перезаряжали свои луки, Узлюк успел выпустить три стрелы и каждый раз точно попадал в цель.

– Эх! – вслух сокрушался он. – Далеко стоят, чтобы я мог на одну стрелу нанизать сразу двоих!..

Через несколько мгновений все было закончено.

Хан сам съездил осмотреть место массового убийства безоружных людей и, вернувшись к костру, довольно сказал:

– Вот теперь вс-се, как после настоящего набега! Теперь мы с-спокойно мож-жем дожидатьс-ся с-самого главного! Ес-сть рыбу и ж-ждать его!

«Значит, никого в живых не осталось!..»

Славко упал лицом на землю и принялся колотить ее своими беспомощными кулаками.

Затем, нащупав рукоять сабли, хотел сам, один броситься на хана. Он был уверен, что нет на 33 свете такой силы, будь перед ним хоть сто половцев, которая смогла бы сейчас остановить его, столько в нем было гнева и ярости.

И все же такая сила нашлась.

И этой силой оказался… он сам.

Своим быстрым и тонким чутьем Славко вдруг понял, что он не имеет права так рисковать собой.

Здесь явно происходило нечто такое, что касалось не только его веси и личных обид, но и, кажется, всей Руси.

Но – что?..

«Почему, хан сказал, как после набега? Кого ждать? Зачем? Что для них самое главное? – недоумевал Славко, и все новые вопросы, словно стрелы, сыпались на него… – Осиновку не тронули. Остальные веси – тоже. Обоз проехал, даже догонять не стали! Люди сами к ним вышли, и пленные им не нужны! Ничего не понимаю! Что здесь происходит?..»

Глава четвертая 1 А произошло вот что.

Тремя днями раньше, посоветовавшись со своим ближайшим окружением, переяславльский князь Владимир Мономах решил наконец поговорить с великим князем Святополком о том, что не давало ему покоя все последние годы. Да что там последние годы – всю жизнь!

Он послал в Киев гонца, и тот, вернувшись, сказал, что Святополк в самом хорошем расположении духа, готов хоть немедля встретиться с Мономахом на берегу Долобского озера.

Зная переменчивый характер своего двоюродного брата, Мономах, не долго думая, объявил сборы и в тот же день, в крытом возке на санных полозьях, отправился в путь.

Сразу за городом он разоблачился – снял парадные княжеские одежды и остался в простом овчинном полушубке и старенькой, отороченной парчой шапке.

В санный возок сели трое. Сам Мономах. Его воевода Ратибор. И игумен с ящичком, в котором хранились принадлежности для письма и заготовки для печатей скреплять грамоты.

Его друг детства, боярин Ставр Гордятич, поехал верхом на могучем грудастом коне.

И правильно сделал. Им втроем тесновато было в небольшом возке, а сядь туда же высокий, дородный Ставр, то ему одному места мало будет, остальным хоть наружу тогда вылазь!

Пусть скачет – улыбнулся, глядя на него, Мономах. Все равно силу некуда девать – не зря уже в народе богатырем зовут!

Одно плохо, уж больно охочь до беседы этот боярин. Не то что Ратибор, который может молчать всю дорогу. Или игумен, что и сам молится и другим молиться или думать не мешает.

А Ставру все кажется, что они забыли что-то, готовясь к важному разговору. Вот и приходится перекрикиваться через маленькое оконце да утайкой, чтоб ни человек, ни ветер, ни сорока раньше времени не разнесли по миру то, из-за чего они с такой спешностью ехали к великому князю.

Мономах коротко успокоил очередное беспокойство Ставра и с легким вздохом посмотрел ему вослед.

Он сам только недавно стал предпочитать езде верхом такой вот возок. А так, считай, – год 34 за годом, десятки лет прожил в седле, дойдя до возраста, когда мужчина зовется уже не молодым человеком – а средовек. Хорошее время – и ум есть, и силы еще не остыли. Можно, конечно, и на коне. Но… в возке как-то уж поприятнее...

Знал князь – шепчутся за его спиной враги-недруги да всякие завистники: замок, мол, в Любече построил на манер немецких… зимний возок, дескать, сделал себе, совсем как они…

А почему бы и не построить? Отчего бы не завести? – удобно откинулся на спинку сиденья Мономах. Что зазорного в том, чтобы лучшему у чужеземных людей учиться? Не худое же у них нам перенимать?

Ему вдруг вспомнилось, как отец однажды показывал ему письмо своей сестры, его тетки, к Ярославу Мудрому, которую тот выдал замуж за французского короля и без подписи которой не был действителен ни один их закон. Как она плакалась в нем батюшке за то, что заслал ее в такую дыру, как Париж. Улицы здесь узкие, грязные, вонючие, помоями залитые, жаловалась она. Народ груб, неучен, не чета нашему. Даже читать-писать не умеют…

– Княже! – подскакав, вдруг позвал Ставр Гордятич.

– Ну что еще… – недовольно поморщился Мономах.

– Не надо было все-таки уступать тебе десять лет назад киевский стол Святополку. Ну что хорошего он за это время для Руси сделал? Первым делом бросил в темницу послов половецких, чем всю Степь на нас, не готовых к войне с ними, поднял… Тебя на помощь позвал, да только и свою, и твою дружину на Стугне-реке бесславно положил… Как мы-то с тобой еще живы остались? Вся Русь тогда кровью умылась! А потом как правил? А-а!.. Что толку теперь говорить… Был бы ты сейчас великим князем, только бы и оставалось, что отдать всем князьям приказ. А так… Поезжай теперь – упрашивай, доказывай, кланяйся. Да было бы хоть кому!..

– Не забывайся! О великом князе все ж говоришь! – строго напомнил Мономах. – К тому же о моем брате!

– Хорошо! – виновато согласился боярин. – Но мнится мне, что великий князь не простит тебе последней обиды…

– Какой еще обиды?

– А той, что ты оставил своего сына княжить в Новагороде, когда он собрался посылать туда своего… – боярин стал высказывать и другие, не менее серьезные доводы, что Святополк найдет причины для отказа, но Мономах без труда разбил их и отпустил его: