Немногие возвратившиеся. Записки офицера итальянского экспедиционного корпуса. 1942-1943 - Эудженио Корти

У меня было очень большое желание последовать примеру большинства и спрятаться куда-нибудь подальше, пока не поздно. Но мне удалось его преодолеть. Кроме того, хотя я еще и не осознавал этого, но несколько часов сна в промерзшем хлеву восстановили мои силы.

Продолжая держать ушки на макушке, чтобы не пропустить ничего важного, я начал потихоньку молиться. Видимо, Бог оставил мои молитвы без внимания.

Насколько ненужными теперь казались многие вещи, которым в мирной жизни я придавал первостепенное значение! Учеба, к примеру… Какая глупая потеря времени!

Истинным был только Бог и еще любовь матери. Именно тогда, в кромешной тьме предрассветных часов, в ожидании вражеской атаки, а значит, скорее всего, гибели, я постиг истинную ценность многого.

Время тянулось медленно. Ничего особенного не происходило.

Иногда я переставал шептать молитвы и начинал активно топать ногами, подпрыгивать и похлопывать себя руками, чтобы окончательно не замерзнуть. У меня было ощущение, что я не смогу просуществовать еще час на таком морозе. А полчаса? Конечно нет. Это же так долго!

Так проходили долгие часы. Мысленным взором я видел залитые солнцем сады Ривьеры. Как там тепло! Тепло! Какая это невероятная, удивительная, восхитительная вещь – тепло! Господи, помоги мне когда-нибудь ощутить его снова!

На наших позициях никто не стрелял. Дезориентированные нашим молчанием, враги постепенно подходили ближе. Очень медленно, но приближались.

Прямо перед нашей траншеей располагалась естественная земляная складка, узкий проход, куда майор отправил нескольких парней на разведку. Они очень быстро вернулись. Подбежав к нашей траншее, задыхаясь, сообщили, что русские совсем рядом.

Я взглянул на немцев, расположившихся справа. Они выглядели, как всегда, спокойными и совершенно бесстрастными. Натянув поверх шлемов огромные белые капюшоны, немцы неподвижно застыли возле своих пулеметов. Слева была такая же картина.

Немецкие войска хорошо питались, спали в тепле, каждые несколько часов сменяли друг друга. Были отлично обмундированы и вооружены. А дисциплина и организация – вообще выше всяких похвал.

Небо начало светлеть. Русские всегда атакуют на рассвете. Они неизобретательны и однообразны, как и их пейзажи. Из опыта мы знали, что они почти никогда не отступают от установленного однажды порядка.

Все ополчилось против нас. Мороз совершенно осатанел. Такого холода нам еще не доводилось ощущать. К тому же неотвратимо приближался враг, причем именно на занимаемом нами участке линии обороны. Кажется, на нас обрушится вся ярость будущей атаки.

Я еще раз прошел вдоль нашей траншеи. Людей осталось еще меньше. Видимо, немцы решили справиться с ситуацией по-своему. Они послали двух автоматчиков занять позиции за нашими спинами, причем на значительном расстоянии друг от друга. Поэтому горе тем, кто попытается покинуть поле боя.

Я невесело усмехнулся, вспомнив пропагандистские рассказы о советских комиссарах, держащих бойцов на мушке.

Минуты казались годами. Мы чувствовали, что атака неизбежна и вот-вот начнется, а она все не начиналась. Измученные солдаты молча сидели в траншее. Некоторые из них повернулись спинами к врагу. Периодически в траншею залетали шальные пули, но, похоже, это никого не волновало.

Люди больше не пытались укрыться от смерти. Я был рядом, но не мог сказать им ничего ободряющего. У нас оставалось по шесть патронов на человека. Какая разница, умереть сейчас или на несколько мгновений позже?!

Светало. В деревне началось движение. Люди ходили между избами, собирались небольшими группами и что-то обсуждали. Я заметил нескольких знакомых итальянцев и среди них полковника Матиотти – командира 30-й бригады. Что они собирались делать? И что теперь будет с нами? Вообще-то нас с минуты на минуту атакуют превосходящие силы противника, поэтому нас вряд ли должно интересовать происходящее за нашими спинами. Я взял в руки свою винтовку. Оказалось, что в стволе застряла гильза, и я даже не представлял, как ее вытащить. Я со злостью отшвырнул злосчастную железяку в сторону. Сейчас она представляла большую опасность для меня, чем для врага. Придется воевать с одним только пистолетом. Все равно больше ничего нет.

Пожалуй, пришло время уничтожить мой дневник. Никакого другого имущества у меня с собой не было.

На его страницах я записывал свои критические размышления о немцах. И мне активно не нравилась мысль, что мои записи может кто-то использовать для организации пропагандистской кампании. Поэтому я со вздохом извлек из кармана три тетрадки, которые с самого первого дня своего пребывания на русском фронте заполнял впечатлениями о войне. Но делать нечего, и я разорвал их на куски, которые затем закопал в снег. После чего неожиданно для самого себя решил снять мои офицерские звезды. Я вспомнил рассказы о пехотных офицерах, идущих в бой без знаков отличия, об изощренных пытках, которым подвергают пленных итальянских офицеров большевики.

Если мне суждено попасть живым в руки врага, буду притворяться простым солдатом, решил я. Хотя, скорее всего, это бесполезно. В отличие от соотечественников я все еще носил длинную офицерскую шинель (когда к нам в батальон привезли короткие, подбитые мехом полушубки, я был в разведке на Дону и не получил новое обмундирование). Кроме того, я продолжал носить ремень с кобурой. Таким образом, во мне слишком легко узнавался офицер даже без звезд. Тем не менее я снял их, с трудом шевеля онемевшими на холоде пальцами.

Я провел на войне уже достаточно много времени, но до сих пор мне ни разу не приходило в голову, что я могу пойти на такое кощунство. Только близость опасности толкнула меня на воистину ужасный шаг, и память об этом проступке навсегда останется со мной. В том случае – а, увы, будут и другие – мною руководила непреодолимая сила, называемая инстинктом самосохранения.

Позже я искренне раскаялся и решил, что если попаду в плен, то немедленно сам объявлю всем о том, что я офицер, а майор Беллини подтвердит. Но это было плохим утешением. Моя память хранит все, даже те факты, которые хотелось бы забыть.

А тогда, чтобы завершить выполнение моего трусливого плана по спасению своей шкуры, я разорвал все свои документы. Помимо этого, я уничтожил или закопал священные реликвии, которые всегда носил с собой, – их мне дала мама перед отъездом на войну. Мне было страшно представить, что они могут попасть в руки большевиков.

Затем, еще раз проверив пистолет, я уселся на снег в ожидании атаки противника. Мысль о смерти меня уже не слишком пугала.

Хотя это было не совсем так. Что-то в глубине моей души яростно протестовало против перспективы близкого конца. Я пытался представить себя хладным трупом, медленно остывающим на снегу, но не мог. Даже удивительно, как крепко человек цепляется за жизнь. В прошлом мне неоднократно казалось, что мысль о смерти меня не особенно тревожит. Но всякий раз, когда я смотрел костлявой в лицо, выяснялось, что мне отчаянно хочется жить. Я много анализировал собственные мысли и чувства, часто наблюдал за поведением других людей и пришел к выводу, что даже самые отчаянные смельчаки, совершающие безрассудные поступки, всегда надеются остаться в живых. Жажда жизни неизменно остается в душе, ее невозможно оттуда изгнать.

Я это чувствовал.

Я старался не думать о смерти, настроить себя на безразличие ко всему окружающему, но не мог.

В пылу сражения человек играет со смертью в грандиозную игру, ставка в которой – жизнь. Если смерть внезапно настигла его – что ж, значит, проиграл. Если же костлявая подходит медленно, наступает, теснит к краю могилы, даже самый волевой человек не сможет остаться к этому равнодушным, безразличным…

В какой-то момент я подумал, что Бога не могут не тронуть горячие молитвы моей матери. Эта мысль принесла мне некоторое успокоение.

Светало. Неожиданно меня охватила ярость. Меня ужасно злили немцы, относившиеся к нам как к слугам, раздражали собственные соотечественники. Подумать только, уже семь часов мы сидим в траншее на жесточайшем морозе и ни один из них не подумал о том, чтобы сменить нас! Я выбрался из траншеи и, не обращая внимания на немецких автоматчиков, побежал искать полковника. Он, наверное, ждет, пока мы насмерть замерзнем?!

Я нашел его достаточно быстро. Он пообещал немедленно взять ситуацию под контроль. Но когда я вернулся к траншее, итальянских солдат там уже не было. Их отпустили немцы, которые стояли там же, рядом со своими орудиями. Я отсутствовал не более четырех минут.

Глава 8

Тем временем итальянские солдаты снова начали собираться вместе. Я подумал, что они планируют атаку на каком-то конкретном участке, чтобы расчистить проход, но выяснилось, что люди готовятся к штыковой атаке одновременно во всех направлениях с целью расширить вражеское кольцо. В условиях, когда немало людей собиралось на крайне ограниченном пространстве, любой обстрел заканчивался слишком большими потерями.