Фантастика-1965. Выпуск 3 - Наталья Соколова

– Идите сюда. Истина в вине! Вы должны со мной посидеть.

– Да нет, я…

– Куда-нибудь торопитесь? Имеете шансы лучше провести субботний вечер?

Человек пожал плечами и вошел в кабачок. Люди сидели за столиками, не раздеваясь, под низкими сводами плавал табачный дым. Остатки пива и вина выплескивали прямо на земляной пол. Слепой старик играл на флейте - жалобно, заунывно. По столам ходила черная кошка, выгнув спину, задрав хвост трубой, и ела с тарелок остатки сосисок, передергиваясь от горчицы. Никто ее не гнал.

– Зачем вы в таком…

– А где прикажете? В Европейской гостинице, где стриптиз, сувениры для иностранцев и голубые фраки? Вы думаете, там мне было бы лучше?

– Нет, не думаю.

– Здесь хоть словцо услышишь хорошее, сочное. Пусть непечатное.

Он налил Человеку вина в не слишком чистый стакан.

Девушка с крупными, как монеты, рыжими веснушками небрежно протерла стол и ушла, унося на своем плече черную кошку.

– Вот сижу, рассуждаю сам с собой. Интересует меня одна личность…

– Глава Государства?

– Браво! - сказал Писатель, мотая растрепанной головой. - С вами стоит разговаривать. Так куда идет страна? Эпоха? По моему глубочайшему убеждению, современник не имеет возможности отвечать на такой вопрос. Слишком короток срок человеческой жизни. Все равно как если бы муха, ползя по окружности Земли, пыталась определить, какая это линия, ровная или закругленная, насколько закругленная и куда она ведет. Чтобы понять ход истории, нужна дистанция. Свидетели событий всегда слепы.

– Печальное рассуждение.

– Веселенького хотите? Идите пить с президентом.

– Хочу ясности.

Писатель много и нервно курил, зажигая одну сигарету о ДРУГУю, осыпая пеплом стол, тарелки и стаканы.

– Социальная жизнь неразборчива, как каракули ребенка, и не более осмысленна, чем его лепет. Шарлатан тот, кто берется давать оценки, выставлять баллы по поведению. - Сигарета жгла ему пальцы, но он, забывшись, не бросал ее. - Если меня спросят: “Что такое Глава Государства?”, я скажу: “Зайдите так лет через сто. А лучше через двести”. Усилия людей в области политики редко приводят к тем целям, которые они себе обозначили, - почти всегда к совсем иным, неожиданным и часто к диаметрально противоположным…

Он ткнул окурок в цветочный горшок с чахлым растеньицем и жадно затянулся новой сигаретой.

Человек потер лоб рукой, точно собираясь с мыслями.

– Если оценка невозможна - невозможно и действие. Значит, человек обречен на бездействие. Так?

– Хм! У вас слишком точное мышление. История человеческая ближе к полотнам импрессионистов, чем к геометрическим теоремам. Все смазано, зыблется, как отражение на воде. Только пятна… блики…

Писатель был пьян. Другой бы давно свалился под стол.

А он хотя и запинался больше обычного, однако не терял нити разговора.

– Но существует же прогрессивное и…

Писатель фыркнул, насупил широкие брови.

– Ах, вам прогрессивное? Пожалуйста. Вот две фигуры - Талейран… и Гракх Бабеф… Князь Талейран был первый подлец Франции, хотя там подлецов в девятнадцатом веке хватало. Первейший. Вы со мной согласны? Человек без совести, чести, вечный изменник, не продававший только свою родную мать - очевидно, на нее не нашлось покупателей. - Лицо Писателя задергалось. - Говорят, дьявол в аду встретил его словами: “Спасибо, дорогой Талейран, но, на мой вкус, вы немного перестарались”… И что же? Он был прогрессивен, потому что при всех своих изменах служил одному хозяину - Грядущему Буржуа. Да, он был прогрессивен. Потому что реален. Потому что не навязывал свою волю музе истории. А выполнял ее волю - по выражению наших возвышенных одописцев, волю “прекрасной и жестокой Клио”. В этом отношении марксисты правы - история есть объективный, от нашей личной воли независимый процесс. Как любая химическая реакция - или что там еще у вас есть в мире наук…

– А Бабеф? - Человека интересовал этот растрепанный и напряженный разговор. - Гракх Бабеф?

– Праведник, подвижник. Мученик. Я хотел одно время писать его биографию - в манере Цвейга. Может быть, лучший, самый человечный и благородный человек, какого знало человечество. - Лицо писателя дергалось так сильно, что неприятно было смотреть. - Но его красивые идеи уравниловки, бесплатного хлеба, общей земли в условиях победного шествия капитализма были… ну, просто нелепы, смехотворны. Нежизненны. И следовательно, реакционны. Ведь прогрессивно не то, что нравится мне или вам, что вам или мне кажется красивым, благородным. Прогрессивно то, что грядет, чему должно быть! Вот вам парадокс: негодяй, который делает историю, и святой, который ей мешает. - Его рука пошарила по столу. - У вас нет случайно сигарет? Рыжик, кинь пачку “Дешевых”!

Девушка из дальнего угла кинула ему пачку, и он ее довольно ловко поймал.

– Но будущее показало, что Бабеф… - начал Человек.

– А вот тут начинается то, в чем марксисты ошибаются. - Писатель засмеялся хитрым пьяным смехом. - Они признают, что Адам на протяжении веков был слеп и, как крот, не ведал, что творил. Чертил одно, а строил совcем другое и еще сам себя обманывал, что верен чертежу. Признают! Но добавляют: “А мы зрячие и построим то, что хотим построить”. Наивность! Хорошие ребята, мне их жаль… хорошие… Гракхи, братья Гракхи… А братьев забили насмерть. Хочешь, я буду тебя звать - Гай Гракх? Представляешь, мать этих Гракхов… святые матери. Я тоже хотел писать… о чем только не хотел… Хорошие, и мне их жаль. Где гарантия, что они построят царствие небесное на земле? Стараются, жертвуют… Первые христиане алкали царства равенства, а выстроилось чудище средних веков, капище, гноище. С химерами. У-у-у! С человеческими сожжениями… Те, другие, хотели царства разума - стал золотой мешок. Сен-Жюсты. Можно, я буду тебя звать - Сен-Жюст, а?

Он поставил локти в лужу вина, уронил голову прямо на грязную посуду, и больше от него ничего нельзя было добиться. Завод кончился. Из-под локтя торчал раздавленный коробок с надписью: “Дешев…” Человек вышел из подвала наверх, на свежий воздух. Постоял, глядя на слабые, с трудом проклевывающиеся звезды, как будто придушенные пуховиком низкого неба. Зрелище разрушающейся человеческой личности не из приятных, оно всегда наводит на грустные мысли, происходит ли этот распад в особняке с готическими каминами или в затхлой пивнушке.

Что ж, надо идти…

Город уже зажег огни. Городу ни до чего не было дела.

Маленькие витрины с тряпьем были похожи на тесные пещеры, заваленные награбленным, куда грабители позабыли дорогу. А может быть, грабители просто не могли вспомнить заветные слова: “Сезам, отворись”? Массивные слоновые колонны биржи твердили о том, что быть малыми жуликами, мелкой мошкарой наживы невыгодно и опасно, но крупным хищникам: при любой погоде живется хорошо.