Эпитафия - Кирилл Юрьевич Гриб

вообще мог допустить такие мысли? Она достойна не то, что одного раба, ради её должно развязывать войны, сжигать города. Склонить всё к её ногам и сгореть самому, вот как нужно поступить!

Ещё два часа, я дома, бессильный с белым флагом в руках меж двух безумных голосов должен выбрать сторону. Мои щеки мокрые… Безысходность. Две противоположные мысли принимаются мной за истинные. Я поломанный робот в логическом лабиринте, хожу по кругу в бесконечном цикле.

А ведь я уже нарушил обещание, на следующий же день во время лекции Лиза попросила у меня помощи с рефератом на тему проблематики человека, как кстати! Вечно сомневающееся, противоречащее себе, меняющееся – человек. Снова просветление, понимание, того, что мы просто люди и нет ничего более естественного для нас, чем постоянно ошибаться.

Мокрые щеки. Нет, я не чувствую тяжбу за нарушение такого глупого обещания, не считаю его справедливым, человечным. Терзает другое – мысль о том, какую боль бы причинило знание о моём самовольстве любимой…

Мысли больше не дают нового, язвят старое по второму кругу, третьему. Сломанный, безумный я звоню Лизе и без утайки выкладываю всё дано своей задачи. Обливаю её страшным цунами, убедившись, что она ещё дышит насылаю новые и новые удары. Объясняю проблематику, с которой столкнулся и прошу только одного – точный ответ.

– Аркадий, это просто ужасно. Я… –Её голос дрожит в молчаливой паузе. – Я не знаю, что могу посоветовать… Я не имею права решать за тебя… Но я уверенна, что так всё оставаться не должно. Ты ведь уже и сам приходил к ответу, округли и прими его… Пожалуйста.

Бросить, спастись. Я вижу выход, это надежная дорога, ей можно доверять. Щёки высыхают, ясность возвращается.

Всего восемнадцать часов и я снова с Еленой, лащусь в её нежных объятиях. Под нашими ногами старая, разрушенная железная дорога, мы, прижимаясь друг к другу, облокотились о тупиковый упор. Какое красивое, безлюдное место. Все мои прошлые мысли не имеют значения, но я понял – постоянные моего уравнения меняются с течением времени в зависимости от пережитого и надуманного, эта сложность и не позволяет мне решить задачу. Это уравнение не имеет значения, пока я в её объятиях, мой выбор – склонить всё к её ногам и сгореть.

XVII

Тьма, малое я, ничто и мелькающий звуками мир живых, всё неистово задрожало от силы охватившего мою душу чувства. Даже величественная смерть отступилась в испуге, скрывшись за слоем тьмы. Меня кусали и рвали со всех сторон жадные псы сожаления, я надеялся увидеть в жизни удовольствие, выйти из неё с гордостью… Мысли вытягивают из пучины самого тёмного “Я” первобытную ненависть. Она желает вырваться и сожрать всё, до чего сумеет дотянуться. Нельзя дать ей выйти в том, чистом состоянии, найти другой путь…

– От чего же я прыгаю из норки в норку, разбивая в кровь свои лапки? Почему я больше не вижу счастья ни в жизни с любовью, ни в самостоятельной свободе? Почему она не видит меня изнутри? Почему не понимает? Ей наплевать на меня!

Жар вырвался из меня и застыл вокруг, давит на грудь. Смерть отступилась, точно мать, испугавшаяся за своё дитя.

– Я не в силах спорить с тобой, бедная душа. Мне так же не подвластно взять тебя за руку и вести, через все опасности пути. Всё, что мне остается – слова… Не смей окончательно впадать в безумие и будь осторожнее, ведь ты уже сделала шаг в него. Ненависть – место, которое сводит с ума, место из которого не все способны вернуться.

На какое-то время воцарила тишина, свобода для размышлений. Жар сменился холодом, а ненависть пробирающим всё существо страхом. Мысль не подошла к концу, ещё не готова, это заставляет её мучительно крутиться каруселью.

Звук шагов, открывающиеся двери. Нежный, теплый мужской голос обращается ко мне и его хочется продолжать слушать, упиваться.

– “Ну привет, Аркадий. Сейчас я тебя подготовлю к любому празднику, да хоть на свидание!”

Заиграли звуки чёткой, слаженной работы. Кисти, по звуку я понимал, вот эта мягка для пудры, а эта синтетика – вероятно для теней. Сколько инструментов успело простучать в короткий срок… Смерть тоже слушает с особым вниманием.

– Должна признаться, мне очень нравится этот человек. Жду не дождусь возможности с ним встретиться…

– “Я вчера видел твои картины, невероятно! Самой глубокой и впечатляющей для себя подметил “Ненависть влюблённого”, она заставила меня о многом задуматься, даже сюжетик в голове ожил… Ты ведь, наверное, и не знаешь, за твои картины целые музеи сражаются, что уж говорить о коллекционерах. Ах, есть тебе чем гордится!”

Он говорил искренне, под неподдельным впечатлением, а я не могу понять, чем гордиться. Сейчас для меня весь этот успех ощущается пустым, очевидно слава после смерти не способна окупить страдание при жизни. Она не в силах умерить его даже сейчас, особенно сейчас…

– “Внешностью тебя природа не обделила, острая борода и редкие усы, волосы зачешу тебе назад, такие умные глаза… У тебя столько седых волос, но ведь всего тридцать три года… Неужели судьба сделала это? Худоба, складки на лбу, ты был несчастлив… Если я прав, то прошу, не гневись на судьбу и прости бога за эту обиду, мне жаль, что ты не увидел жизнь, с другой стороны.”

Его слова или баюкающий голос успокоил боль и помог мыслям продолжить свой бег, прервав их беспорядочное метание по кругу. Уже держа нить в руках, собираясь дёрнуть, ловлю на себе взгляд Смерти.

– Этот человек… Такие как он счастливы вне зависимости от ударов жизни, порой даже они сами норовят встретить трудности. В юношестве он получил ложный срок за отцеубийство, взяв на себя вину матери, которая по случайности пришибла своего супруга. Выйдя на свободу, он стал изгоем, без семьи и друзей, отовсюду его гнали, нигде не ждали. Денег на учёбу не было, а работы отказывались брать человека с такой меткой, боясь скорее своей собственной глупости. Но ничего не смогло его сломать, все равно он нашёл свое место и счастье. Счастлив же он только благодаря сильной душе, ведь только душа является подлинным источником чувств.

XVIII

Я собака на цепи – эта мысль постоянно паразитирует, грызет меня живьем уничтожая всё волшебство любви. Безумный, продолжаю пытаться её спасти, хоть она и не понимает, в какой опасности. Надеясь на любовь демократию, я протестовал, настаивал