Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук

– А не рано ли, матушка? – удивился Пущин.

– Мы в деревне рано обедаем, – пояснила Арина Родионовна гостю.

– Я с удовольствием подчиняюсь вашему обычаю, – улыбаясь, ответил Пущин.

Обнявшись, друзья перешли в столовую. Они уселись за стол, на котором уже стояли всякие деревенские закуски и наливки.

– Как ты смотришь, Жанно, если мы начнем с рюмки водки да закусим маринованными грибочками? – весело спросил Пушкин.

– С преогромным удовольствием. Но закусывать я буду студнем с хреном, – в тон ему ответил Пущин.

Выпив и закусив, друзья принялись за горячие щи.

Наконец, Яким подал румяного поросенка с гречневой кашей, до которой Александр Сергеевич был очень охоч. Пущин тут же мигнул своему слуге:

– А ну, братец, неси нашу!..

Вскоре Алексей вернулся с запотевшей бутылкой Клико. Пушкин был в восхищении: давно его таким не баловали. Пробка полетела в потолок, и вино заискрилось в бокалах.

– За что поднимем бокалы, Жанно?.. – сверкая глазами, спросил Пушкин. – Предлагаю выпить за лицей и за всех наших друзей, куда бы их ни забросила жизнь.

– А может, лучше за нее!.. – лукаво улыбаясь, подмигнул Пущин.

– Так их две – моя и твоя! За какую пить будем?..

– Обе красавицы, так и пить давай за обеих!

– Почему бы нам не угостить и няню? – сказал Пущин, обратив внимание на сидящую поодаль Арину Родионовну.

– Вы уж сами кушайте… Покорнейше благодарю…

– Непременно надо выпить, дорогая нянюшка! Тебе положена не только рюмка, но и медаль, за то, что для России выпестовала такого поэта! – весело сказал Пущин.

Няня не прочь была опрокинуть рюмочку, но приличия требовали отказа.

– Мамочка, ну что ты привередничаешь! – смеясь, сказал Пушкин. – Вспомни, как мы недавно с тобой кружками чокались. А здесь всего лишь рюмка!

– Бог знает, что гость подумает, – смущаясь, проговорила няня, поднимая рюмку, и, пожелав здоровья и благополучия, с поклоном выпила ее до дна.

Выпили и друзья.

Вдруг Пушкин вскочил, повалил бокалы, рассмеялся и крикнул:

– Мамочка! У меня сегодня настоящий праздник! Праздник для всех! Прикажи всем выдать наливки!..

Вскоре весь дом веселился…

Метель на дворе, кажется, стала утихать. Сгущались сумерки…

Поднимаясь из-за стола, Пущин обнял друга и с загадочностью в голосе сказал:

– У меня для тебя уйма подарков. Где будем рассматривать? Пойдем в гостиную… Алексей, тащи мой чемодан.

Пока Алексей бегал за чемоданом, Арина Родионовна успела приготовить кофе.

Пущин раскрыл свой чемодан и вручил Пушкину письма от друзей – Рылеева, Бестужева… несколько книг…

– А это особый подарок, – сказал он, вынимая пакет, завернутый в бумагу.

То была рукопись «Горе от ума» А. С. Грибоедова. Поэму печатать не разрешили, но она в списках разлетелась по всей России, а ее меткие выражения стали чуть ли не пословицами.

Пушкин смотрел на подарок завороженными глазами:

– Жанно, я готов расцеловать тебя! Ничего лучшего мне и не надобно!..

Он то рассматривал исписанные листы, то их гладил…

– Ты только послушай, Жанно, – с хохотом воскликнул Пушкин и прочитал: «Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!..» – Что за прелесть, что за чудо! Давай немедленно засядем за чтение!.. Мама, – крикнул он, иди сюда, будешь слушать!..

– Что же ты так озоруешь? Слышу все! – с притворной строгостью отозвалась Арина Родионовна. – Сейчас приду, только вязанье захвачу.

– Ждем. А тем временем я посмотрю письма. Мне страх как интересно, что написал Рылеев.

Пушкин вскрыл конверт, начал читать и не удержался, чтобы не рассмеяться:

– Ах, как он меня ругает, и все за мое чванство. Не угодно ли послушать:

«Ты мастерски оправдываешь свое чванство шестисотлетним дворянством, но несправедливо. Справедливость должна быть основанием и действий, и самых желаний наших. Преимуществ гражданских не должно существовать, да они для поэта Пушкина ни к чему и не служат ни в зале невежды, ни в зале знатного подлеца, не умеющего ценить твоего таланта… Чванство дворянством непростительно, особенно тебе. На тебя устремлены глаза России. Тебя любят, тебе верят, тебе подражают… Будь поэт и гражданин…»

Удивительно: им мало тех струн, которые у меня на лире есть, им подавай и того, чего нет… А, вот и няня!.. Садись, мама, читать будем…

Все расселись по своим местам: няня с чулком на диване, Пущин разместился в кресле, а Пушкин остался сидеть за столом и раскрыл рукопись.

– «Читай не так, как пономарь, – промолвил Пущин, – а с чувством, с толком, с расстановкой…» – процитировал он Грибоедова.

Пушкин начал читать, как всегда мастерски, когда был в ударе…

Не успел он и страницу перевернуть, как послышался за окном визг полозьев саней.

– Мама, – обратился он к няне, – подойди к окну, посмотри, кого там леший принес.

Арина Родионовна посмотрела в окно и недовольным голосом сообщила:

– Кажись, отца Иону принесло!..

Пушкин бросил рукопись на стол, быстро спрятал письма и раскрыл книги житий святых православной церкви.

– Что случилось? – с удивлением спросил Пущин.

Пушкин и ответить не успел, как в двери появился, улыбаясь и кланяясь, монах с красным, наверное, от мороза, носом. Монах перекрестился на висящую в дальнем углу икону и снова начал кланяться.

– Представляю тебе, – обратился поэт к Пущину, – настоятеля Святогорского монастыря отца Иону. А это, батюшка, мой приятель, Иван Иванович Пущин.

Монах продолжал кланяться и извиняться, что, может быть, помешал своим приходом.

– Мне люди сказали, – начал монах извиняющимся голосом, – что в Михайловское приехал господин Пущин. Так я, грешная душа, подумал, что это тот Пущин, что в Кишиневе бригадой командует… Мы давно дружны с ним… А выходит, ошибся я. Простите великодушно…

Пушкин относился к отцу двояко: с одной стороны, с монахом можно было и поговорить, и выпить он был не дурак, а с другой – это был один из соглядатаев, один из тех царских клещей, которые безжалостно вцепились в него.

Пущин никак не мог понять некоторого замешательства хозяина.

Арина Родионовна уже хлопотала насчет чая. В гостиную, помимо самовара, было подано все то, к чему отец Иона был охоч, – варенье, печенье, сухарики и, конечно, ром. Няня разлила чай.

– Садись, отец, – сказал Пушкин, приглашая монаха за стол.

– Благодарствую… Замерз, едучи к вам, погода скверная… Морозец крепчает, – проговорил монах, ощупывая глазами все, что лежало на столе, с аппетитом прихлебывая с блюдечка чай наполовину с ромом. – Надолго ли в наши края? – обратился он к Пущину.

От чая и рома у монаха глазки стали маслянистее. Пушкин снова плеснул ему в чашку рома. Отец Иона еще больше размяк.

– Арина Родионовна, ох, и мастерица