Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок - Валерий Тихомиров

— Я видел в зеркале череп — это знак. — Он бесстрашно посмотрел на мать.

— Началось, — констатировала Валентина Петровна и добавила: — Жениться тебе надо.

— Ах, оставьте, мама! — В сердцах Потрошилов порывисто выдохнул и опрокинул в рот почти целый стакан кипятка…

От дикого вопля овсянка брызгами разлетелась по столу, маму отнесло к стене, а у соседа Кузькина стухла вобла на балконе. Еще полчаса Алик тихо скулил. Валентина Петровна ему подвывала.

Но на работу он поехал все равно. Во рту все опухло. Язык не помещался за зубами и все норовил вылезти на свет божий. Окружающим казалось, что Потрошилов дразнится. Кондуктор в троллейбусе воспринял его вид как оскорбление и с удвоенным интересом рассматривал протянутое Альбертом удостоверение.

— Это не ваше, — уверенно произнес он. — Здесь на фотографии лицо умное.

Опухший язык не мог шевелиться, и Альберт Степанович возмущенно замычал.

— И нечего мне хамить! — Высунутый язык раздражал контролера все больше. — Понаделают липу и ездют зайцами! Пусть милиция с тобой разбирается, какой ты «потрошитель»!

Угроза была приведена в действие. Вскоре Альберт Степанович, счастливо улыбаясь, показывал язык дежурному лейтенанту в ближайшем отделении милиции. Кудряво формулируя, Алик письменно наспех изложил свою историю на четырех листах мелким почерком. После этого лейтенант позвонил в 108-е отделение и поинтересовался, знают ли там капитана Потрошилова? В ответ он услышал веселый смех и встречный вопрос: «А что?» Лейтенант принялся читать пространную объяснительную записку. Где-то в середине текста он понял, что его слушают по громкой связи, и количество радиослушателей постоянно растет. Альберт Степанович протестующе мычал и тряс головой, требуя прекратить безобразие.

Опознали его, конечно, сразу. Еще по тексту. Перечисление особых примет, как-то: ломаные очки на круглом лице, оттопыренные уши и высунутый изо рта язык окончательно развеяли сомнения.

— Наш, — наконец отозвались в 108-м. — Пусть сидит. Сейчас пришлем машину.

Многоголосый хохот поставил в разговоре жирную точку.

Альберт Степанович страдал. Душа и язык ныли синхронно. Коллеги из 108-го отделения милиции прониклись его бедственным положением и почти не хихикали. Так, вполголоса ржали, не оборачиваясь, и все. Уазик мчался в больницу. Тяжело раненному сотруднику внутренних органов Потрошилову требовалась срочная медицинская помощь.

От переживаний язык перестал помещаться во рту окончательно. Он выпал на подбородок толстой малиновой лепешкой и болтался в такт движению машины по ухабам и рытвинам родного города. Алик потихоньку мычал, поэтому хохот спереди продолжался без остановок.

Во двор больницы имени Всех Святых они въехали под проблески зловеще-синеватой мигалки. Правда, без сирены. Из жалости. Старенький уазик рычал так, что и без нее о приближении родной милиции знали все. Еще за двадцать минут до непосредственного появления.

Альберта Степановича взяли под руки и внесли на осмотр. Разумеется, он мог идти и сам. Но дальше очереди не ушел бы точно, зацепившись за нее всей своей интеллигентностью. Сослуживцы это знали. Поэтому, преодолев яростное сопротивление, втолкнули капитана в смотровую.

Дежурный врач долго пытался разобрать жалобы в изложении Потрошилова. Понять, в чем дело, было сложно. Хотя Алик ничего не скрывал. Скорее наоборот — показывал. Доктор писал и одновременно слушал. Опыт позволял ему отражать состояние пациента не глядя. Через пять минут неотрывной писанины оставалось только выставить диагноз. В данном непонятном случае со слов больного сделать это не удавалось. Наконец доктор поднял глаза от почти заполненной карточки.

— Я хочу услышать ответ всего на один вопрос, — ворчливо сказал он, — что болит?

И тут раздраженный взгляд дежурного наткнулся на нечто странное, вроде пунцовой бороды, лежащей уже в районе впалой груди Альберта Степановича. Сам доктор всю сознательную жизнь занимался пульмонологией. Но выпавшее через рот легкое видел впервые.

— Что это? — с нездоровым любопытством спросил он, поднимаясь с места.

Такого внимания за дежурство удостаивались немногие. Разве что кашляющая жена главврача. И то потому, что сам шеф стоял рядом и нескромно настаивал на ее тщательном осмотре.

Альберт Степанович оживленно замахал руками и энергично замычал. Он демонстрировал употребление утреннего чая, детально показывая на пальцах разрушительное действие кипятка. Но доктор пантомиму не оценил. Его мучил практический интерес натуралиста. Он подошел вплотную к Алику и применил простейший диагностический прием — ткнул в объект обследования пальцем.

От дикого рева стены больницы Всех Святых дрогнули. Капитан Потрошилов взвился к потолку. Очередь за дверью ахнула и уменьшилась вдвое. Сопровождающие из 108-го отделения схватились за пистолеты и рванулись к двери смотровой выручать коллегу.

— Язык?! — удивленно сказал доктор. — Обжег, что-ли? Это, вообще, язык?

Воющий Потрошилов оживленно закивал головой, пятясь назад, подальше от дальнейшего осмотра.

Стоматологическое отделение языками не занималось. Во-первых, зубы у народа болели чаще. Во-вторых, язык сам по себе кариесу не подвержен. Он вообще удивительно стоек к любым посторонним воздействиям, кроме мифического типуна. В-третьих, какие деньги срубишь с человека, если не найдешь общего языка? А как его найдешь с немым или невнятно мычащим пациентом?

Тем не менее Алика направили в стоматологию. Потому что там имелся челюстно-лицевой хирург.

— Тебя наверняка спасут, — с большим сомнением в голосе изрек дежурный врач, явно собираясь еще раз потрогать потрошиловскив феномен.

Продолжая подвывать, Альберт Степанович схватил амбулаторную карту и ушел от него вдоль стены, чуть не содрав пиджаком кафельную плитку.

По бесконечным переплетениям коридоров идти было трудно. Опухший язык терся о подбородок. Впрочем, у Алика складывалось впечатление, что и о галстук, и о пуговицы пиджака. Каждый встречный норовил обернуться и прокомментировать необычное зрелище. На худой конец, присвистнуть вслед. Особенно трудно пришлось в лифте. Там уйти от пристального любопытства попутчиков стало совершенно невозможно. Наконец, путь завершился в небольшом коридоре. Возле каждой двери имелась собственная очередь. В замкнутом пространстве стоял нудный жизнеутверждающий визг бормашин.

Потрошйлов поднял голову и страдальчески посмотрел на народ. Тот в ответ с холодным любопытством воззрился на Алика. «Не пропустят!» — подумал он. «Не пройдешь!» — по-доброму решил народ про себя.

Бойкая девочка, ерзающая на руках несчастной мамаши с флюсом, высунула тонкий розовый язычок, очевидно, приняв дядю за шутника. Алик шагнул с порога вперед. Обитатели коридора, разглядев потрошиловскую беду, тихо ахнули. Девочка, собрав глаза в кучу на переносице, сравнила размеры милицейского языка со своим. От удивления она забыла закрыть рот. Ее язычок остался торчать на виду, безжалостно напоминая Альберту Степановичу об утраченном здоровье.

Он нервно протер очки и посмотрел по сторонам. Только возле одного кабинета не толпились страждущие. На нем значился № 1 и висела табличка: «Удаление без очереди. Быстро и безболезненно!». Правда, «без» кто-то добродушно заштриховал, вместо этого приписав «очень», и пририсовав пару поперечин на единицу, превратив ее в могильный крест. Алик сверился с амбулаторной картой. Ему было именно сюда. «Съели?» — без свойственной ему интеллигентности подумал он. «Бедолага», — злорадно посочувствовал народ ему в спину.

Героический капитан милиции робко поскребся и проник в первый кабинет сквозь слегка приоткрытую дверь. Прямо перед ним стояло зубоврачебное кресло, больше похожее на эшафот. Не в силах отвести взгляд, Алик замер.

— Присаживайтесь, — предложил глубокий бархатный голос.

Он чуть скосил глаза и остолбенел. Нельзя сказать, что Альберт Степанович потерял дар речи. Утренний чай и так лишил его радости непосредственного человеческого общения. Но то, что капитан впал в транс, это точно. Стоящая у столика с инструментами женщина могла потрясти и более устойчивую нервную систему.

Она, несомненно, была врачом. На простейшую логическую цепочку сил у Алика еще хватило. В кабинете должен работать врач. Кроме женщины в белом халате здесь никого нет. Значит, она и есть… Челюстно-Лицевой Хирург! Ноги Потрошилова превратились в оплывающее желе. Он осел на краешек кресла и тоскливо замычал. Потрясение его оглушило.

Женщина плавно развернулась. Она была огромна и похожа на легендарного Терминатора. Короткие рукава халатика открывали мощные бицепсы и точеные контуры предплечий. В разрезе воротника виднелись рельефные мышцы шеи. Загорелые мускулистые ноги были прикрыты лишь до середины монументальных бедер. Гладко зачесанные назад черные волосы блестели, отражая свет операционной лампы. Милая улыбка потрясающей женщины пригвоздила Потрошилова к креслу.