тест - тест

В тот день гитлеровцы предприняли еще несколько ожесточенных контратак, однако все они были отбиты с большими потерями для врага. Сотни фашистов валялись на поле боя. И все-таки освободить Кобылкино в этот день не удалось.

К вечеру все затихло. А ночью в батальон возвратился лейтенант Лебедев. Он доложил, что весь его экипаж погиб, а ему самому чудом удалось выбраться из горящего танка. Он скатился с крутого берега к кромке льда Ловати и потерял сознание. Так и лежал до наступления темноты.

Пять танков роты старшего лейтенанта Петра Гоголева составляли резерв батальона. Они должны были вступить в бой в случае развития атаки. Но так и не вступили...

— В чем дело? — вслух размышлял командир роты. — Почему мы семь раз атаковали, а освободить деревню так и не смогли? Почему гибнут наши бойцы и горят танки?

— Если один тактический прием оказался неудачным, значит, надо искать другой,— отозвался лейтенант Магомед Гаджиев.

Гоголев развернул карту. К нему сдвинулись другие командиры. Коптилка тускло освещала заиндевевшие стены блиндажа. Зажгли вторую. "Военный совет" продолжался не менее часа. Наконец Гоголев поднялся, сложил карту.

— Ждите меня здесь,— сказал он.— Я — на командный пункт стрелкового полка, с которым взаимодействуем. Послушаем, что пехота скажет.

В небольшой землянке Гоголев застал командира полка и комдива. Оба вопросительно глянули на вошедшего. Старший лейтенант представился по форме и попросил разрешения высказать свою мысль относительно завтрашних действий.

— Ну, ну — заинтересовался командир дивизии и показал на табуретку.

— Мы пришли к выводу, что надо изменить направление атаки,— сказал Гоголев, присаживаясь и доставая карту.

Комдив с улыбкой посмотрел на командира полка и промолвил назидательно:

— Ты думаешь, старший лейтенант, направления атак меняются так же просто, как маршруты утренних моционов в парке? Гоголев не обиделся.

— Товарищ полковник,— сказал он,— местность, которую мы сегодня утюжили, противник хорошо пристрелял. Одна наша рота потеряла три танка, погиб комбат Иванов. Немало полегло и ваших бойцов, пехотинцев.

Петр Гоголев показал на карте два обходных направления атаки, обосновал и то, и другое. Командир полка связался по телефону с одним из своих комбатов, выслушал его и сообщил комдиву:

— Комбат точно такого же мнения.

— В этом случае противника надо отвлечь с фронта, — заметил полковник. Набив трубку, он прикурил от коптилки.

— Я думаю, для этого достаточно выделить взвод автоматчиков и минометную батарею,— сказал командир полка. — Как, танкист?

Гоголев ответил после некоторой заминки:

— Автоматчиков бы побольше...

— Сам знаю, что маловато взвода,— вздохнул командир полка,— да где взять больше...

...Атака началась на рассвете. Когда танки вышли на опушку леса и развернулись, гитлеровцы, чтобы избежать окружения, бросились на шоссе, но там уже была наша стрелковая рота. Старший лейтенант Гоголев со своими танками вышел на южную окраину Кобылкино, в район Бараки. Затем, с вводом в бой нескольких танков батальона майора Ложкина, наша атака усилилась. Взвод лейтенанта Алексея Мурашкина, действуя на северной окраине Кобылкино, ворвался в деревню. Сам Мурашкин по мосту через Ловать с ходу проскочил в Коровитчино, однако, убедившись, что танки взвода, ввязавшись в бой с противником, за ним не идут, стал отходить. Но мост на обратном пути преодолеть уже не удалось, танк был подбит.

Вскоре оказалась подбитой и машина майора Ложкина. Вражеский снаряд угодил в ее левый борт. Механику-водителю Николаю Егорову оторвало ногу... Комбат, пересев на другой танк, с оставшимися машинами устремился южнее, на Черенчицы.

После тяжелой и кровопролитной схватки деревня Кобылкино оказалась в наших руках. Поле боя в ее районе было усыпано множеством трупов гитлеровских солдат и офицеров. Всюду торчали разбитые орудия, дымились горящие танки. Среди них стояли и семь наших поврежденных и сгоревших машин, в том числе танк майора Иванова.

Политрук Илларион Феоктистов влез в, него. Люк запасного выхода был открыт. Половина обгоревшего тела майора была в танке, другая, без правой руки, лежавшей на боеукладке,— под танком. Виски комбата под танкошлемом были обожжены, но лицо уцелело полностью. В левой руке майор крепко зажал обгоревший полукругом партийный билет. Однако фотография на нем уцелела. Видимо, в последнюю минуту Иванов подумал именно о нем, о партбилете. Понимая, что в этой адской пляске огня и металла все, что может гореть, сгорит, он попытался сунуть партийный документ под танк, в снег, рассчитывая, что там он сохранится...

Когда извлекли тело комбата наружу, то обнаружили в казеннике пушки бронебойный снаряд. Видимо, не хватило у комбата сил, чтобы использовать его, этот последний выстрел. Тогда политрук Феоктистов, высоко подняв ствол танкового орудия, произвел последний выстрел в сторону смотавшихся гитлеровцев.

Погибших в боях за Кобылкино похоронили вечером. Комиссар дал высокую оценку подвигу танкистов. Отдельно сказал о геройски сложившем голову командире батальона.

— Карп Петрович Иванов был настоящим русским, советским солдатом. Коммунист с тысяча девятьсот двадцать девятого года, он подавал достойный пример мужества, отваги, верности Родине не только беспартийным бойцам и командирам, но и всем нам, партийцам—большевикам. Посмотрите на него. Испытав невыразимые мучения, он и в кончину свою сохранил на лице черты так знакомой нам доброты и спокойствия. Значит, погиб, уверенный, что до конца выполнил свой долг перед Родиной. Жизнь Карпа Петровича досталась фашистам очень дорого. Но расплатились они за нее еще далеко и далеко не полностью. Спи спокойно, наш дорогой друг и командир, мы взыщем с ненавистных оккупантов все, что с них причитается!

Танкисты, укрыв свои машины в лесу, в трехстах метрах от деревни, с утра занимались их осмотром и мелким ремонтом.

— Товарищи, работайте повеселее,— поторапливал их старшина батальона Чистяков.— Сегодня организуем натуральную русскую баньку с березовыми веничками, от души попарим косточки да бельишко, сменим. А вечером будем отмечать День Красной Армии.

На передовой помыться в бане, да еще в деревенской, было редким удовольствием. Чего стоит один лишь аромат распаренного березового веника! А запах горячего дымного пара!

И вот уже в предбаннике полным ходом идет стрижка и бритье. А в самой баньке люди с каким-то остервенелым удовольствием хлещут себя и друг друга березовыми вениками, потом выскакивают наружу, со смехом и гиканьем обтираются снегом, опять парятся. Тело горит и от пара, и от снега!

Последними мылись механики-водители: их всегда трудно оторвать от машин. Первым прибежал Аркадий Новлянский. Взобрался на полок, от избытка чувств запел свою любимую песню про очи голубые.

— Сейчас я ему покажу очи,— засмеялся кто-то из танкистов и плеснул целый ковш на раскаленный камень. В печке с треском рвануло, словно швырнули в нее гранату, седой пар ударил в потолок. Новлянский, широко раскрыв рот, кубарем скатился на пол.

— Аркадий на полу шукае очи голубые! — заржал Федоренко.

И тут же балагурству, как и всему банному царству, был положен конец. Дверь вдруг широко распахнулась. Всех обдало холодом.

— Кончай мыться! Воздух! — крикнул дежурный по батальону лейтенант Николай Лебедев.

Через несколько минут от разрывов бомб баня закачалась, как утлое суденышко на волнах. Побросав веники, шайки, кто в чем, валенки — на босу ногу; прибежали танкисты в расположение батальона. Там уже горел один из крайних танков — прямое попадание бомбы. Погиб от осколка часовой. Командиры танков и механики-водители, нырнув в свои машины, стали отгонять их на 150—200 метров в глубь леса.

Больше никаких событий, связанных с этим кратковременным налетом небольшой группы немецких бомбардировщиков, не произошло. В связи с воздушной тревогой начало торжественного собрания, посвященного 24-й годовщине Красной Армии, пришлось перенести на час позже. За это время все успели и помыться, и поужинать.

В просторном, жарко натопленном блиндаже было все готово к открытию собрания. Доклад должен был делать секретарь партийного бюро батальона политрук Феоктистов: комиссар Набоков после контузий говорить не мог. Все ждали комбрига.

— Идет! — просунув голову в блиндаж, сказал часовой.

Феоктистов поправил танкошлем, провел пальцами под ремнем, приготовился к встрече командира бригады. Однако вошедший подполковник Агафонов слушать рапорт не стал. Разрешив всем сидеть, он стал раздеваться.

— Я хоть и не южанин, а туляк, но тепло люблю,— сказал он, потирая руки.

Снял полушубок и пришедший с ним незнакомый танкистам капитан. Их примеру последовали и остальные. В блиндаже наступила тишина. Комбриг, сделав небольшую паузу, заговорил: