Уик-энд Остермана - Роберт Ладлэм

— Почему пятнадцать миль? У Западного союза есть отделение в Ридж-парке.

— Мы не из Западного союза, мистер. Телеграмма пришла из Европы.

Кардоун взял из рук почтальона конверт.

— Подождите минутку.

Он не хотел показывать, что взволнован, и поэтому не спеша направился в гостиную, где, как он помнил, на крышке рояля лежал кошелек Бетти. Он взял оттуда два долларовых банкнота и вернулся к двери.

— Пожалуйста. Извините за беспокойство.

Захлопнув дверь, он быстро разорвал конверт.

"L'uomo bruno palido non e amico del Italiano. Guarda bene vicini di questa maniera. Proteciate per la fina della settimana.

Da Vinci".

Кардоун прошел в кухню, взял с телефонной полки карандаш и сел к столу. На обложке журнала он написал перевод:

"Светлокожий человек не любит итальянцев. Остерегайся таких соседей. Будь особенно осторожен в конце недели.

Да Винчи".

Что это могло значить? Светлокожие соседи? Но в Сэддл-Вэлли нет негров. Послание казалось бессмысленным.

Внезапно Джо Кардоун похолодел. Светлокожим соседом мог быть только Джон Таннер. Конец недели — пятница... В пятницу приезжают Остерманы. Некто из Европы сообщал ему, что следует остерегаться Джона Таннера и приближающегося уик-энда.

Он схватил телеграмму и взглянул на обратный адрес: Цюрих.

О Боже! Цюрих! Кто-то в Цюрихе, назвавшийся именем да Винчи, предупреждает его! Ему известно настоящее имя Кардоуна, он знает Джона Таннера...

Кардоун невидящим взглядом смотрел в окно на внутренний двор. Да Винчи. Да Винчи!

При чем тут Леонардо?

Художник, ученый, военный инженер... Бессмыслица.

Джо похолодел — может быть, телеграмма имеет отношение к его делам с итальянскими мафиози? Боже! Но кто же? Кто же? Кастеллано? Бателла? Может быть, Латроне?

Кто из них разгневался на него? И почему? Он ведь был другом...

Дрожащими руками Кардоун расправил на столе телеграмму и еще раз вчитался в текст. Каждая следующая фраза, казалось, таила в себе все более угрожающий смысл.

Таннер! Наверное, Таннер что-то пронюхал. Но что?

И почему телеграмма прислана из Цюриха?

Какое отношение к Цюриху могут иметь итальянские кланы?

А может быть, Остерманы?

Что же стало известно Таннеру? Что он собирается предпринять? Один из людей Бателлы, помнится, как-то странно назвал Таннера... но как?

«Volturno!» Ястреб, «...не любит итальянцев... Остерегайся... Будь осторожен...»

Чего он должен остерегаться? О какой осторожности идет печь? Он, Джон Кардоун, не был членом синдиката. Что он мог знать?

Но сообщение да Винчи пришло из Швейцарии. И это делало возможным самое страшное — то, о чем он боялся даже подумать. «Коза ностра» узнала о Цюрихе! Они используют это против него. Чтобы спасти себя, он должен выполнить то, чего они от него требуют, — обезвредить «светлокожего человека», врага итальянцев. Он должен предотвратить то, что задумал Джон Таннер, иначе дни его сочтены.

Цюрих! Остерманы!

Он сделал то, что считал нужным сделать, чтобы выжить. Остерман уверил его в полной безопасности этого шага. Но теперь все оказалось в чужих руках. Теперь рассчитывать на Берни нельзя.

Джо Кардоун вышел из кухни и вернулся в спортзал. Не надевая перчаток, он стал молотить кулаками по груше. Быстрее, быстрее. Сильнее. Резче... В мозгу его зловеще ухало:

«Цюрих! Цюрих! Цюрих!»

В шесть пятнадцать Вирджиния Тримейн услышала, как муж встал с постели. Она сразу поняла — что-то случилось. Он редко просыпался так рано.

Она подождала несколько минут, но муж не возвращался, и Джинни, накинув махровый халат, спустилась вниз. Он стоял в нише у окна в гостиной и курил, держа в другой руке небольшой листок бумаги.

— Что ты делаешь?

— Смотрю вот на это, — тихо ответил он.

— На что? — Она взяла лист из его рук.

"Остерегайтесь своего приятеля-журналиста. Его дружеские чувства лживы. Он не тот, за кого себя выдает. Возможно, нам придется взять на заметку его гостей из Калифорнии.

Блэкстоун".

—Что это такое? Откуда ты это взял? — Я услышал странный шум под окнами минут двадцать назад. Потом заработал мотор автомобиля: тише — громче, тише — громче... Я думал, ты тоже слышишь — ты натянула на голову одеяло.

— Да, кажется, слышала, но не обратила внимания.

— Я спустился и открыл дверь. Прямо передо мной на коврике лежал конверт.

— Что это может значить?

— Пока не знаю.

— Кто такой Блэкстоун?

— Скорее всего, что никто. Просто вымышленная фамилия, чтобы письмо не выглядело анонимкой. — Ричард Тримейн опустился в кресло и аккуратно затушил в пепельнице недокуренную сигарету. — Подожди, пожалуйста. Дай мне подумать...

Вирджиния Тримейн снова взглянула на лист с загадочным текстом.

— "Приятеля-журналиста..." О ком это?

— Вероятно, Таннер снова что-то раскопал, и тот, кто писал эту записку, испугался. Теперь они, очевидно, хотят, чтобы я тоже запаниковал.

— Зачем?

— Не знаю. Может быть, они рассчитывают, что я могу помочь им. И угрожают на случай, если я откажусь. Угрожают всем нам Цюрихом.

— О Господи! Они узнали! Кто-то разнюхал.

— Похоже на то.

— Ты думаешь, что Берни мог испугаться и рассказать обо всем?

У Тримейна дернулось веко.

— Он еще не сошел с ума. Сделать это — значит подписать себе приговор. И здесь и там. Нет, только не это...

— Тогда что?

— Тот, кто написал эту записку, либо мой бывший клиент, либо один из тех, кому я отказал. А может быть, он как раз тот, с кем я сейчас работаю. Возможно, папка с его делом сейчас лежит у меня на столе... Очевидно, Таннер узнал что-то и собирается поднять шум. Они хотят, чтобы я остановил его. Если я этого не сделаю, меня уничтожат. До того, как я смогу что-то предпринять... До того, как Цюрих сможет прийти нам на помощь.

— Они не посмеют тебя тронуть! — в отчаянии воскликнула Джинни.

— Ну-ну, дорогая. Не будем себя обманывать. Для широкой публики я — преуспевающий адвокат, специалист по экономическим вопросам, для правления корпораций — просто толковый маклер. Всем прекрасно известно, что время от времени заключаются крупные незаконные сделки. Незаконные. Или фиктивные.

— У тебя неприятности?

— Да нет... Я всегда могу сказать, что был неправильно информирован. Судьи меня любят.

— Тебя уважают! Ты работаешь больше их всех! Ты самый лучший адвокат на свете!

— Хотелось бы так думать.

— Это так и есть!

Ричард Тримейн задумчиво смотрел в окно на лужайку перед домом.

— Забавно... — Он усмехнулся. — Но ты, пожалуй, права. Я действительно один из лучших в системе, которую презираю... В системе, которую Таннер разнес бы в пух и прах в первой же своей программе, если бы только узнал, какой механизм приводит ее в действие. Вот о чем сказано в этой записке...

— Я думаю, что ты не прав. Наверное, писал кто-то из тех, кто хочет свести с тобой счеты. Тебя просто запугивают.

— И надо признаться, не безуспешно. То, чем я занимаюсь, действительно ставит нас с Таннером по разные стороны баррикад. Во всяком случае, он так считал бы, если... если бы знал всю правду... — Тримейн перевел взгляд на жену и вымученно улыбнулся. — Правду знают в Цюрихе, но это не мешает им относиться ко мне с доверием.

Вторник, половина десятого утра по калифорнийскому времени

Остерман бесцельно слонялся по съемочному павильону, стараясь не вспоминать о звонке. Однако это ему плохо удавалось.

До утра ни он, ни Лейла больше уже не смогли заснуть и пытались понять, что все это может значить. Когда все возможные варианты были исчерпаны, возникли и другие вопросы. Почему позвонили именно ему? Кому и зачем это могло понадобиться? Может быть, Таннера преследуют за какое-нибудь из сделанных им сенсационных разоблачений? Но если так, тогда какое отношение к этому имеет он, Берни Остерман?

Таннер никогда не говорил с ним о конкретных проблемах своей работы. Разговор, если он заходил, касался каких-то общих положений. У Джона была своя точка зрения на проблемы несправедливости. Их мнения о том, что можно считать честной игрой на рынке, часто расходились, потому они предпочитали попросту не обсуждать этих вопросов.

В глазах Берни Таннер всегда был счастливчиком, которому не довелось хлебнуть в жизни горя. Ему не приходилось видеть, как, возвращаясь домой, отец объявляет, что потерял работу. Или как мать до полуночи перешивает обноски, чтобы сыну было в чем утром идти в школу. Таннер мог позволить себе праведный гнев — ведь свое дело он всегда делал достойно. Но многого он был просто не способен понять. Именно поэтому Берни никогда не заговаривал с ним о Цюрихе.

— Эй, Берни! Постой-ка! — Эд Памфрет, толстый суетливый продюсер средних лет, поравнялся с ним и зашагал рядом.

— Привет, Эдди! Как дела?

— Прекрасно! Я звонил тебе в офис, но девушка ответила, что ты вышел.

— Сегодня нет работы.