Друг апрель - Эдуард Веркин

Чугун продемонстрировал, как следует смотреть. Аксёну не очень понравилось, выражение лица у Чугуна сложилось наглое и одновременно заискивающее, он такому и копейки не дал бы.

— Ну, ты сам умеешь смотреть, — Чугун сменил заискивающее лицо на просто наглое. — Будешь валяться на носилках и молчать, ничего говорить не надо. Ясно?

Тюлька кивнул.

— Ладно, Тюлькан, ты пока в образ входи, а мы с Акселем поработаем. Ты представляешь, как делать носилки?

В носилках Аксён разбирался поверхностно, впрочем, этого оказалось достаточно. Чугун вырубил две жердины, Аксён переплел их вожжами. Получилось одноразово, но в вечность Чугун и не метил.

— Сойдет, — сказал он. — В конце-концов, таскать мы его не собираемся. А на проезжающих лохов подействует. Ну что, ильи муромцы, поторопимся, а то время поджимает, давай, Тюлька, поторапливайся.

Они ускорились.

Остаток пути проделали весело. Сначала Чугун дразнил Тюльку карликом и обещал, что он никогда не вырастет, а так навсегда и останется дохлягой, это на Тюльку не очень уже действовало, поскольку он приобрел иммунитет к подобным заурядным дразнилкам.

Тогда Чугун проявил оригинальность и принялся дразнить младшего по другому, он называл его Тюлькас Писькаас и рассказывал, как Тюлькас Писькаас познакомился с Койкой Пополяйнен, и они решили пожениться. От таких изощрений Тюлька привелся в бешенство и стал обзываться самыми страшными словами, какие знал, в том числе и совсем уж неприличными.

Аксён слушал вполовину. Он давно уже заметил, что научился слушать одной стороной головы, обычно левой, другой думал о чем-то отвлеченном, ну, вот сейчас, к примеру, он думал о рельсах. Все рельсы ведь свинчены друг с другом, а где-то даже и сварены, а тянуться они из самого запада Европы, до Владивостока, до Китая, а то и до Индии. И на самом деле это совсем не отдельные рельсы, а одна гигантская рельса, дотронувшись до нее в любом месте, можно дотронуться до рельсы в Бомбее.

— Тюлькас Писькаас кюшаал шпрооты в Тааллинне. И тут приходит к нему Койка Пополяйнен и говорит, Тюлькас, поедем рыпаачить…

Тюлька срывал сухие, и от этого еще более злые колючки и швырял в Чугуна. Только мимо. Аксёну казалось, что про Тюльку Писькааса и его подружку Койку он читал где-то, наверное, в «Линейном Обходчике», на полосе «Шутка Юмора», впрочем, может и нет.

Братья ругались, если бы Тюлька бы постарше, они бы наверняка разодрались.

Успокоился Чугун только перед самой железной дорогой, под насыпью. Когда-то здесь лежала лестница, почти шестьсот ступеней, теперь она сгнила, и люди поднимались рядом, протоптали канаву. По канаве идти было неудобно, вокруг канавы рос чертополох, зима выдалась холодная, колючки закалились, пришлось по канаве.

— Эту насыпь китайцы делали, — сказал Аксён. — Еще в начале прошлого века. Или в конце позапрошлого… Они тогда везде строили. Тут было их поселение, прямо под насыпью, а потом началась сибирская язва, и поселение оцепили. Но китайцы все равно умудрялись пробираться. Тогда полиция ночью заминировала насыпь и взорвала, и вся насыпь осела на китайцев. Так они тут и остались, шестьсот человек.

— Вот это да! — Тюлька с удивлением поглядел себе под ноги. — Откуда ты это все знаешь?

Аксён точно не знал, откуда эта история всплыла, то ли он сам ее когда-то придумал, то ли прочитал в каком-то журнале, а может, это ему даже приснилось.

— В школе рассказывали, — ответил он.

— Ты ходил в школу? — ехидно осведомился Чугун. — Смотри-ка, да ты у нас профессор! Альберт Эйзенштейн!

Тюлька захихикал.

— Ладно, бэрриморы, хватит чушь молоть, — сказал Чугун. — Двигаем к вершинам, скоро поезд будет.

Они поднимались на насыпь, Чугун первым, с носилками подмышкой, за ним Тюлька, Аксён последним. Тюлька все время оскальзывался, Чугун для достоверности велел надеть ему вместо кроссовок галоши, галоши скользили, и Аксён то и дело его ловил и подталкивал вверх, к железке. На полпути справа рявкнуло и почти сразу над головой загремело синее. Они остановились и стали смотреть.

Поезда всегда так, есть в них что-то такое, гипнотизирующее. Машины. А вообще все похоже на игру. Подумал Аксён. В том смысле — висит кто-то наверху, в небе, смотри вниз, кидает кубики. Кинул — выпала пятера, и вот ты уже идешь сначала по лесу, слушаешь всякий бред, потом тройка — и лезешь в гору и сам рассказываешь бред про чумных китайцев, а потом опять три, но уже другая — и Чугун начинает рассказывать еще больший бред про каких-то Койколяйненов, а ты все идешь и идешь, и не можешь остановиться. Хочешь, мечтаешь, изо всей души рвешься, но нет, Тюлькаас, пойдем есть копченого угря…

Почему-то.

— Рос-сия, Росси-я, Ро-сси-я, Россия…

Выкрикивал Тюлька, указывая пальцем в каждый вагон, в красивые, в красно-белых завитушках таблички. Поезд несся мимо, лязгал на стыках, плевался мелким щебнем, пролетел и растворился, по склону скатилась пустая пивная бутылка.

— Москва-Владивосток, фирменный, — плюнул Чугун. — Он здесь не останавливается, даже в городе не останавливается. В газете писали, что в нем какие-то сортиры особенные…

— Лазерные, — сказал Тюлька.

— Сам ты лазерный, калека. Вообще давай, начинай страдать!

Чугун треснул Тюльку кулаком между лопатками и тот тут же закашлялся.

— Перхай в сторону, туберкулезник! — Чугун подтолкнул младшего в спину.

Они продолжили подъем и через пять минут взобрались на насыпь. Аксён отметил, что тут как летом, и пахнет, и блестит.

— Монако-во! — прочитал Тюлька.

— Во, уроды, опять буквы прицепили! — возмутился Чугун. — Что за народ у нас? Так все красиво вроде было, нет, всегда поставят свою водокачку…

А Аксёну в общем-то новое название глянулось, оно обрело еще какой-то смысл.

Монако Во. Можно многое придумать.

Они переправились через рельсы и двинулись к вокзалу. По перрону уже болталось несколько человек довольно мерзостного вида, какие-то бомжи, а по большей части всякая местная шпана. Слонялась парочка молодых, Аксён их не знал, может, из глуши откуда. Старуха с собакой оригинальной конфигурации — грязная болонка, задняя часть парализована и погружена в драную авоську, которую бабушка крепко держала в руке, передняя же собачья часть деловито перебирала лапками, нос же дергался в поисках пищи. Кентавр получился, Аксён подумал, что зря сюда старуха пришла, не соберет она сегодня на пропитание, не соберет. И рожа у нее тоже такая, как у собственной собаки, народ от юродивых подустал.

Интересно, собака на самом деле параличная, или старуха ее просто шалью стреножила?

Вообще, смотреть на всех этих ненастоящих нищих было скучно, и Аксён стал смотреть на вокзал. Вокзал разъезда Монако Во Аксёну очень нравился. И непосредственно внешностью, и, что немаловажно, смыслом. Снаружи он блистал стеклом и железными ручками, радовал глаз красным кирпичом и литыми чугунными скамейками, монументально возносились водосточные трубы, а над шатровой башенкой пошевеливался флюгер.

Но красота красотилась только по фасаду. С тыльной стороны здание выглядело совсем по-другому — угрюмые серого цвета шлакоблоки, кучи проросшего лебедой угля для кочегарки, шпалы, другая рухлядь. Приржавевшая сама к себе железная дверь — вокзал уже много лет выполнял сугубо декоративные функции, некоторые поговаривали, что внутри он даже вглухую забетонирован.

Аксён прогулялся по перрону туда-сюда и устроился на крайней скамейке, отсюда было лучше всего наблюдать — не появятся ли вдруг менты, и не попытается ли кинуть Тюльку и Чугуна кто-нибудь из здешних. На скамейке сиделось удобно, Аксён вернулся к размышлениям о предопределенности существования и решил, что жизнь не у всех напоминает настольную игру с кубиками, у некоторых она весьма схожа с рельсами — прямая и железная, и даже на стрелках выбор осуществляется между изначально заданными вариантами. И сев в вагон на Ярославском вокзале через некоторое время обязательно сойдешь на вокзале Владивостока. А еще…

Запад продудел.

Попрошанты на перроне засуетились. Чугун принялся раскладывать носилки, остальные мазались сажей и оголяли струпья, старушка энергично хлестала собачку ремешком, собачка скулила, Тюлька стаскивал футболку.

Аксён в очередной раз подивился проницательности Чугуна — под футболкой Тюлька выглядел что надо. Ребра выпирали, сквозь живот виднелся позвоночник, руки болтались плетьми. Пациент тифозного барака, такому не захочешь — подашь.

Тюлька устроился в носилках и удивительно трогательно свесил на перрон слабеющую руку. Чугун разместил рядом с этой чахоточной рукой пластмассовую строительную каску и задвинулся за угол вокзала.

Остальные попрошайки тоже приняли достойные позы, старушка принялась всхлипывать. Она что-то еще делала, такое, невидимое, отчего болонка крайне жалобно подвывала.