«Чур, морская змеюка!» - Карлос Фуэнтес

Она смело встретила пристальный взгляд Джека. Молодой блондин молча тасовал карты.

«Неге, sir», «Look here, daddy-о», «Come, sir», «Penny, daddy».[71] Молодые негры яростно плавали вокруг «Родезии» и камнем уходили на дно, чтобы подобрать монетки, брошенные пассажирами. Несколько гребных лодок покачивалось на волнах возле этой команды добровольных ныряльщиков, которые выскакивали из воды с налитыми кровью глазами и густой пеной, стекавшей по подбородку. Среди них была одна-единственная девушка — негритяночка лет пятнадцати, стройная, худенькая, с едва намеченной грудью. Она кричала настойчивее всех мгновенно исчезала под водой, показывая свои маленькие ягодицы, обтянутые старым зеленым купальником, острым копьем вылетала на поверхность и снова начинал, истошно вопить:

— Look at me, daddy-o! Silver here, sir! Please![72]

И ее огромные белые глаза, высматривающие монетку, сияли таким восторгом, словно она играла в какую-то увлекательную, веселую игру, а вовсе не зарабатывала на жизнь.

В полдень, нежаркий, подернутый зыбким маревом, моторные лодки «Родезии» перевезли на берег пассажиров, которым захотелось погулять по Бриджтауну.

Красные деревянные постройки и черно-зеленые заросли сакатона,[73] видневшиеся па побережье Барбадоса, контрастировали с окаймлявшей его белой полосой воды, которая покрывала почти бесцветный песок.

— Завтра мы будем в Барбадосе, — сказал Гарри своей жене, когда они после вечернего кофе вернулись в каюту, чтобы переодеться, — Это последняя остановка перед Майами… Из Майами мы полетим в Нью-Йорк, а оттуда поездом в Филадельфию. Я человек терпимый и вовсе не дикарь, Исабель Мне понятно твое состояние. Этот проходимец влюбился в тебя! И надо полагать, помимо твоей воли… В такой ситуации ты еще никогда не бывала, да и вряд ли будешь. Вряд ли! В моем доме тебя ждет совсем другая жизнь. Вернее, та жизнь, к которой, очевидно, ты привыкла и к которой тебя готовили твои наставники. Словом, разберись во всем сама, Исабель. Побудь одна в Бриджтауне. Погуляй, если тебе захочется, с твоим странным поклонником. Можешь выпить с ним рюмку-другую! Да да! Я тебе доверяю и согласен даже на это! Мне бы хотелось чтобы ты посмотрела на этого человека, как говорится, при свете дня и поняла, что он самый обыкновенный лакеи. Более того, я требую, чтобы ты выполнила мое желание. Пусть у тебя откроются глаза! Тогда мы снова обретем покой!

Пока Исабель спускалась по трапу в моторную лодку и пока сидела в этой лодке, быстро приближавшейся к причалу, она действительно думала только о письмах, которые ей хотелось послать тете Аделаиде и Марилу, чтобы рассказать им о чудесных событиях своей жизни: свадьбе, любви, новом лице, сделанном карандашом и помадой, двух мужчинах, желавших ее… Она мысленно отыскивала нужные слова, которые там, в Мехико, должны были вызвать восхищение, зависть, разочарование, тревогу, страх перед неумолимо надвигающейся старостью рядом с возрожденной молодостью, ощущение тюремной скуки рядом с безудержной радостью… «Какие у них будут лица?» — повторяла про себя Исабель с улыбкой, которая не имела никакого отношения к тому, как сладко и непроизвольно екало сердце.

— Когда мы здесь останавливаемся, Джек уезжает на пляж в Аккру, — сказал ей Лавджой, подмигивая и зажимая в кулаке пятифунтовую бумажку. — Вода в Аккре как слеза, сеньора, и Джек в своих бикини сводит с ума всех женщин!

Исабель сунула деньги, стараясь не касаться его руки: она была уверена, что рука у стюарда влажная, липкая и холодная. И от всплывшего в памяти почти забытого ругательства — «сводник линючий» — щекотнуло нёбо.

А на берегу шумовой оркестр с нарочитой небрежностью играл модные на Вест-Индских островах калипсо. Негры в белых брюках и желтых блузах ловко барабанили по пустым бочкам и металлическим тарелкам, по их разлинованным и пронумерованным белой краской секциям. «Shut your mouth», «Go away!», «Mamma!», «Look-а Bubu-Dad!»…[74]

Исабель села в такси у морского вокзала и велела ехать в Аккру. Машина шла берегом, удаляясь от города, от викторианского ужаса выкрашенных в кроваво-красный цвет построек с высокими мансардами, с флюгерами на крышах, с фальшивыми куполами и длинными балконами из кованого железа, оставляя позади разряженные негритянские семейства, которые выходили из церкви после воскресной мессы, деловитых мужчин, навязывающих туристам оскорбительный для господнего дня товар, набриолиненных молодых людей, снующих у дверей портовых кабачков.

Такси остановилось возле розового отеля. Исабель прошла на пляж прямо через его холлы. Ей было неудобно идти по песку на высоких каблуках. Исабель сняла туфли и сразу почувствовала, как оседает под ее голыми ступнями горячий песок.

Придерживая одной рукой рвущуюся на ветру юбку, чуть сутулясь, Исабель быстро шла к песчаному мысу. Потом она забыла и про туфли, и про слишком широкую юбку и стала рыться в сумочке, чтобы отыскать темные очки. Щурясь от яркого света, Исабель попыталась найти Джека среди всех этих мужчин, которые загорали, подставляя солнцу лицо или спину, беседовали о чем-то друг с другом, играли в пелоту и плескались в воде. Карибское солнце желтело далеким лимоном сквозь белесую горячую дымку. Исабель приставила ладошку к глазам и оглядела весь пляж. Села в тени и стала ждать. В конце концов она задремала и только в полусне поняла, как напряжены ее нервы и какой дорогой ценой расплачивается она за свое беспрерывное возбуждение. В дремотном забытьи Исабель слышала все звуки пляжа. Она как бы сознательно не закрывала наглухо створки сна, чтобы узнать и голос, и шаги, и пот Джека.

Исабель открыла глаза, почувствовав голод. Посмотрела на часы: ровно три. Поднялась, подобрала туфли и сумочку, стряхнула песок с юбки и направилась к отелю. Среди тех, кто выходил из моря, и тех, кто стоял у дверей душевых кабин, и тех, кто сидел в шезлонгах, Исабель легко узнавала пассажиров «Родезии». Прямо по воде прошлепали в сандалиях Томми и Чарли, распевавшие какую-то непристойную песенку. Исабель подумала, что Джек может быть в баре.

Немного разморенная от жары, она выбрала свободный столик за перегородкой. В баре почти никого не было. Несколько мужчин, без сомнения местные служащие, сидели на высоких табуретах у стойки. Две-три компании расположились за перегородками.

Исабель не испытывала теперь никакой робости. Заказывая рюмку хереса, она не опустила глаз, у нее не вспотели ладони и не дрогнул голос. За ее спиной, где высилась перегородка, неожиданно раздался писклявый голос мисс Дженкинс, сидящей в обществе пассажиров «Родезии».

— …как англичане. Я в жизни не видела, чтобы кто-нибудь так пил! Это же новый Том Коллинз, если уж пользоваться олимпийскими масштабами… О мой мальчик, и после этого целых три года в колледже…

Официант поставил перед Исабелью бокал хереса. Мексиканка улыбнулась и подумала, что надо подойти к мисс Дженкинс, поздороваться… Может быть, она знает, где Джек? Но пожалуй, лучше сначала выпить херес.

— …половина школьников становится несовершеннолетними преступниками. И прекрасно! Я в их годы была самая настоящая вертихвостка, одевалась, как кинозвезда, ночи напролет разъезжала в кабриолете и орала, не жалея горла!

Херес скользнул в желудок Исабели и загорелся там приятным легким огоньком. Она снова улыбнулась. Голос мисс Дженкинс утопал в дружном смехе компании.

— …но самый ярый «бунтарь без причины» — сосунок рядом с этими англичанами. Пьянчуги, жиголо, развратники, да все что угодно, и при всем при этом такие торжественные лица, будто сама королева сейчас подойдет к ним и повесит на шею орден Подвязки. Хх-ак!

Исабель с трудом подавила смех и услышала, что меткий плевок сеньоры Дженкинс попал прямо в медную плевательницу.

— Charlie and Tommy just don't have any visible means of support.[75] На чьи средства они таскаются по морям-океанам и по барам-ресторанам? А этот нахал Джек? Каким образом он устраивает свои дела, чтобы путешествовать в первом классе? И еще мелет, что накопил деньги мытьем уборных! Ха-ха-ха! И чего ради он прогуливался вчера по укромным аллейкам парка с этим типом, который одевается, как главный камергер при королевском дворе? Ну, с этим мужем мексиканочки? Да и что нашел сеньор Битл, такой интересный мужчина, в этой старой деве? Ну хоть бы капля обаяния…

Исабель обхватила бокал обеими руками. И сжала его так, словно боялась, что бокал сам, по собственной воле упадет на пол, выложенный мраморными плитками, белыми и черными.

Исабель вошла в каюту, стараясь побороть в себе нервную дрожь, пораженная открывшейся ей правдой. Она громко звала мужа, нелепо искала его в ванной, в шкафу, под кроватью, словно хотела еще поверить, что он где-то затаился и не откликается на ее голос.

Села перед зеркалом, даже не взглянув в него. Обмакнула пальцы в жидкий крем и провела ими по бровям и губам, смывая краску. Надела очки и распустила волосы.