Пират королевы Елизаветы - В. Мюллер

В другом месте мы встретили испанца, который гнал восемь перуанских баранов, навьюченных кожаными мешками; на каждом баране было по два мешка, а в каждом мешке — по 50 фунтов чистого серебра; всего, значит, 800 фунтов весом. Мы не могли допустить, чтобы испанский джентельмен превратился в погонщика, и поэтому, без особых просьб с его стороны, сами предложили свои услуги и стали подгонять баранов, но он не сумел правильно указать нам дорогу. Нам пришлось эту заботу взять на себя, и в результате, вскоре после того, как мы с ним расстались, мы с баранами оказались около наших лодок. Кстати, эти бараны — удивительные животные8. По величине они с добрую корову, а силой и выносливостью должны превосходить ее. На спине их усаживалось зараз по трое взрослых и крупных мужчин с одним мальчиком, и нога самого высокого из них по крайней мере на фут не касалась земли, а животное при этом нисколько не жаловалось на тяжесть. Головой они напоминают обычного барана, а шеей — верблюда. Испанцам они приносят громадную пользу, давая тонкую шерсть, превосходное мясо и обычный приплод. Ими пользуются и как вьючными животными, и как верховыми лошадьми. В гористых местностях, где не пройдет ни одна повозка, они тащат большие тяжести на тысячу миль.

Серебро по всей этой провинции Куско можно найти повсюду в земле, где бы ее ни взять: из каждых ста фунтов земли можно получить на двадцать пять шиллингов чистого серебра, считая по кроне за унцию. В городе Арике, заселенном испанцами и ведущем оживленную торговлю с Лимой, мы нашли в гавани две барки и в них около сорока слитков серебра, формой напоминавших кирпичи и весом фунтов по двадцать. Мы взяли на себя заботу об этом грузе. Дальше по дороге в Лиму мы нашли в Арике барку, которая начала было грузиться серебром и золотом, но, получив, по-видимому, из Арики сушей известие о нашем приближении, успела разгрузиться до нас. Зато мы встретили другую барку, груженную полотном, и, решив, что оно нам пригодится, захватили его с собой.

В Лиму мы прибыли 15 февраля, и, несмотря на то, что на рейде стояло тридцать испанских кораблей, из которых семнадцать — в полной боевой готовности, мы вошли в гавань и простояли среди них на якоре всю ночь. Если бы мы хотели мстить, то могли бы и в несколько часов забрать такую добычу, что испанцам не наверстать бы ее и в несколько лет. Но зато здесь мы получили такие сведения, которые сулили нам щедрое вознаграждение за понесенный труд захода в Лиму. Мы услышали о разных кораблях с ценным грузом, которые мы могли рассчитывать нагнать. Особенно заинтересовал нас богатый «Какафуэго», вышедший из Лимы 2 февраля с грузом золота и серебра в Панаму.

На следующий же день, 16 февраля утром, мы снялись с якоря. Мы плыли, пока ветер готов был нам служить, и тянули корабль на бечеве, когда он прекращался. Спеша изо всех сил, нигде не останавливаясь, мы держали курс на Панаму, все не теряя надежды увидеть благородный «Какафуэго», красу Южного моря, за две недели до нас вышедший из Лимы. Первому, кто увидит его, была обещана в награду золотая цепь. Миновали порт Паиты, Елены, Гваякиля. Наконец, показался желанный парус. Все насторожились на корабле. Но — увы! — нас ждало разочарование: это был не «Какафуэго», не тот характерный покрой парусов, о котором мы слышали в Лиме и несколько раз с тех пор дорогой, когда перехватывали небольшие испанские корабли, груженные то вином, то корабельными снастями.

Прошло еще несколько дней в томительном ожидании. 28 февраля пересекли экватор, на следующий день около полудня были на высоте мыса Сан-Франциско, когда с грот-мачты раздался крик: «Парус!». На этот раз сомнений не было: это был «Какафуэго». Но предстояла трудная задача его поймать. Если бы там заподозрили наши движения, «Какафуэго» спасся бы к берегу, который был, по несчастью, близок, и тогда нам не видать бы его богатств, как своих ушей. Плохо было также то, что мы двигались чуть не вдвое быстрей и встреча должна была произойти через несколько часов при ярком свете дня. Тогда в голове генерала созрел смелый план. За кормой «Пеликана» были спущены все пустые бурдюки, которые, наполнившись водой, сильно замедлили ход корабля. Генерал решил дождаться вечера, когда под тропиками с материка начинает тянуть бриз: противный ветер помешает испанцам спастись на берег.

И вот, когда желанный час наступил и полнее надулись паруса, и скрылись из глаз очертания берега, уклоняющегося здесь к востоку, бурдюки были убраны, и «Пеликан» быстро нагнал свою ничего не подозревавшую жертву. Когда нас разделяло расстояние не больше кабельтова, с корабля крикнули испанцам поворотить нос против ветра. Те продолжали идти, не меняя направления. Тогда по реям был дан залп, мы подошли вплотную, и через несколько минут все было готово: на «Какафуэго» распоряжалась наша команда, испанский капитан, раненый, у нас в плену.

На следующее утро начались осмотр и подсчет, длившийся шесть дней. Нужно было и перевести дух после такого безостановочного преследования, но главным образом оказать любезность капитану Хуану де Антон и освободить его от забот о столь тяжелом грузе. Мы нашли здесь много съестных припасов: фрукты, консервы, сахар, муку и прочее, а главное (что и было причиной столь медленного плавания) — бриллианты и драгоценные камни, тринадцать ящиков серебряной монеты, восемьдесят фунтов золота, двадцать шесть бочек нечеканенного серебра, два красивых серебряных золоченых кубка и разную мелочь, всего на сумму около трехсот шестидесяти тысяч песет9. Мы дали за это хозяину полотна и других вещей и в исходе шестого дня простились и расстались: он, несколько облегченный, поспешил в Панаму, а мы — в открытое море, чтобы на досуге подумать, какое направление нам лучше всего было принять.

О гостеприимной неделе, проведенной на «Пеликане», раненый испанский капитан Сан Хуан де Антон рассказывал в донесении своему правительству. Английский корабль он нашел хотя и потрепанным бурями, но все же в прекрасном состоянии. Много оружия, запасных канатов, плотничьих инструментов, кирок и т. п. Он насчитал на корабле всего восемьдесят пять человек. К генералу все относились с величайшим уважением. У двери его каюты постоянно стоял часовой. Обедал он один, под музыку. На корабле не делали тайн из произведенных набегов на корабли. Судовой священник показал ему украшенное изумрудом распятие и спросил его, может ли он серьезно верить, что это бог. Испанский капитан задал генералу вопрос, каким путем думает он возвращаться домой; генерал в ответ показал ему глобус с начерченными линиями. Один путь — это тот, которым он пришел, другой — мимо Китая и мыса Доброй Надежды, а третьего пути он не объяснил. На вопрос капитана, объявлена ли война между Англией и Испанией, Дрейк ответил, что у него есть поручение от королевы. Позже он добавил, что мексиканский наместник ограбил его и его родственника Хокинса и что теперь он возмещает свои потери. «Я знаю, — сказал Дрейк, — что наместник потребует от тебя подробного рассказа обо мне. Скажи ему, он хорошо сделает, если впредь не будет казнить англичан и пощадит тех, кто в его руках, потому что, если он их казнит, я повешу две тысячи испанцев и пошлю ему их головы». Сан Хуан рассказывал также, что когда ему вернули его опустошенный корабль и он пустился в путь, то встретил военные суда, высланные из Лимы, чтобы преследовать англичан. Они говорили, что нагнали было «Пеликана», но не решились атаковать его и вернулись за подкреплением. Наместник обозвал их трусами, офицеров арестовал и отправил новую погоню с красноречивым приказом захватить Дрейка, даже если бы он был сам дьявол. Забили тревогу и в Мадриде. Одна эскадра была отправлена из Кадиса охранять Магелланов пролив, другая — нести сторожевую службу в Карибском море, так как ожидали, что Дрейк оставит «Пеликана» у Панамского перешейка, пересечет его со своими богатствами, а на берегах Карибского моря построит новый корабль.